Идеологические кампании «позднего сталинизма» и советская историческая наука (середина 1940-х – 1953 г.) - Виталий Витальевич Тихонов

(среди которых наиболее заметную роль играли Е. Н. Городецкий, Э. Б. Генкина, И. М. Разгон) вели занятия по истории советского периода во всех престижных вузах Советского Союза. Амбиции А. Л. Сидорова также были велики: он стремился занять лидирующие позиции в советской исторической науке, чему мешал, в первую очередь, И. И. Минц. В дальнейшем Сидоров характеризовал И. И. Минца как «паразитический тип»[384]. Очевидно, что между двумя историками с самого начала сложились непростые личные отношения.

Еще один конфликт потряс мир советских медиевистов. В центре него оказался неординарный историк Б. Ф. Поршнев. Пристальное внимание вызвала его докторская диссертация «Народные восстания во Франции перед Фрондой 16231648 гг.», защищенная в 1940 г. В ней выдвигалась концепция, по которой главным фактором в истории является классовая борьба[385]. Множество авторитетных медиевистов и специалистов по истории Нового времени не принимали ее из-за слишком, по их мнению, явного уклона в теоретизирование в ущерб научной точности и обоснованности[386]. Например, участвовавшая в обсуждении рукописи книги Поршнева ленинградский медиевист А. Д. Люблинская заявила, что «в книге Бориса Федоровича… нет ни одной добросовестной страницы»[387].

Сложные и явно неприязненные отношения сложились у Поршнева и с Н. А. Сидоровой, занимавшей многочисленные ключевые посты секретаря парторганизации, заведующей центром, убежденной коммунистки, последовательно следовавшей линии партии.

Фигура Сидоровой оценивается по-разному. Так, Е. В. Гутнова считает ее человеком принципиальным и порядочным, отмечая печать времени, лежавшую на ней[388]. Негативно, при этом признавая реальную помощь с ее стороны, о Сидоровой отзывался А. Я. Гуревич: «Она персонализировала новый курс в исторической науке, оттеснила прежних виднейших медиевистов, заменила их новыми людьми, воспитала их (о, нет, не в научном отношении!). В пределах медиевистики именно Н. А. Сидорова способствовала больше, чем кто-либо, вырождению медиевистики в Москве.»[389]. Многие уважаемые историки ее побаивались и остерегались. Она считалась карьеристкой и женщиной властолюбивой[390]. Очевидно, что амбиции Поршнева и Сидоровой столкнулись.

Противоборство между двумя историками регулярно всплывало на заседаниях партбюро. Так, на обсуждении 6 июля 1945 г. главы, написанной Поршневым о Людовике XIV и предназначенной для вузовского учебника, Сидорова утверждала, что «если бы весь учебник был написан в таком же стиле, как эта глава, студентам было бы очень трудно учиться и невозможно сдавать экзамен. Глава не исторична. Наша историческая наука стоит на таком уровне, что в учебнике можно дать в нужной пропорции и фактологию и социологические выводы. В статье мало конкретности»[391]. На что Поршнев грубо ответил, что Сидорова еще начинающий педагог и не может квалифицированно оценить качество материала и его восприятие студентами. В ходе возникшей перепалки Поршнев заявил, что Сидорова пренебрегает марксистской теорией[392]. Для нее это было страшным оскорблением. «…Недопустимо обвинение ее в том, что она пренебрегает марксистской теорией. Она член партии и с марксистской теорией она сжилась, она является для нее миросозерцанием и пренебрегать ею она никак не может»[393], — зафиксировал протокол ответ Н. А. Сидоровой.

На сторону Н. А. Сидоровой встал председательствовавший на заседании Ф. В. Потемкин. «Ф. В. Потемкин выражает сожаление по поводу чрезвычайно неприятного инцидента — тяжелого обвинения, которое было сделано т. Поршневым по адресу т. Сидоровой. Он полагает, что выразит общее мнение всего сектора, осуждая манеру полемики т. Поршнева с т. Сидоровой и считая обвинение, брошенное т. Сидоровой, необоснованным»[394], — зафиксировано в протоколе.

Инцидент всплыл на открытом партийном собрании, где Н. А. Сидорова назвала выступление Б. Ф. Поршнева «политической клеветой и шантажом»[395]. Партбюро решило взять это дело в свои руки.

В Историко-архивном институте с конца 1930-х гг. сложилась особая форма противостояния между «архивистами», то есть теми, кто считал, что в институте бесспорный приоритет должен отдаваться архивоведческим дисциплинам и утилитарной подготовке работников архивной сферы, и «историками», считавшими, что студенты должны получать не только прикладное знание, но и широкую общегуманитарную, естественно в первую очередь историческую, подготовку[396]. Спор шел за часы, влияние на жизнь института, в конце концов за влияние на студентов.

«Архивисты» были представлены В. В. Максаковым, И. Л. Маяковским, Г. Д. Костомаровым и М. Г. Митяевым. В «историки» попадали А. И. Андреев, Л. В. Черепнин, А. А. Новосельский, Н. В. Устюгов и другие. Особенно конфликт усилился в военные годы, когда институт возглавлял П. Б. Жибарев[397]. Его заместителем по научной и учебной работе стал профессор А. И. Гуковский. «Архивисты» его неоднократно обвиняли в пренебрежительном отношении к их дисциплинам. Причем партийное бюро института взяло сторону архивистов, оказавшись в оппозиции к директору.

Конфликт проявился и в форме научной борьбы. Так, своеобразным маркером политической лояльности и принадлежности к группировкам стало отношение к наследию А. С. Лаппо-Данилевского. В военное время в Историко-архивном институте преподавало немало непосредственных учеников выдающегося историка. Например, А. И. Андреев и С. Н. Валк[398]. Они всячески старались актуализировать в преподавании источниковедения и документоведения научное наследие своего учителя. 7 февраля 1944 г. должно было состояться заседание памяти выдающегося ученого. Но против выступили «архивисты» И. Л. Маяковский и В. В. Максаков. Мероприятие было сорвано[399].

Особенностью конфликтов в среде советских историков являлось частое вмешательство в них идеологических органов, в особенности Отдела науки ЦК. Для решения своих проблем можно было воспользоваться связями в отделе, хотя, конечно же, последнее слово всегда оставалось за идеологами. Все это прекрасно понимали. Медиевист Е. А. Косминский оставил после себя серию карикатур на своих коллег: «Этот член-корреспондент, а затем академик хорошо видел и понимал академическую элиту, всю эту камарилью, которая отплясывала свой танец под эгидой ЦК КПСС, и запечатлел их в серии рисунков, не оставляющих сомнения в том, что он про них думал»[400]. Нужно отметить и то, что контролирующие органы активно использовали конфликты как инструмент манипулирования и давления. Именно внутрикорпоративные конфликты станут питательной средой для идеологических погромов.

3. Партийные и беспартийные историки

Партийность — определяющий социальный маркер в советском обществе. Принадлежность/непринадлежность к партии формировала общественное поведение, его стиль, а нередко и мышление. Наличие партбилета давало заметные привилегии, становилось социальным лифтом.

Известный историк-востоковед К. А. Антонова на этот счет написала язвительное стихотворение, датированное 1945 г.:

И не станет убеждений,

И вперед на много лет

Людям лишь для продвиженья

Будет нужен партбилет[401].

Но в то же время вступление в партию повышало опасность быть репрессированным, поэтому некоторые намеренно отказывались в нее