Пьяная вишня - Ольга Лазорева

Чтобы сохранить брак, приходится прежде всего нам, женщинам, прилагать усилия. Но все получается, если относиться с уважением к индивидуальности своего мужа, его интересам, ведь это главный закон сохранения семьи.

В записную книжку

Женщина привлекательна для мужчины как спутница жизни, за которую он в ответе, а не как постельно-кухонная принадлежность или вьючное животное. Помните об этом, милые женщины, и не превращайтесь в таковых.

Когда мы почти дошли до леса, на горизонте появилась огромная, почти черная туча и стала на удивление быстро приближаться.

– А ведь сейчас гроза начнется, – констатировал Антон, вглядываясь в небо. – Пошли быстрее!

Он схватил меня за руку и потащил между домами. Мы только успели добежать до длинного серого многоэтажного дома, как подул сильный ветер и первые крупные капли дождя упали на землю, испещряя асфальт темными кляксами. Антон достал ключ от домофона и вошел в подъезд. Оказалось, что это его дом. Квартира находилась на втором этаже. Гроза уже бушевала вовсю, сверкали молнии, грохотал гром. Мне ничего не оставалось, как идти к нему в гости.

– Вот она, макушка лета, – заметил, улыбаясь, Антон, когда вошел в коридор и стряхнул капли с волос. – Жара и грозы. Даже в городе это выглядит впечатляюще. А уж в деревне сейчас вообще сказка! И чего мы тут сидим все лето? Меня Пашка, наш второй гобой, в Кинешму звал, там у него домик имеется прямо на берегу Волги. Ох, и красота там! Как-нибудь, Оленька, обязательно съездим!

– Возможно, – хмуро ответила я и начала машинально расстегивать босоножки.

Антон посмотрел на меня и испуганно заметил:

– А вот обувь снимать не стоит! У меня настоящая холостяцкая берлога. И тут довольно грязно, я так думаю.

Я кивнула и не стала разуваться.

– Я чайник быстро поставлю, – сказал он и ринулся на кухню. – А ты пока располагайся, будь как дома.

Я прошла по коридору и увидела справа открытую дверь. Это было что-то типа спальни. У одной стены стояла тахта с неубранной постелью, книжный шкаф, очень старый, с двухстворчатой стеклянной дверью. Множество книг заполняли его прогибающиеся полки. Я увидела античных авторов, таких, как Платон, Овидий, Апулей, тома по философии Канта, Юнга, Ницше, Монтеня, биографии великих музыкантов. На нижней полке лежали стопки потрепанных нотных тетрадей. Другую стену занимал более современный на вид платяной шкаф и черное, поцарапанное кое-где пианино. В углу стояло большое зеркало, вернее, это была дверца от старого шкафа с огромным прямоугольным зеркалом. Над тахтой висела картина. Это был натюрморт, выполненный масляными красками. Стандартный набор фруктов из винограда, яблок и груш лежал на фаянсовом желтоватом блюде. Картина была слишком большой для этой комнаты, и фрукты, выполненные крупными небрежными мазками, казались неестественными. К тому же сама гамма красок была тусклой и словно пожелтевшей от времени. Я постояла немного в этой комнате, невольно усмехнулась, заметив на полу возле кровати скомканные носки, потом вышла в коридор.

– Антон? – позвала я.

– Я скоро, зая, – раздался его приглушенный голос и звук льющейся воды. – Не скучай.

«В ванной, – подумала я и пожала плечами. – Н-да, парень без комплексов».

