Премудрая Элоиза - Бурен Жанна

Вот так, Пьер, тебе пришлось претерпеть оскорбление, сколь несправедливое, столь и мучительное, в то самое время как вновь начинала сиять твоя слава! За судом над тобой я следила издали. Всей душой я разделяла твои страдания. Я понимала, какой мукой для твоей гордости должно было стать это осуждение со стороны твоих собратьев. Всеми силами жаждала я прийти тебе на помощь в этой невзгоде. Увы! Я была навсегда устранена с твоего пути!

Рассказ о последнем заседании собора причинил мне много боли. Хотя меня там не было, мое сердце пребывало в такой близости к твоему, что каждая рана, поражавшая тебя, была и моей раной.

Я узнала, что, вызванный в зал собрания, ты тотчас явился. Не дав тебе произнести ни слова в свою защиту, без всяких доказательств, тебе приказали собственными руками бросить свою рукопись в огонь. Трагическая тишина повисла над собранием в то время, как ты жег свое творение. Несмотря на смелое вмешательство одного из твоих почитателей, пощады не было…

После аутодафе, когда ты хотел изложить свою веру согласно своим методам, твои противники вскричали, что это бесполезно и тебе достаточно прочесть Символ веры святого Афанасия. В насмешку они велели доставить тебе его текст, будто ты его не знал. Такое утонченное недружелюбие и несправедливость сломили твое сопротивление. Прерывающимся от рыданий голосом ты прочел «Верую». Затем тебя, будто преступника тюремщику, передали в руки настоятеля аббатства Сан-Медар, что рядом с Суассоном. Тотчас после этого собор был распущен.

Слух об этом отвратительном приговоре вызвал всеобщее негодование. Помню, с какой горячностью мои посетители говорили мне об этом деле. Некоторые считали тебя мучеником, другие довольствовались тем, что осуждали твоих судей. Все жалели о случившемся.

Я же в тайне своей нежности знала, что именно жалость была бы тебе мучительней всего на свете. Я тревожилась. Как перенесешь ты этот новый удар судьбы? Клеймо, которым хотели запятнать твое имя, должно было жечь тебя позором.

Помимо твоего молчания мне надлежало переносить теперь и твою боль!

Однако шум, наделанный приговором, не стихал. Члены синода перекладывали ответственность друг на друга, твои обвинители уверяли, что их вины в том нет, а легат громко жаловался на враждебность к тебе нашего духовенства. Тронутый раскаянием, он решил наконец исправить несправедливость, сообщником которой стал. Он позволил тебе покинуть аббатство Сен-Медар и вернуться в Сен-Дени.

На некоторое время судьба, казалось, смягчилась к тебе. О тебе говорили меньше. Скандал постепенно стихал.

Снова я могла думать о тебе, не испытывая иных тревог, кроме своих собственных.

Затишье длилось недолго. Оно не могло долго длиться!

Ты сделал открытие, установив, откуда родом святой покровитель твоего аббатства Дионисий Ареопагит, и это вызвало новые споры, противопоставившие тебя собратьям по монастырю. Все они восстали против тебя, обвиняя в принижении славы монастыря и даже предательстве Франции, ибо, по их мнению, ты оболгал память святого, столь чтимого всеми ее обитателями. Аббат, которого ты не любил и который платил тебе тем же, воспользовался этим конфликтом, чтобы перед лицом всей братии, собравшейся на капитульный собор, угрожать передачей твоего дела о покушении на славу королевства самому королю!

В своей враждебности к тебе он дошел до того, что в ожидании возможности предать тебя королевскому правосудию велел запереть тебя к сторожить как опасного преступника.

Конечно, наш король никогда не покарал бы тебя за такого рода провинность, но ненависть аббата не знала меры.

Узнав об этом событии, я не удивилась. Только опечалилась. Можно было это предвидеть, ибо одно твое присутствие повсюду приносило с собой раскол. Ты был предназначен становиться закваской в тесте — незаменимой, но без конца попираемой.

Немного времени спустя прошел слух, что ты сбежал из Сен-Дени ночью при помощи нескольких расположенных к тебе братьев и нескольких своих учеников. Я поняла, что к этому отчаянному решению тебя подтолкнуло недоброжелательство, с таким ожесточением преследовавшее тебя.

