Мой истинный враг (СИ) - Карвер Крис

На кухне мама впервые за долгое время готовит. Она делает пирог с орехами и морковью – любимый пирог Ребекки. Эстер сидит на подоконнике и болтает ногами, вычерпывая остатки йогурта из баночки. Филип нарезает хлеб для тостов. Отец сервирует стол.

Выглядит так, словно все готовятся к завтраку и не о чем переживать. Мэтт даже в какой-то момент смотрит в сторону лестницы, ожидая, что Ребекка, громко шаркая ногами по полу, спустится, подтягивая на ходу штаны.

Но Ребекки нет, и все это спокойствие на кухне – фальшивое. Мэтт понимает это, когда видит чересчур крупные кусочки моркови для пирога – мама не делает такие крупные кусочки, потому что это противоречит рецептуре. Он видит, что у Филипа грязные волосы, а это значит, что он еще не ходил в душ и, по-видимому, спать он не ложился тоже. Пальцы Эстер дрожат. От отца пахнет сигаретами.

– Она на кладбище, – произносит Мэтт, просто поняв это. В секунду. Он посылает импульс, ниточка связи натягивается до скрипа, и он чувствует Ребекку.

Отец застывает, поставив последнюю тарелку на стол.

Мама засыпает слишком много муки в тесто. Эстер сжимает упаковку от йогурта, а Филип закрывает ладонью глаза.

– Съездишь со мной? – просит отец. Мэтт не хочет видеть Ребекку, ему противно, этой ночью он запинал своего волка до такой степени, что тот даже не пытается теперь заскулить или подать какой-то знак.

– Отвезу тебя, но посижу в машине, – Мэтт берет ключи.

Он слышит, как Филип рычит, когда они выходят из дома.

Пальцы немеют от холода.

Мэтт сжимает рулевое колесо и старается смотреть перед собой, но взгляд сам падает в зеркало заднего вида, на тропинку, где недавно скрылся отец.

Он делает вдохи ртом, а выдыхает носом, пытаясь успокоиться. Зубы сводит от сдерживаемых желаний. Побежать туда, к ней, увидеть, убедиться, что все в порядке, обнюхать, вытянуть боль, если она есть. Окутать собой, забрать всю горечь, доказать, что она не одна, никогда не будет одна.

Как бы Мэтт не гнал чувства от себя подальше, как бы не пытался найти выход – это происходило. Ребекка смешивала его с грязью, делала все, чтобы Мэтт возненавидел ее, но вместо этого Мэтт погружался в нее все сильнее и сильнее, глубже и глубже. Ему казалось, что Ребекка полностью проглотила его, привязала к себе до такой степени, что ничто на свете не разрушит эту связь. И Мэтт не представлял, что с этим делать. Он не видел выхода. Его будущее – чернота. Без единого просвета.

Он улавливает движение в зеркале заднего вида.

Теряя себя, выскакивает из машины, бросаясь навстречу.

Отец несет Ребекку на руках. Мэтт чувствует ком, подступивший к горлу. Ребекка выглядит  полностью опустошенной, без сил и чувств. Ее глаза закрыты, волосы прилипли к побледневшей коже лица. Красная клетчатая рубашка запачкана кровью и грязью. На ней всего один кроссовок, на джинсах красуется огромная дыра.

– Открой дверь, – просит отец, и Мэтт послушно распахивает заднюю дверцу.

– Что с ней? – Мэтт старается не смотреть на лицо Ребекки, но взгляд сам цепляется за длинные пушистые ресницы, что подрагивают и отбрасывают на щеки густые тени.

– Она спит.

Мэтт задерживает дыхание. Отец укладывает Ребекку на заднее сидение, подложив куртку ей под голову. Мэтт склоняется над ней и прислушивается к ощущениям, к запахам, к чувствам.

От Ребекки нестерпимо несет горем. Как от бездомных несет мочой и перегаром – так же остро Ребекка пахнет болью, своей личной трагедией и отрешением. Она пахнет так, словно из нее выкачали все тепло и свет, словно ничего кроме боли, страха и плохих воспоминаний не осталось. Она пахнет отчаянием и потерей.

Мэтта шатает от смеси этих запахов, а когда горький аромат слез с силой бьет в лицо, он спешит закрыть дверцу и сесть за руль рядом с отцом.

Они едут молча – не о чем говорить.

