Седьмое небо в рассрочку - Лариса Соболева

Люка ерзала, устраиваясь. Винтовка длинная, выставлять в окно даже часть дула нельзя, следовало найти максимально удобное положение и поторопиться. Но вдруг Хок схватился за ствол:

– Люка, с ним сын! Не надо!

– Пусти, идиот! – прошипела она, пытаясь вырвать винтовку. – Другого случая ждать придется, может быть, месяц-два!

– Только не при сыне! Нельзя! – не отдавал он оружие.

– Пусти! Плевать мне на… У тебя не все дома!

– Это у тебя не все дома! При мальчишке нельзя валить отца!

Внезапно около машины выросла фигура дородной тетки, загородившей собой обзор на кладбище. Неудача просто преследовала их.

– Да сейчас найду! – крикнула тетка кому-то, увидела в машине молодых людей и двинула к ним. Люка вырвала винтовку и опустила ее на дно джипа. – Извините, у вас не будет спичек? Забыли дома…

– Мы не курим, – сказала Люка.

– А зажигалки нет? Я верну.

– Не курим, – огрызнулась Люка.

– А, ну, извините, извините…

Женщина потопала дальше искать спички, не обидевшись на неласковость. А время упущено безвозвратно, Шатунова след простыл, значит, он в машине, которая медленно ехала по дороге кладбища.

– Все пропало, – зло зашипела Люка. – Так удачно сложилось, он у меня был как на ладони! Что теперь делать, что?

– Ничего, – вяло промямлил Хок.

Подруга серьезно настроилась на скандал – куда-то же следовало выплеснуть накопившиеся отрицательно заряженные частицы, да зазвонил телефон. Хок опустил лоб на руль и замер, честно сказать, в его груди сжалось сердце. Если Люка сообщит, что он помешал ей застрелить Шатунова, ему несладко придется, такое не прощается.

– Да, Гек? – сказала она в трубку.

– Что там у вас? Почему так долго не звоните?

– Считаешь, это все равно что вареников налепить?

– Нет? До сих пор нет?

Хок слышал диалог слово в слово, Люка включила громкую связь, для него включила и кидала в любовника колючие взгляды. Он ждал, когда она заложит его. Ну вот, пауза… Она обязана сообщить о том, что упустили Шатуна, он жив и чья в том вина. Но не сообщала. Хок выпрямился и поднял глаза на зеркало заднего вида над лобовым стеклом, в нем он увидел ее, она тоже смотрела на него и кусала нижнюю губу. Нелегко ей, нелегко.

– Люка, ответь, – требовал Гектор. – Да или нет?

– Да, – солгала она. Для чего солгала?! Хок резко повернулся к ней с молчаливым вопросом в глазах, но нет, он не ослышался. – Мы сделали его.

– Отлично. Я жду вас, поторопитесь.

Бросив трубку на сиденье, Люка уставилась в окно, видно, ее манил автомобиль, в котором находился король удачи Шатунов.

– Зачем? – тихо вымолвил Хок. – Зачем солгала?

– Заводи мотор, – буркнула Люка. – Заберем бабки и сдернем отсюда, в этом городе нас преследует рок. Поехали, я сказала!

Они не могли знать, что ждет их на самом деле, всю дорогу молчали, как во время похоронной церемонии. Хок оправдывал свой поступок: родителя нельзя убивать при ребенке, иначе наступит конец света, для всех наступит. А Люка… черт ее знает, о чем она думала.

В парковую зону въехали с тыла, где нет ограды. Зато с этой стороны расчищено несколько площадок для парковок, расположены они в разных частях, к ним ведут удобные подъезды. Проехав по периметру парка, у заросшего тиной пруда оба увидели одинокую семерку. Сюда не стремится народ. Пруд напоминает болото, воняет гнилой тиной, его обходят стороной, предпочитая посидеть не на травке, а в кафешке неподалеку.

Едва Хок затормозил, Люка выскочила из машины и стремительно зашагала к семерке. У автомобиля она замешкалась, нерешительно открыла дверцу со стороны водителя…

А Хок не торопился встретиться с Гектором, он не приучен лгать, уж пусть лучше Люка сама… Но когда Хок подошел ближе… Его изумила неестественно застывшая фигура девушки. И Гектор, немного завалившийся на бок. Он как будто спал. Не сразу Хок рассмотрел пятно возле уха Гека. Крохотное, похожее на пятно краски. Оно было ярко-красным, с темным сгустком посередине…

Вся-вся она была черная, как ворон из старой русской песни: в черном платье, черной кофте, черный шелковый шарф обматывал шею и струился по телу до колен. Но главное, на ней черные чулки с большой дырой на колене и «стрелками» во все стороны. Чулки особенно «актуальны», ведь на улице двадцать пять градусов выше нуля, без них и без шерстяной кофты просто никак нельзя! Шла лохматая барышня по кладбищенской дороге, как солдафон, размахивая руками и широко шагая, да ботинки на платформе подвернулись или девица споткнулась, но ее повело точно на автомобиль.

