Военный слух - Филипп Капуто

Расчёт 60-мм миномёта под командованием сержанта Джонсона выбежал на середину поля и, быстро установив миномёт, выпустил три мины. Раздался чей-то голос: «Правее пятьдесят!». Джонсон, ветеран войны в Корее, лицо которого было изборождено как хорошо разработанный шахтный ствол, передал поправку расчёту, и ещё три мины со свистом унеслись за хребет, и с болота донеслись друг за другом низкие, глухие звуки их разрывов.

Питерсон приказал моему взводу и взводу Тестера выдвигаться, мы должны были обойти партизан с фланга, выйти на болото и очистить его от противника. Он собирался прикрыть нас, вызвав заградительный огонь на высоту 270 на тот случай, если там окопался отряд вьетконговцев. Миномёты Джонсона продолжали вести огонь, мы двинулись вверх по холму со взводом Тестера во главе. Изнывая от жары, мы шли медленно, продираясь сквозь заросли слоновьей травы, доходившие до пояса. Мимо нас просвистела шальная пуля, но вся перестрелка свелась к беспорядочной стрельбе пулемётчиков Леммона по снайперам, которые вели огонь с высоты 270. Затем уши уловили слабый, дрожащий свист, который через несколько секунд превратился в звук, похожий на треск рвущейся ткани, а за ним последовал жутчайший, пронзительный скрежет — словно пила на пилораме наткнулась на сучок. Это заработала артиллерия, 155-миллиметровки. Цель была так близко, что разрывы снарядов мы не только услышали, но и ощутили всем телом. Земля вздрогнула, порывом ветра ударила взрывная волна, с болот и обращённого к нам склона высоты 270 в воздух взметнулись дым и комья земли. Огонь вёлся издалека, поэтому вероятность недолёта была высока, и снаряд мог вполне попасть в нас, поэтому мы укрывались настолько, насколько позволяло нам чувство собственного достоинства. Слыша, как ревут и воют в небе снаряды 155-миллиметровых гаубиц, я мог только догадываться, каково сейчас тем, по кому ведётся этот огонь — вьетконговцам, совершенно незащищённым от ударной волны и разлетающихся стальными осколками стофунтовых снарядов. На какой-то момент мне стало их жалко. Не могу сказать, чтобы чувство сострадания во мне было развито сильнее, чем у других людей, но в те дни к войне я относился ещё скорее как к спортивному состязанию, и этот обстрел был в моих глазах нечестным, что ли. Посыльный сказал, что на хребте находился примерно взвод партизан, то есть максимум двадцать-двадцать пять бойцов. Нас же было две сотни человек, и наше численное превосходство мы подкрепили ещё и тем, что сбросили на них с тонну взрывчатки. Но это было ещё в самом начале войны, а какое-то время спустя я мог уже с превеликим удовольствием смотреть на солдат противника, сожжённых напалмом.

Обстрел прекратился, и рота «С» получила приказ спуститься в заболоченную низину. Мы должны были ликвидировать остающиеся очаги сопротивления, фиксируя наличие трупов солдат противника, по количеству которых будет оцениваться степень нашего успеха. В наставлениях по тактике этот этап назывался «преследование противника». Это выражение вроде бы предполагает увлекательную погоню, но в данном случае всё выглядело кровожадной охотой на людей посреди грязных болот. Тот район походил на громадный бассейн, наполненный ржавой жидкой грязью, размером с два футбольных поля. Тут и там торчали островки колючих кустов и травы с бритвенно-острыми листьями, которые резали кожу и цеплялись за одежду. Грязь местами доходила до пояса. Ботинки в ней вязли и едва не стягивались с ног при ходьбе, и с каждым шагом вонь болотных газов била в ноздри запахом тухлых яиц. В очень скором времени мы все оказались облепленными чёрными пиявками размером с большой палец руки.

В лабиринте болотной растительности поддерживать боевой порядок было невозможно. Подразделения смешивались, взводы распадались на отделения, отделения на огневые группы, и в конце концов рота стала организованной не более чем толпа на вокзале. Отыскивать трупы тоже было непросто. Часть их вполне могла утонуть в грязи. Некоторые раненые вьетконговцы, судя по оставленным ими кровавым следам, уползли в непроходимые заросли. Мы оставили их в покое — пускай медленно умирают или гниют, если уже умерли. Пару человек, судя по всему, разорвало снарядами: на кустах тут и там болтались клочья мяса и одежды. Через пятнадцать-двадцать минут после начала поиска был обнаружен первый труп. Двое морпехов ухватили его за щиколотки и поволокли по земле. Мозги вываливались из огромной дыры в голове как серый пудинг из треснувшего горшка.

