Первое апреля октября - Алексей Притуляк

— Разъединять стремлюсь, говоришь, — вернулся Яков к спору. — Было — узлы рубили.

— Рубили, — согласился Пётр. — Мечом рубили. А меч — орудие не созидания, но разрушения.

— Он не из орала ли перекован был?

— А если и так, — отмахнулся Пётр. — Очень по-человечески это — взять и разрубить то, чего распутать не можешь.

Фаддей настиг Андрея у самого забора, сбил с ног, сам не удержался, повалился следом в пыль. Могучий Андрей вдруг завизжал обиженным поросёнком, замахал руками, задёргал ногами, пытаясь стряхнуть с себя Фаддеевы чресла. Варфоломей, цеплявшийся в Андрея, тоже не устоял, упал до кучи. Иван остановился в стороне, смеясь и хлопая в ладоши. Другие тоже прекратили сбор камней, замерли, открыв рты, переглядываясь и улыбаясь.

— А когда нечего уже распутывать, когда все путы разрублены? — не отставал Яков, не обращая внимания на сутолоку. — Не свобода ли это от пут?

— Нельзя получить свободу от мира путём разрушения мира, — покачал головой Пётр.

— Ты мастер антитезы, — усмехнулся Яков. — Что же ты делаешь здесь?

— Не моею волей разрушен этот мир. Я лишь разрушаю силлогизмы бытия.

— Не они ли — основа мира? — рассмеялся Яков, довольный своей, как он полагал, победой в споре.

— Нет! — наконец-то распалился Пётр. — Когда мы построим, ты поймёшь!

— Да, Пётр, — смиренно опустил голову Яков, опасаясь гнева.

— Называй меня «учитель».

— Да, учитель.

— Сбились со счёту из-за тебя, — уже спокойно сказал Пётр.

— Я не сбился. Сто девяносто два.

Андрей с Варфоломеем и Фаддеем расцепились. Теперь они стояли, неприязненно поглядывая друг на друга, переталкиваясь с задиристым «ты чего, а?!», «а ты чего?!», и не решаясь начать драку.

Пётр, кряхтя, поднялся со своего места, пошёл к ним. Яков, посмеиваясь в бороду, поплёлся следом.

— Ребятушки, — позвал учитель, приближаясь, — обратитесь уже. — Полно вам, чада, человекам уподобляться! Вы к служению призваны, а ведёте себя, аки дети неразумные.

Он наклонился, с трудом поднял камень, несомый Андреем, кивнул:

— Возьми, Андрюшенька.

Андрей несмело приблизился, подхватил поданный булыжник.

— Куда понесёшь? — спросил Пётр.

Андрей замер в нерешительности, поглядывая то на кучу, то на забор. Мучительным вопросом заглянул в глаза учителя, ожидая подсказки.

— Неволить тебя не могу, — отмёл Пётр его вопрос. — Твой камень, тебе и решать. Какое время пришло тебе, тому и служи.

Андрей закивал, повернулся, пошёл к забору.

— Кто не с нами, тот против нас, — прошипел за спиной Яков.

— Нет, Яшенька, не так, — возразил Пётр. — Кто не со мною, тот против меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает. Ты ж, чай, не Владимир Ильич.

— А он — расточает, — кивнул Яков на Андрея, который дошёл до забора и теперь с трудом раскачивал булыжник, чтобы перебросить его на ту сторону.

— Не запрещайте ему, — отозвался Пётр. — Помнишь? Кто не против вас, тот за вас.

— Путано-то всё как! — скуксился Яков, затряс бородой-селёдкой. — Я с ума сойду.

Брошенный Андреем булыжник ударился об ограду, не долетев метра до её вершины; ухнул обратно, едва не прибив ногу стоящему подле Ивану. Тот испуганно отпрыгнул, вжался в кирпичную кладку забора.

— Камень! — крикнул кто-то со стороны.

Пётр оглянулся. Филипп, улыбался, как, наверное, улыбался Архимед, восклицая своё «Эврика!», и указывал на ограду.

Андрей, тоже повернувшийся на крик, нерешительно приблизился к забору и постучал по старому, полувековому, наверное, кирпичу костяшками пальцев.

— Камень, — повторил он за Филиппом.

— Камень! — широко улыбнулся Фаддей, поворачиваясь к Петру.

А неверующий и вечно во всём сомневающийся Фома подошёл, потрогал кладку, постучался о неё лбом и даже понюхал.

— Камень, — констатировал он.

— Кайло надо, — подсказал подошедший Матвей.

— И не одно, — добавил Лёва.

— Башню, — громко прошептал за спиной учителя Яков. — Башню! И не будет для нас ничего невозможного.

— Только не лестницу! — попросил Филипп. — Очень уж высоко небо-то. Я высоты боюсь.

— Нет, не лестницу, — успокоил его Пётр. — И не башню, — добавил строго, обернувшись к Якову. — Стену! Мы построим вокруг себя стену и ею отгородимся от дьяволова мира. Ни один оттуда не придёт больше к нам с мечом, чтобы мучить наши души и терзать разум! Дети божьи, мы будем ждать царствия небесного в надёжном укрытии и под присмотром ока Его.

