Литератор Писарев - Самуил Лурье

Новые товарищи в большинстве были ровесники Писареву, однако он, оттого что остался на второй год, чувствовал себя неловко, словно был старше всех, да и они поначалу стеснялись его. Но этот вечер все исправил. Пили мадеру и редерер, бранили начальство и полицию, говорили о барышнях и о профессорах, и о растрате в студенческой кассе. Владимир Жуковский играл на гитаре, Петр Баллод показывал карточные фокусы. Писарев был говорлив и весел, целовался со всеми и пил брудершафт, громче всех предлагал отправиться куда-то в гости и прежде всех заснул, прижавшись щекой к листу «Северной пчелы», расстеленному вместо скатерти. И все простили ему, что он филолог и чистюля.

Наутро Писарев с тяжелой головой, но с легким сердцем принялся за диссертацию.

Аполлоний Тианский жил в первом веке по P. X., пользовался славой мудреца и врачевателя, говорил проповеди и совершал чудеса. Сохранилось его жизнеописание, составленное знаменитым софистом Филостратом Младшим; один из отцов церкви бранил это сочинение, и его отзыв тоже дошел до нового времени.

Эти греческие источники позволяли воссоздать биографию Аполлония и некоторые черты его личности и убеждений. Затем следовало, пользуясь общими работами по древней истории, обрисовать обстановку, в которой действовал герой: политические условия, экономические отношения, философские школы, нравы и быт. Все это требовалось подогнать к выводу, очевидному заранее: Римская империя к первому веку насквозь прогнила, языческая религия пришла в упадок, и никакой Аполлоний Тианский, сколь бы ни был он добродетелен, не мог вернуть своим современникам утраченной веры.

Работа предстояла в том же роде, что над статьей о Гумбольдте, но гораздо веселей. Там была теория, здесь — история, там — умствования, здесь — факты. Главное — тогда Писарев благоговел и перед Гумбольдтом, и перед наукой вообще, и даже перед Сухомлиновым, и это ужасно мешало: словно карабкаешься на недосягаемую, даже невидимую за облаками вершину. А теперь он был свободен и писал о древних римлянах, как Гулливер о лилипутах: слегка потешаясь над наивностью, с какой они принимали свою жизнь всерьез.

И ученые историки, все эти Целлеры и Чирнеры, смешили его своей важностью и педантизмом. Подумать только: человек тратит целую жизнь, чтобы составить гербарий фактов, и как гордится! А сведения его никому не нужны, пока не явится мыслитель вроде Бокля, с особенным взглядом на вещи…

Сам Аполлоний тоже забавлял Писарева. Этот бродячий проповедник был современником и, можно сказать, двойником Иисуса Христа. Очень любопытно было проследить, как невежественные ученики превращают жизнь учителя в легенду, как искренний мистицизм переходит в шарлатанство, как сочиняются чудеса и выдающаяся личность овладевает доверием толпы.

Работа двигалась быстро, особенно по утрам, когда соседи уходили в университет. Вечером в квартире стоял гомон: студенты пили вино, резались в стуколку, принимали женщин; дверной колокольчик не умолкал; рокотала гитара. Писарев строчил по семь страниц каждый день — как всегда, прямо набело, без помарок. В антрактах развлекался сочинением романа. Героя звали Коля, и он еще в детстве полюбил девочку по имени Маша — сироту, взятую его родителями на воспитание. Коля и Маша выросли и решили пожениться. Но деспотичная Колина мать, Вера Николаевна, сговорившись с одним богатым и знатным родственником, разлучила молодых людей на целое лето, и Коля от этого сошел с ума.

В психиатрической лечебнице Коля вел дневник — почти как гоголевский Поприщин, однако же Писарев старался, чтобы вышло веселей: читатель должен был понять, что герой не безумен, а только временно одержим ложной навязчивой идеей. И действительно — через четыре месяца Коля выздоровел, встретился с Машей и больше уже не расстанется с ней. Впрочем, финал получился какой-то неопределенный: автор не знал, чем кончить, а за продолжением надо было ехать в Москву.