Ты стал искать убежища в землях графа Тибо Шампанского, который уже засвидетельствовал интерес к тебе во время твоих недавних злоключений. Ты нашел приют в замке Провена, в картезианском монастыре Труа, настоятель которого был твоим другом. Любя тебя и восхищаясь тобой, он принял тебя с радостью.

К несчастью, даже вдали ты по-прежнему зависел от Сен-Дени.

Именно это и сообщил графу Тибо аббат твоего монастыря, явившийся в один прекрасный день к могущественному сеньору, вступившемуся за тебя. Ты умолял графа ходатайствовать о тебе в этом деле и добиться для тебя прощения с разрешением вести монашескую жизнь, уединясь там, где ты пожелаешь. Аббат отказал в этой просьбе. Парадоксальным образом, несмотря на отвращение, которое он испытывал к твоей личности, он считал твой авторитет важной поддержкой своему монастырю. Он угрожал даже отлучить тебя от церкви, если ты не поторопишься вернуться в Сен-Дени, и запретил великодушному настоятелю, предоставившему тебе кров, оставлять тебя далее у себя, под угрозой подвергнуться тому же наказанию.

Такова была ситуация, но как раз когда меня достигли слухи о гневе твоего аббата, разнеслась и весть о его кончине. Ты был наконец освобожден от настоятеля, желавшего тебе столько зла! Я почувствовала за тебя облегчение и увидела в этом знак смягчения Божественного гнева против нас.

Поскольку Сугерий, новый и знаменитый настоятель Сен-Дени, также колебался, стоит ли предоставить тебе льготу, о которой ты ходатайствовал, ты прибег к помощи своих влиятельных друзей, чтобы обратиться с просьбой лично к королю, в его совет. Людовик VI, знавший о падении нравов в королевском аббатстве, рассудил, что твой образ жизни не мог мириться с образом жизни прочих монахов. Твое прошение было удовлетворено. Однако, дабы не ронять чести монастыря, тебе было запрещено переходить в какое-либо иное аббатство.

Я вижу в этом перст Божий. В самом деле, Параклет родился из этих неурядиц и этого запрета.

Измученный столькими злоключениями, ты удалился тогда в известное тебе уединенное место в окрестностях Труа. Оно было весьма удалено от всякого поселения, от всякого жилья. Леса, луга и речка, текущая меж камышей, составляли пустынный пейзаж, так соответствовавший твоему состоянию духа. Несколько милосердных людей подарили тебе участок земли. С согласия местного епископа ты возвел там своими руками молельню из тростника и соломы, которую посвятил Святой Троице. За тобой в хижину отшельника последовал лишь один из твоих учеников. Вы оба мечтали о тишине, о возможности молитвенного уединения.

Но так уж было предрешено провидением, чтобы не было тебе покоя на этой земле. В этом мире — никакой передышки!

Едва место твоего уединения стало известно, вопреки твоим стараниям не привлекать к нему внимания, как толпы студентов, покинув города и замки, явились в твои владения. Они строили себе убогие хижины, довольствовались жалкой пищей, грубым хлебом и дикими растениями, спали на мху, лишали себя всяких удобств в единственной надежде, что ты возобновишь для них свои лекции.

Из всех бесчисленных свидетельств привязанности и усердия, полученных тобой в течение твоей бурной жизни, одним из самых волнующих остается это добровольное согласие стольких молодых людей на полное лишений суровое существование, к которому они никоим образом не имели привычки.

Зная твое сердце, я без труда угадала, как ценен был для тебя этот порыв юности, какое ободрение ты в нем почерпнул.

Позже ты признался, что в твоем решении открыть новую школу в этом затерянном месте сыграла немалую роль и бедность, в которой ты оказался в то время. Поскольку ты не имел сил обрабатывать землю и не считал возможным просить милостыню, из всех заработков тебе оставалось лишь преподавание, единственное искусство, которое ты знал в совершенстве.

Из уважения к твоим умственным трудам, а также из благодарности, твои ученики взяли на себя все материальные заботы, которые могли бы отвлечь тебя от занятий. Так эти юноши, вскормленные философией, принялись обрабатывать землю, готовить пищу, изготовлять одежду и необходимую мебель, дойдя в своей преданности до возведения новой, более просторной молельни из камня и дерева, лучше отвечавшей их числу и твоему рвению. Это здание вскоре окружили и новые крепкие постройки, образовав настоящую общину.