Книга юности - Леонид Соловьев

«Сначала самого отпели, а теперь семью отпевают», — мелькнуло в голове у Ивана Максимовича. Но промолчал: он уже больше не был себе хозяином, его судьбой распоряжались воры.

От подготовки к побегу они отстранили Ивана Максимовича начисто, дабы не возникло на него у надзирателей каких-либо подозрений. Все делалось без него: сушились сухари, растиралась в едкую пыль махорка для засыпания следов на случай, если прибудут собаки, еще делалось что-то, но Иван Максимович не знал толком — что.

Вечером Первого мая дежурство принял усиленный надзирательский наряд. «Время!» — решили воры; численность наряда их не смущала — даже лучше, если надзирателей больше.

Утром, часа в четыре Иван Максимович переоделся в надзирательскую форму, приготовленную ворами, и пошел на вахту. Воры следили издали, из-за столовой. Весь дрожа, не помня себя от страха, Иван Максимович постучал в окошечко. Дежурный на вахте поднял со стола взлохмаченную голову, спросил полусонно:

— Что тебе?

— Выпусти, Губанов, — сказал слабым, чужим голосом Иван Максимович. — Ко мне брат нынче приезжает, надо сказать бабе, чтобы гусака зарезала. К поверке вернусь.

— Ну смотри не опаздывай, — сказал дежурный по вахте и потянул на себя железный засов, запиравший дверь. Иван Максимович вышел. «Пронесло!» — перешепнулись воры.

Ах, как надеялся Иван Максимович, что его опознают на вахте, не выпустят! Не опознали, выпустили. Побег потому и удался, что задуман был просто. Сложно задуманные побега почти всегда кончаются провалом: слишком много отдельных частей должны безотказно сработать друг на друга для удачи. А здесь были только две части: надзирательская форма и дежурный по вахте Губанов — человек сырой, сонливый, глупый, думающий только о трех своих кабанах.

Очутившись за вахтой, Иван Максимович был уже беглым, и в него мог стрелять любой встречный. Теперь, спасая жизнь, надо было уходить как можно скорее, как можно дальше от лагеря.

Иван Максимович ударился прямо к узкоколейке. Ему повезло, вскоре его нагнал поезд — десяток маленьких платформ, груженых лесом. Он вскочил на одну из платформ, седоусый кондуктор устало и сердито посмотрел на него с площадки, но промолчал. Часам к восьми утра Иван Максимович был уже далеко от лагеря и не собирался покидать поезда, надеясь доехать с ним до самой магистрали. Он рассчитывал правильно — его будут искать в лесу, по яругам, оврагам, закладам, а искать на железной дороге, где все открыто глазу, никому и в голову не придет. А в лагере сейчас, наверное, уже тревога, уже прошла утренняя поверка, уже хватились, уже объявляют розыск. Иван Максимович усмехнулся: искать будут вокруг лагеря, в лесу, на глубину десяти-двенадцати верст — пешком он не смог бы дальше уйти, — а на поезде он уже проехал шестьдесят верст да к обеду проедет еще столько же, а там рукой подать до магистрали, до поездов на Москву.

Со своим новым положением беглого он уже освоился, уже не боялся, наоборот, чувствовал отчаянную веселость в себе и даже пел под стук колес лагерную песню:

Когда «зеленый прокурор»Мне подписал освобожденье…

Слегка оробел на магистрали, на станции: здесь могли его поджидать. Да только навряд ли — слишком мало времени прошло, чтобы успел он выйти на магистраль. А он вот успел!.. Держаться решил он открыто, смело — встал в очередь к билетной кассе, взял билет до Пензы, имея в виду сойти раньше, в Сызрани. Все вышло очень удачно, и уже через час он ехал в поезде дальнего следования и смотрел из тамбура в последний раз на здешние погибельные места.

Его не поймали. Одного он не знал: потому не поймали, что и не ловили. В лагере действительно не досчитались на поверке одного человека, подняли тревогу, а вот до объявления розыска не дошло. Как раз в ту минуту, когда начальник взял перо, чтобы подписать приказ о розыске, в кабинет вошел бывший комиссар Ивана Максимовича и положил на стол перед начальником решение Верховного суда РСФСР, по которому Иван Максимович объявлялся ни в чем не повинным, а вся вина за недостачу конфет, печенья, сахарного песка, макарон и двадцати семи пудов колбасы перелагалась на заведующего складом, признавшегося в подделке накладных.

Начальник внимательно прочел решение, спросил:

— Почему не обычным порядком доставлено, а через вас?

— Я в Москве специально просил, чтобы мне доверили передать. Павлов — бывший мой красноармеец по гражданской войне, хочу сам, лично, здесь его встретить и доставить домой.

Начальник задумался, папироса его потухла.

— Могу вам помочь только в одном — пометить, что получено это решение вчера, а канцелярия по случаю праздника не работала, вот и вышла задержка.