Что же, деньги на это имелись: декабрьская книжка «Русского слова» с переводом «Атта Тролля» и рецензией на сборник стихотворений иностранных поэтов вот-вот должна была выйти. После визита к редактору Писарев в один присест приделал к своей диссертации заключение, поставил на первом листе эпиграф «Еже писах, писах» и, наслаждаясь тем, что рукопись такая тяжелая и пухлая — двести сорок листов! — отнес ее в университет. Здесь он узнал, что свободен до апреля, когда начнутся выпускные экзамены. А судьба диссертации станет известна, как обычно, восьмого февраля — на акте. Таким образом, впереди было по крайней мере два месяца свободы, а в бумажнике — почти двести рублей, не говоря уже о том, что Благосветлов предлагал одолжить сколько угодно под будущие статьи. И святки на носу, Рождество, Новый год, Крещенье, а там и масленица — все праздники зимы, сплошное сверканье, а Раиса и не догадывается, что он приезжает так рано и так надолго.

Глава восьмая

1861. ЯНВАРЬ — МАЙ

«Мама, милая, поздравляю тебя с Новым годом и прошу на меня не сердиться, а главное, не огорчаться, что я давно не писал. Не скажу, чтобы мне было некогда, не скажу, чтобы я забыл, а так, „в мягких муравах у нас“ очень весело, и дни проходят за днями, а письмо не пишется. Я думаю пробыть в Москве до 1 февраля, а там еду в Петербург…

Вообще наши дела идут недурно, и живется хорошо. До некоторой степени нарушает нашу гармонию Андрей Дмитриевич; он мнителен до крайности, каждое слово считает за оскорбление и страстный охотник до объяснений, после которых сам же страдает. Но зато он топит печи, моет посуду и по крайней мере хоть этим заглаживает свою ворчливость. Я смотрю на него как на временное и необходимое зло; после моей женитьбы я постараюсь совершенно разойтись с ним».

Все же каникулы эти проходили не совсем так, как мечталось Писареву.

Начать с того, что он ехал в Москву женихом, а Раиса, представляя, его своим знакомым, неизменно говорила:

— Это мой двоюродный брат, прошу любить.

Знакомых у нее оказалось довольно много. Гарднер бывал каждый день. Иван Хрущов, студент-филолог, красавец брюнет с тугой плоеной шевелюрой, неотступно следовал за Раисой повсюду. Но этих двоих Писарев по крайней мере знал, Хрущева сам представил Раисе летом в Грунце — тот жил в нескольких верстах, в имении своего брата. И Хрущов, и Гарднер относились к Писареву сердечно и не забывали, что Раиса помолвлена, — правда, и подшучивали над этим, и Раиса злилась, но все равно это были милые люди. И о приятелях, которых они приводили с собой, обо всех этих студентах и молодых офицерах тоже нельзя было сказать ничего худого — жаль только, что Раиса им так радовалась и что остаться с ней наедине никак не удавалось. Самовар пыхтел на столе с утра до вечера, от чужих смешливых голосов некуда было деться в квартире Андрея Дмитриевича — ни дать ни взять мазановские номера. Здесь Раиса жила с ноября: в меблированных комнатах дорого, у московских тетушек скучно. Андрей Дмитриевич хоть и мучил ее признаниями в любви, сценами ревности, слезами и даже стихами, которые он сочинял по ночам и просовывал под дверь ее комнаты, но все же не смел мешать ей жить, как хочется, и видеться с интересными людьми. Она написала новый роман — «Всякому свое», героиней которого опять была сирота с независимым и решительным характером — Лидия, и эта Лидия выходила по любви замуж за студента-медика. Но «Русский вестник» не брал этого романа, а печататься в «Развлечении», где Андрей Дмитриевич был своим человеком, Раисе не хотелось: несолидное издание, еженедельник с бульварным оттенком, и платили там гроши.