Все, что касается вчерашнего вечера и той ночи, они обсудили дома. Мэтт рассказал все, что знал, рассказал о догадках относительно Ребекки. Рассказал, что это именно она была причиной, по которой ее родители оказались в лесу той ночью. Они оба были причиной, их связь сотворила все это, и Мэтт впервые не хочет чувствовать эту связь.

Ребекка просыпается в своей комнате.

Ее голова раскалывается от боли, она чувствует себя просто ужасно. Она не ощущает своих ног, горло горит после часов бесконечного крика, лицо разъело от слез.

Не хочется даже шевелиться, хочется лежать, рассматривая потолок. Кажется, что лишнее движение причинит боль, будто в ее кожу воткнуты крошечные иглы.

Но встать пришлось бы рано или поздно. Нестерпимо хочется в туалет, помыться и надеть что-то, не испачканное кровью.

На подгибающихся ногах Ребекка идет до туалета, справляет нужду и там же скидывает всю одежду, оставшись полностью голой. На ощупь в ванную, фокусируясь на звуке своих шагов, чтобы мысли не перебили их, воспоминания не возникли в голове. Ей нужна передышка хотя бы в несколько секунд.

Вода слишком горячая, и, регулируя ее, Ребекка внезапно понимает, что костяшки ее рук полностью сбиты, даже не до ссадин, а до мяса. Кожи нет. Она долго смотрит на них, а потом, поддавшись порыву, подставляет царапины под струи воды, наслаждаясь тем, как боль с шипением впивается в ее руки.

Иногда боль кажется Ребекке живой. Она думает о ней, представляет ее, и она всегда предстает перед ней в разных образах. Красивая девушка с длинными, ниже талии, светлыми волосами или же старуха, у которой нет зубов, щеки впали, а в пустых глазницах медленно умирает жизнь. И она не знает, который из образов пугает ее больше.

Вернувшись в спальню, Ребекка пытается вспомнить, как она вернулась домой с кладбища, но воспоминания не приходят.

На тумбочке лежат чистые бинты, средства для обработки ран, пара таблеток и стакан воды. Ребекка выпивает таблетки, криво перевязывает руки, обильно смазав их оставленной мазью, и вздыхает. Есть соблазн снова лечь спать, но желудок немилосердно урчит. Ребекка шмыгает носом и закрывает глаза.

Все, что крутится в голове: «Что же я наделала». И эта фраза относится ко всему сразу. К прошлому. К настоящему. К будущему, потому что она не представляет, сможет ли жить дальше после всего, что произошло.

На глаза наворачиваются слезы. Ребекка позволяет им солеными дорожками спуститься к подбородку, и лишь потом смахивает, удивляясь, как вообще в ее организме до сих пор есть жидкость после того, сколько она плакала вчера.

Глава 21

Ребекка спускается вниз, и ей кажется, что все ее тело покрыто шрамами. Она практически чувствует засохшие корки по всему своему лицу и телу, ведь на нее никогда прежде не смотрели с такой жалостью. Ладно, возможно смотрели той ночью, восемь лет назад, но тогда она вообще не соображала и не видела, какими были эти взгляды.

– Простите, я опоздала к ужину, – тихо говорит она. Сэлмоны уже приступили к десерту, поэтому ей немного неловко.

– Ничего страшного, дорогая, – Натали встает, чтобы принести приборы для нее и еду.

Филип кивает на стоящий рядом с ним стул, и Ребекка опускается на него, натягивая рукава футболки так, чтобы часть бинтов оказалась спрятана. Эстер таращится на ее руки, явно чувствуя яркий запах крови.

В полной тишине Ребекка начинает есть. Сэлмоны молча переглядываются, пока отец не заводит какой-то бессмысленный разговор о резко испортившейся погоде, и остальные не подхватывают его.

– А где Мэтт? – осторожно интересуется Ребекка, накалывая кусочек рыбы на вилку.

Она впервые спрашивает о Мэтте, так что за этим следует еще несколько секунд тишины, вполне предсказуемо, надо признать.

– Он ушел по делам, скоро будет, – улыбается Филип.

– Он пропустил ужин?

– Поверь, мама уже сказала ему все, что думает по этому поводу.

Нелепая несмешная шутка Филипа вызывает у Ребекки намек на улыбку. Вернее, она пытается улыбнуться, но сухие губы трескаются, и она чувствует привкус крови, смачивая рот слюной.