— Зачем это нужно? — спросил приезжий.

— А затем, что Павлов сегодня между тремя и пятью часами утра совершил побег.

Приезжий от удивления приоткрыл рот.

— Если бумагу пометить сегодняшним числом, то ему нужно дать дополнительный срок за побег, независимо от оправдания по основному делу, — объяснил начальник. — А если пометить вчерашним, то получится, что Павлов не бежал, а просто ушел из лагеря, имея право на это. Без документов ушел, по это уж его дело.

— Удивительный случай! — сказал приезжий. — И для меня очень обидный случай. Ведь я ему слово дал, что не отступлю, пока не разберусь в его деле. А он, поди-ка, бежал. Значит, не верил мне.

— Он здесь с нехорошими людьми водился, трудно было ему сохранить в себе веру, — отозвался начальник лагеря.

— Где ж теперь его искать?

— А это просто, — сказал начальник. — Поезжайте прямым ходом отсюда к нему домой, в Бузулук. Оставьте дома копию судебного решения и письмо, что незачем-де тебе скрываться, отправдан ты. Он домой обязательно заглянет, они все такие домой приходят в конце концов.

На том и порешили — приезжий поехал в Бузулук, а оттуда — в Москву, к себе на службу.

А Иван Максимович за это время уже добрался до Сызрани, получил «липу», сто пятьдесят рублей денег и направился в Иркутск, на другую «малину».

В лагере между тем узнали, что бежал он, будучи уже свободным, только не зная об этом. Предводитель воров Петр Евдокимович потемнел лицом и сказал:

— Самое время «пришить» его сейчас, а то он, когда узнает, может выдать обе «малины», и в Иркутске и в Сызрани. Сколько раз я вам говорил, подлецам, не связывайтесь на такую игру с фраерами! — добавил он, обращаясь к Митьке Угольку.

В тот же день в Сызрань и в Иркутск полетели от Петра Евдокимовича письма с настоятельным советом «пришить», то есть убить, Ивана Максимовича.

В Сызрань письмо пришло, когда он уже уехал. Но впереди ждал Иркутск, тоже смертное место. И не сносить бы Ивану Максимовичу головы, если бы не потянуло его с неудержимой силой к дому. Он хоть и знал, что к дому нельзя, но удержаться не мог. На станции Кинель он покинул сибирский поезд, пересел на ташкентский и сошел в Бузулуке.

Пробрался задами на свою улицу, огородами — к дому и затаился в малиннике. Не дай бог никому пережить такое, что он пережил, когда вышла во двор жена Галина Михайловна, а за нею — сын и дочка. Они сели в тени за столик пить чай, а он лежал в малиннике, в тридцати шагах, и не мог ни подняться, ни подать голоса. Потом Галина Михайловна с корзиной пошла на базар, а детишки побежали к соседским ребятам, Иван Максимович вошел в опустевший знакомый двор, положил на стол записку — что, дескать, был и поехал дальше, потому теперь беглый, позабудьте меня, и придавил записку плоским камнем, чтобы не сдул ветер. Из сарайчика вышел кот — все тот же старый кот, узнал хозяина, подошел к ногам и замурлыкал. Иван Максимович взял кота на руки, поцеловал в холодный мокрый нос, а про себя подумал с несказанной горечью: «Вот, приходится кота целовать заместо жены и детей».

И ушел на станцию бледный, с мокрыми глазами. По дороге к станции все перевернулось в его душе, и он решил в Иркутск не ехать, на воровскую дорогу не становиться, а ехать куда-нибудь за Ташкент, и там, на новом месте, жить честно, хотя и под чужим именем.

А зачем было ему жить под чужим именем, если дома, за божницей, ожидал его пакет от комиссара? В тридцати шагах, всего в тридцати шагах был он от своего счастья и свободы. И не прошел этих последних тридцати шагов, пролежал в малиннике, не подал голоса…

А Галина Михайловна, вернувшись домой с базара, увидела записку, прочла и кинулась, понятное дело, прямиком в милицию.

Был объявлен всесоюзный розыск, удивительный, необычный розыск, имевший целью вернуть беглого не в тюрьму, а на свободу. Много разговоров вызвал этот розыск среди милиционеров и агентов. Дивились, пожимали плечами, разводили руками, но искали с утроенным усердием: каждому лестно было исполнить столь редкое и удивительное задание.

Бузулук расположен на железнодорожной линии, которая дальше раздваивается и ведет по главной магистрали на Ташкент, а по боковой — на Гурьев. Правильным было предположить, что Иван Максимович двинется на Ташкент, где простора несравнимо больше, чем в Гурьеве. Но ведь мог он двинуть и назад, на Самару, а оттуда — путь во все концы… Очень хлопотное и многотрудное дело — всесоюзный розыск!