– Куда прешь! – взревел Южин, утопив педаль тормоза.

Девица бухнулась на капот и таращилась бессмысленными глазами по сторонам, словно опасалась, что из могил выскочат полусгнившие покойники.

– Рехнулась? – вылетел из машины Южин с воплем потерпевшего. – Какого под колеса бросаешься? Скажи спасибо, что медленно ехали!

По долгу службы Марину полагается быть в центре событий, какими б незначительными они ни были. А вдруг столкновение спланировано? Вдруг девица – часть коварного плана? Но видя, что чернушка либо напугана, либо у нее в головке свистопляска, потому ничегошеньки не соображала, Марин взял ее за плечи, поинтересовавшись:

– Не ушиблась?

Она взглянула на него соловыми глазами, потом перевела тупой взгляд на Южина, пыхтевшего рядом:

– Накуренная. Или уколотая. Наглоталась колес, нанюхалась! Не видишь – соображаловка у нее отсутствует.

– Может, у девушки горе, – начал было возражать Марин, да примолк, так как кофта соскользнула с ее плеч и…

Чуть ниже левого плеча красовалась знакомая татуировка – анкх с крыльями летучей мыши. Неужели совпадение? Досадно будет.

Девушка выпрямилась, натянула кофту на плечи, сказав очень тихо, при этом шатаясь:

– Я в порядке. Из… звините…

– Как же, горе у нее! – бухтел Южин. – Наша сдвинутая молодежь время коротает на кладбищах, ведь больше им негде тусоваться! Девка из этой же среды, из сдвинутых. Смотри, как размалевана – в гроб краше кладут.

С декоративностью она действительно перебрала, вся эта графика на личике не украшала, а отпугивала. Волосы (черные, конечно) она не расчесывала, наверное, с неделю, плюс к ним: черные тени на веках, черная помада и маникюр, пирсинг в носу и на нижней губе. А бледность неестественна настолько, что девушка, казалось, вот-вот скончается из-за недостачи крови в жилах.

– Поезжайте, а я отвезу ее домой на такси, – сказал Марин, отступая от машины вместе с чернушкой, которую он поддерживал за плечи.

– Зачем она тебе? – ворчал Южин. – Она ж из секты, сектанты тебе голову снесут…

– Трогай, – отмахнулся Марин. Когда машина отъехала, он встряхнул чернушку: – Эй, тебя как зовут?

– Ноктюрна…

– Ясно. И где же ты живешь, счастье мое? Адрес хоть помнишь?

– Д-да… помню… – промямлила она сухими губами.

А глазки… вот-вот сомкнутся! Лишь бы не навсегда.

Шатунов не обратил внимания ни на вынужденную остановку, ни на черную девицу со странностями, ни на то, что Марин бросил их ради чернушки. Он вообще всего этого не заметил, так как был далеко, очень далеко. Шатунов отправился в путешествие назад, туда, где ему было… Это может понять человек, который испытал хотя бы толику тех ощущений, которые хлынули на Леху в то счастливейшее время. Когда Ева появлялась, мир сужался до узкого круга, где находились он и она, но безоблачность – стихия непостоянная…

В стиле лавстори

– У тебя совсем пусто, – сказала Ева, пройдясь по квартире, и крикнула куда-то вверх: – Э!.. Слышишь? Э-э!.. Эхо. Это пока сарай. Ты собираешься его заполнять, чтоб дурацкого эха не было?

– Некогда.

Шатунов принес бокалы с вином, бутылочку знакомый привез из-за бугра, толканул за бешеные бабки, клялся, что коллекционное. Бокал взяла Ева механически, пригубила и не пришла в восторг от божественного вкуса, не поинтересовалась, откуда это изумительное вино и как оно называется. В общем, шаблонный диалог не завязался, а Лехе мечталось рисануться перед ней, мол, я для тебя… и так далее.

Ева снова двинула гулять по пустой квартире, Леха же рассматривал бордовую жидкость в бокале, отпил глоток, как истинный сомелье… кислятина, далеко не божественная. И вкус был перенасыщен терпкостью. Шатунов повертел бутылку, кажется, он по старой привычке купился на наклейки, решив, что вино фирменное.

В момент, когда он придумывал легкую казнь мошеннику, Ева, фланируя мимо, протянула ему бокал, не глядя, дескать, налей еще. Да он с радостью! И тут же простил знакомого, ведь Ева не отвергла кислятину, но уточнил:

– Как тебе вино?

– Великолепное, – бросила она с небрежностью, свойственной людям, искушенным во всех человеческих радостях.

Между ними прочно укоренилась тайна. Леха слышал ее, чувствовал порами кожи, видел и ничего более так не хотел, как разрушить. Он смело сделал первый шаг к разрушению. Дотронувшись своим бокалом до бокала Евы, Леха непринужденно (этому его никто не учил), но с огромной надеждой, которую старался не выдать, сказал: