Мэнсфилд-парк - Джейн Остен

Вот сколько дел уладилось, прежде чем обо всем узнал Эдмунд, ибо он с утра отсутствовал; но когда перед обедом он вошел в гостиную, там стоял шум от жаркого спора, в котором участвовали Том, Мария и Йейтс, а Рашуот нетерпеливо шагнул ему навстречу, спеша поведать приятные новости.

— Мы нашли пьесу, — сказал он, — «Обеты любви», и я буду Графом Кэсселом и в первый раз появлюсь в голубом фраке и розовом шелковом плаще, а потом и в другом затейливом костюме, вроде охотничьего. Еще не знаю, как мне это понравится.

Фанни слушала и не спускала глаз с Эдмунда, и сердце ее трепетало за него, и она видела его взгляд и понимала, каковы сейчас его чувства.

— «Обеты любви»! — с величайшим изумленьем только и вымолвил он в ответ Рашуоту и поворотился к брату и сестрам, словно едва ли сомневался, что они это опровергнут.

— Да! — воскликнул мистер Йейтс. — После всех обсуждений и споров мы сошлись на том, что для нас «Обеты любви» безупречней всех прочих пьес и более всех прочих нам подходят. Удивительно, как это мы не подумали о них прежде. Моя тупость чудовищна, ведь по сравненью с Эклсфордом у нас здесь все преимущества, и так удобно, когда уже есть для нас пример, коему следовать. Мы успели распределить почти что все роли.

— И женские тоже? — мрачно спросил Эдмунд, глядя на Марию.

— Я взяла роль, которую должна была исполнять леди Рэвеншо, — отвечала Мария, невольно краснея. И докончила смелее: — А мисс Крофорд будет Амелией.

— Не думал я, что у нас так легко найдутся охотники играть подобную пьесу, — заметил Эдмунд, отворотясь к камину, где расположились его мать, тетушка и Фанни, и с видом крайне раздосадованным сел.

Мистер Рашуот последовал за ним и продолжал:

— Я выхожу на сцену трижды, и в моей роли сорок две реплики. Немало, правда?.. Только мне не очень по вкусу, что надобно вырядиться таким франтом… В голубом фраке да в розовом шелковом плаще я, пожалуй, и не узнаю себя.

Эдмунду нечего было ему ответить. Несколько минут спустя мистера Бертрама вызвали из комнаты, чтобы он разрешил кое-какие сомнения плотника, и, так как с ним вышел и мистер Йейтс, а вскоре за ними последовал и мистер Рашуот, Эдмунд поспешил воспользоваться случаем:

— При мистере Йейтсе я не мог сказать, как я отношусь к сей пьесе, не бросив тень на его друзей в Эклсфорде, — заговорил он. — Но теперь я должен сказать, дорогая моя Мария, что нахожу ее совершенно неподходящей для представления на домашнем театре, и надеюсь, ты от нее откажешься… Когда ты внимательно ее прочтешь, не сомневаюсь, ты непременно откажешься. Прочти вслух маменьке или тетушке всего лишь первый акт, и увидишь сама, возможно ли тебе ее одобрить. Я уверен, уже не понадобится прибегать к авторитету папеньки.

— Мы очень по-разному смотрим на вещи! — воскликнула Мария. — Уверяю тебя, я отлично знакома с пьесой, и, если кое-что опустить, совсем немного, что, конечно, будет сделано, я не вижу в ней ничего нежелательного. И тебе надобно знать, что я не единственная девица, кто находит ее вполне подходящей для домашнего представления.

— Мне очень жаль, — был ответ. — Но в этом деле решающее слово будет за тобою. Ты должна подать пример. Если другие совершили ошибку, ты должна направить их на путь истинный и послужить образцом подлинного такта. Во всем, что касается до приличий, именно твое поведение должно быть законом для всех остальных.

Он изобразил Марию столь значительной особой, что это отчасти подействовало, поскольку была она большая любительница задавать тон; и она ответила уже куда дружелюбнее:

— Я очень тебе признательна, Эдмунд, у тебя, без сомненья, самые добрые намерения, но мне по-прежнему кажется, что ты судишь чересчур строго, и я, право же, не решусь переубеждать остальных. Вот уж это, по-моему, и вправду было бы неприлично.

— Неужто ты вообразила, что мне могло это прийти в голову? Нет… пусть переубеждает единственно твое поведение. Скажи, что, ознакомясь с ролью, ты чувствуешь, что она тебе не подходит, что она, по-твоему, требует таких сил и уверенности в себе, какими ты не обладаешь. Скажи так с твердостью, и этого будет вполне довольно. Все, кто способен разобраться, поймут, что тобою движет. От пьесы откажутся, и твоему такту воздадут должное.

— Не исполняй ничего предосудительного, дорогая моя, — сказала леди Бертрам. — Сэр Томас был бы недоволен… Фанни, позвони, пожалуйста, мне пора обедать. Надеюсь, Джулия уже одета.