Из-за грязи, жары, пиявок, колючек, цеплявшихся за одежду и впивавшихся в кожу, от того, что какой-нибудь спрятавшийся раненый вьетконговец мог метнуть гранату, бойцы роты зверели. Особенно те, кто был из первого взвода: именно они вели огонь по противнику, а солдат, начавших убивать, остановить уже непросто. Поэтому подробности смерти первого из найденных вьетконговцев (того самого, у которого мозги вышибло) не вызвали у нас ни удивления, ни возмущения. Во время перестрелки он получил тяжёлые ранения, но был ещё жив, когда на него наткнулась поисковая группа. Гранатомётчик из взвода Леммона, рядовой первого класса Марсден, взял и выстрелил ему в лицо из пистолета. Эта расправа на месте поразила самого Марсдена: сразу же после выстрела он посмотрел на свой пистолет, как будто тот выстрелил сам собой, и сказал: «Так, и зачем я это сделал?» Были выдвинуты ещё две версии этого происшествия: то, что солдат противника был уже мёртв, когда Марсден в него выстрелил, и что он якобы выстрелил в рамках самообороны, когда вьетконговец попытался метнуть гранату. Как бы там ни было на самом деле, в тех болотах, где опасность подстерегала повсюду, поступить таким образом представлялось нам совершенно естественным.

Кроме того, Марсден действовал с санкции высшего начальства, в соответствии с приказом командующего корпусом морской пехоты генерала Грина, который месяцем раньше совершил инспекционную поездку по Вьетнам. Обращаясь к группе морских пехотинцев, Грин сказал им, что в этой войне у них всего одна задача, и очень простая: «Вы здесь для того, чтобы убивать Ви-Си». Именно это Марсден и сделал: он убил вьетконговца, уничтожил частичку сил коммунистов. Он выполнил поставленную ему задачу.

Зачистка местности продолжалась. Нашли ещё один труп. Мы с пулемётчиком из 1-го взвода, рядовым первого класса Уайтом, которого из-за его почтенного 29-летнего возраста прозвали Батяней, шли по следу третьего. Кровяные следы с включениями мяса и кишок, привели нас к участку, заросшему бурой болотной травой.

— Он точно там, сэр, — сказал Уайт, прижимая к груди свой М60. — Мы их с хребта не меньше дюжины смели. Уверен, что одного прямо тут и подстрелили.

Я вытащил пистолет, и мы углубились в гущу травы. Она была высотой почти с человеческий рост, и обзор ограничивался несколькими ярдами. Кровяной след стал гуще, бурая трава была заляпана кровью, словно свежепролитой красной краской, и примята там, где раненый по ней прополз. Мы прошли несколько ярдов по следу, остановились, прислушались. Не услышав ничего кроме приглушённых зарослями винтовочных очередей где-то в стороне от нас (наверное, какой-то морпех прочёсывал кусты, собираясь их осмотреть), мы с Уайтом двинулись дальше. С трудом пробираясь сквозь траву, я чуть не споткнулся о вьетконговца. Он лежал на спине, положив одну руку на грудь и откинув другу под углом в сторону. Широко открытыми глазами он глядел в небо, которого уже не видел.

— Говорил же — хоть одного мы точно должны были где-то тут подстрелить, — сказал Уайт.

Убитый выглядел лет на восемнадцать-девятнадцать. Хуже его ранения и представить невозможно — он был ранен в самое что ни на есть болезненное место, которое отдаётся болью так часто — при страхе, голоде, иногда даже при любви. Мы столько всего нутром чуем — именно в живот и попали две пули калибра 7,62 миллиметра. Судя по расстоянию, которое он прополз — добрых тридцать ярдов, — мучался он довольно долго, и, скорее всего, успел за это время осознать, что до смерти не десятки лет, а всего лишь несколько минут. Продержался он на удивление долго. Современная высокоскоростная пуля оказывает сокрушительное воздействие. Никаких тебе опрятных дырочек, как в кино. Спереди в его животе было два небольших отверстия, каждое размером с десятицентовик, но в любое из выходных отверстий на спине можно было засунуть кулак. Из него вытекло огромное количество крови, она растеклась под ним, и он лежал в тёмно-красной луже, в которой плавали кусочки кожи и белых хрящей.

В карманах его было пусто — ни фотографий, ни писем, ни документов. Ребят из разведки порадовать было нечем, но меня это вполне устроило. Мне хотелось, чтобы этот парень так и остался безымянным, не покойником, у которого было имя, возраст, семья, а просто убитым вражеским солдатом. Так легче. К нам подошли двое морпехов, собрали снаряжение вьетконговца — карабин, ремень с прицепленной фляжкой — и утащили труп. «Тяжёлый какой, — сказал один из стрелков. — И не подумаешь: заморыш совсем, а такой тяжёлый».