— А главный не разрешит нам, — усомнился Фома. — Он всегда говорит, что мы должны идти в мир, а не замыкаться в себе. А у него око всевидящее, что твой прожектор.

Пётр посмотрел на говорящего вопросительно и сурово.

— В мир? Не замыкаться? — произнёс с нарастающим, подобно вибрато струны, перед тем, как она лопнет, напряжением. — Мир сам придёт к нам, Фома, когда будет воля пославшего нас! Но сейчас мы должны сберечь наши души живые, и ни лестница, ни башня в этом сбережении нам не помогут. Стену!

— Стену! — несмело поддержал Иван. — Спрячемся!

— Стену, — кивнул Варфоломей. — По лестнице я не пойду.

— И я, — вторил ему Филипп. — Я высоты боюсь.

— Будем жить за стеной как у Христа за пазушкой, — улыбнулся Матвей.

Все возликовали.

И только Андрей молча наклонился, подобрал свой булыжник и принялся раскачивать. Раскачав, бросил. Булыжник в этот раз ударил чуть выше, почти о верх забора. Но, подобно Сизифову камню, вернулся на круги своя; холодно и насмешливо улыбнулся человеку солнечным бликом на гладком боку.

— Знать не пришло ещё твоё время, Андрюшенька, — прокомментировал Пётр.

Андрей упрямо замотал головой и снова взялся за своего противника.

Увлечённые его борьбой с камнем, остальные не заметили женщины в белом — полной и решительной, уже мало похожей на ту деву Марию, которой была когда-то. Быстрым шагом она приближалась к собранию.

Остановившись в десятке метров и сердито глядя по сторонам, женщина всплескивает руками.

— Ой, ребята, вы опять!.. Яков Геннадьевич, они снова сад камней растащили, ну что ты будешь делать! — она поворачивается к оранжевому облезлому корпусу и взывает: — Я-а-аков Ген-на-дье-ви-и-ич, этот раздвоенный, Пётр Сквозняков, опять всех с панталыку сбил!

С минуту никто не отзывается. Собрание с тревожным ожиданием поглядывает на явившуюся Немезиду и на корпус.

— Яков Геннадьевич! — нетерпеливо ропщет женщина в белом. — Ну сколько можно, третий день уже одно и то же!

Наконец в окно высовывается мужчина в белом халате. Он быстро оглядывает сцену, качает головой.

— Марь Фёдоровна, вы скажите уже Савве, — недовольно изрекает он. — Ну что вы, не знаете, что делать? Не отвлекайте меня пустяками, голубушка, будьте любезны. Я звонка жду.

— Вот же психи дурацкие, а! — бормочет себе под нос сестра-хозяйка, направляясь в сторожку, где дремлет местный мастер на все руки Савва Иосифович Отт. — Ну каждый день, а! Три дня уже… Савва! Савушка!

Недовольный и слегка нетрезвый Савва Отт лениво выглядывает в открытое оконце.

— Чего, опять, что ли? — вопрошает он

— А то не видишь! — восклицает Марь Фёдоровна.

— Пётр с Яковом?

— Ну а кто же ещё-то! Он, болезный.

— Ну, сейчас я его соединю воедино, — бормочет Савва, появляясь в дверном проёме сторожки.

Пётр-Яков опасливо косится на приближающегося мастера на все руки. Иванушка начинает хныкать и остро хочет за стену, прочь от этого недоброго мира. Андрей, словно не видя и не слыша ничего, снова берётся за свой камень, примеряясь к третьей попытке. Остальные сбиваются в кучку, отрекаясь от опасного сейчас соседства с Петром-Яковом.

— Ну-у! — кричит Савва, приближаясь и хватая за шиворот ближайшего к нему — Филиппа. — Пошли, пошли! Время собирать камни, время разбрасывать камни!

По-хозяйски уверенно он гонит нестройную колонну к куче камней, подталкивает Петра-Якова.

— Давай, командуй. И чтобы всё вернули в начальный вид! — говорит он, смачно отрыгивая набившие оскомину сивушные масла.

Психи унылой вереницей плетутся разносить камни по местам.

Солнце встаёт в зенит. Зной пузырится жёлтым сыром на раскалённой сковороде.

Ноги

Сегодня ей этого совсем не хотелось. Ну не то у неё было настроение, чтобы идти на вечеринку к этой пустышке Катрине с её дурацкими рыжими волосами и новой блузкой. Этой дуре нужно выгулять новую причёску и тряпку, но она-то, Ева, при чём тут? Хотелось остаться дома, возле телевизора, наедине с попкорном и журналом мод. Эх!..

Она нехотя подошла к гардеробу, раздвинула двери, критично и иронически осмотрела не очень длинный ряд платьев, нехотя достала одно вечернее, другое… Ну нет, нет! Ну не было у неё никакого желания идти туда. Может, позвонить и придумать какую-нибудь отговорку?.. Хорошо бы, конечно, но эта рыжая дура пока нужна ей — без Катрины не видать публикации своих фото в "Монде"…