— Сэр Томас, несомненно, был бы недоволен, сударыня, — сказал Эдмунд еще прежде, чем Фанни успела позвонить.

— Вот видишь, моя дорогая, что говорит Эдмунд?

— Если б я отказалась от роли, ее непременно взяла бы Джулия, — с вновь вспыхнувшей горячностью возразила Мария.

— Как? — воскликнул Эдмунд. — Если будет знать, что тобою движет?

— Но она может подумать, что она и я — не одно и то же… мы в разном положении… и ей незачем быть столь щепетильной, как полагаю для себя нужным я. Я уверена, она рассудит именно так. Нет, ты уж меня извини, я не могу взять свое согласие. Все уже твердо условлено, нельзя всех так разочаровать. Том был бы вне себя. И если уж мы такие привередливые, мы никогда ничего не сыграем.

— Я как раз собиралась сказать в точности то же, — вмешалась тетушка Норрис, — ежели возражать против каждой пьесы, вы никогда ничего не сыграете… и все деньги, какие пошли на приготовленья, окажутся выброшенными на ветер… и уж тогда-то всем нам стыда не обобраться. Я пьесу не знаю, но Мария говорит, ежели там и есть какие нескромности, а без того редкая пьеса обходится, их легко опустить. Не к чему нам быть уж такими требовательными, Эдмунд. Раз мистер Рашуот тоже намерен играть, значит, не может тут быть ничего дурного. Вот единственно Тому надобно было получше знать, чего он хочет, когда разговаривал с плотниками, потому как из-за этих боковых дверей они полдня работали понапрасну. Однако ж, занавес будет лучше некуда. Горничные очень хорошо его делают, и, я думаю, мы сможем отослать обратно несколько дюжин колец. Чего ради пришивать их так часто. Надеюсь, есть кой-какая польза и от меня, надо ж кому-то приглядывать за работами и чтоб ничего не пропадало даром. Когда собирается столько молодежи, непременно требуется какая-нибудь трезвая голова, чтоб ее направлять. Я забыла рассказать Тому, что нынче видела своими глазами. Была я на птичьем дворе, гляжу по сторонам, и только собралась выйти, вдруг вижу — кого б вы думали? — Дик Джексон подходит к дверям для прислуги, а в руках у него две сосновые досточки, как пить дать несет отцу; мать, верно, послала его с каким-нибудь порученьем к отцу, а тот велел принести две досточки, не мог без них обойтись. Я тотчас же смекнула, что к чему, ведь тут как раз звонок возвестил слугам обед, и не терплю я людей, которые зарятся на чужое добро, — а Джексоны такие и есть, я всегда это говорила, именно из тех, кто всегда присвоит что плохо лежит, — ну, я так прямо и говорю мальчишке — большой лоботряс вымахал, уж десять лет ему, пора бы, кажется, иметь совесть, — я, мол, сама отнесу досточки отцу, Дик, так что беги-ка домой, да побыстрей. У мальчишки вид был преглупый, он поворотился и ни единого словечка не сказал, думаю, я разговаривала с ним довольно сурово; надеюсь, он на время излечится, не станет ходить по дому мародерствовать… Не терплю эдакую жадность… и ведь твой отец столько добра сделал этому семейству: круглый год дает Джексону работу!

Никто не потрудился ей ответить; скоро воротились остальные, и Эдмунд понял, что не найдет покоя, если не постарается изо всех сил обратить их на путь истинный. Обед прошел тягостно. Тетушка Норрис опять поведала о своей победе над Диком Джексоном, но более ни о пьесе, ни о приготовлениях к ней особенно не разговаривали, ибо все чувствовали неодобренье Эдмунда, даже его брат, хотя ни за что бы в том не признался. Марии сейчас недоставало воодушевляющей поддержки Генри Крофорда, и она предпочитала избегать сего предмета. Мистер Йейтс, который старался полюбиться Джулии, понял, что любым разговором есть надежда рассеять ее мрачность скорее, чем сожаленьями о том, что она ушла из их труппы, а мистер Рашуот, занятый единственно мыслями о своей роли и своем наряде, скоро уже переговорил о том и другом все, что только можно было сказать.

Но театральные заботы были отставлены всего на час-другой; дел предстояло еще великое множество; и к вечеру, приободрясь и ощутив новый прилив сил, Том, Мария и Йейтс, вновь сойдясь в гостиной, вскоре расположились за отдельным столом, раскрыли пьесу, и, только что в нее углубились, их прервал весьма желанный приход Генри и Мэри Крофорд, которые, как ни грязно и темно было на улице, уступили желанию прийти и встречены были с превеликой радостью.

«Ну как подвигаются дела?», «На чем вы порешили?», «Да без вас у нас ничего не получается» — послышалось после первых приветствий; и скоро Генри Крофорд уже сидел с теми тремя за столом, меж тем как его сестра с любезнейшими поздравлениями подошла к… леди Бертрам.