И отправилась дальше. В конце коридора оказалась гостиная, смежная с еще одной комнатой. Я устроилась на скрипучем диване и огляделась. Напротив находилась стандартная стенка, модная в 70—80-х годах. Она состояла из серванта, книжного шкафа и пенала. Посуда оказалась обычной, несколько расписных вееров были раскрыты за сервизом. На верхней полке находился портрет какой-то суровой женщины лет шестидесяти. Она чем-то неуловимо напоминала Антона, и я решила, что это его бабушка. Слева возле большого окна находилась стойка с аппаратурой и нереально большие колонки, которые стояли на полу. Аппаратура выглядела ультрасовременной. За диваном я заметила телевизор и DVD-проигрыватель. А над диваном висела очень большая картина, наверное, полтора метра на два, в старинной позолоченной раме. Я встала и отошла подальше, насколько это было возможно. Сельский пейзаж, белая мазанка с соломенной крышей, озерцо с отражающимися в нем немного криво кустами, понурая лошадь, тянущая воз с сеном, были изображены маслом и более тонко, чем натюрморт в спальне. В углу я заметила подпись, но фамилия художника мне ничего не сказала. Правда, ниже и намного мельче был обозначен год: 1870-й. Я заметила, что небо в верхнем левом углу имеет желтоватый оттенок, и, приглядевшись, поняла, что это потеки. Видимо, на холст когда-то пролили воду. Я заглянула в следующую комнату, но она оказалась практически пустой. Трюмо в углу, висящий рядом почему-то на стене смокинг, старый письменный стол и небольшая тахта – вот и все, что было в этой комнате. Из нее был выход на лоджию.

Я направилась туда. Один угол был полностью занят каким-то барахлом, включая сломанный велосипед, удочки и банки с засохшей краской, в другом стоял белый пластиковый диван. Возле него я заметила на полу кучу пустых пивных банок и бутылок. На диване валялись женские трусики-стринги. Я усмехнулась, увидев их. Вывод напрашивался сам собой.

«Одинокий мужчина, – подумала я. – Что в этом удивительного?»

– Зая, ты где? – услышала я голос Антона и вернулась в комнату.

Он стоял в гостиной с чашками в руках. Я подошла и взяла с полки серванта чайник и сахарницу.

– Решил парадную посуду достать? – не смогла я сдержать ехидного тона.

– Ну зачем ты, лапуля? – обиделся Антон и пошел в кухню. – Я ведь от всей души! Я уже и стол накрыл.

– Даже так? – спросила я. – Ну и молодец!

– Я у тебя молодец! – хвастливо подтвердил он.

Когда мы пришли на кухню, я действительно увидела накрытый стол. Посередине высилась бутылка дешевой водки, открытый пакет апельсинового сока, стояли тарелочки с нарезанной колбасой, сыром и хлебом. Тут же Антон поставил банку маринованных огурцов.

– Потом чай попьем, – сообщил он, ставя чашки на разделочный столик возле плиты. – Я уже заварил зеленый, очень хороший. Из Пекина привез весной, мы там на гастролях были. Давай, садись скорее!

Я опустилась на стул, чувствуя отчего-то смущение. Набор на столе меня не привлекал. Водку я вообще пила только в крайних случаях. А если и пила, то предпочитала закусывать чем-нибудь более существенным, нежели бутерброды с колбасой и сыром.

– Погода-то разошлась, – заметил в этот момент Антон, разливая водку в стопки. – Придется тебе у меня заночевать, – хихикнул он.

Я посмотрела в залитое дождем окно, но промолчала.

– А у меня хорошо, – продолжил Антон. – И потом, места много. Не хочешь со мной лечь, можешь в другой комнате – на выбор. А дочкам твоим позвоним, предупредим.

Он поднял стопку с водкой.

– Давай, Оленька, за твой приход ко мне и в мою жизнь, – сказал он и чокнулся.

Я выпила и поморщилась от резкого вкуса дешевого спирта.

– Эта квартира мне от отца досталась, – сказал Антон, сооружая бутерброд из сыра, колбасы, майонеза и половинки маринованного огурца. – Он раньше жил на Кропоткинской в доме XIX века в большой однокомнатной квартире с пятиметровыми потолками. Потом дом стали расселять, но он не соглашался на предлагаемые варианты. Наконец ему, одному из последних оставшихся в доме, предложили вот эту. И он согласился, все-таки трешка, хоть и в новом районе. Тогда, представь, «Пражская» еще была новым районом, метро даже не было, – хихикнул он и вновь налил.

– Куда ты так торопишься? – недовольно заметила я.

– Между первой и второй перерывчик небольшой, – захихикал он и опрокинул водку в рот. – Я ведь сейчас типа на отдыхе. Ты не представляешь, что такое работа профессионального музыканта!

– А что в ней такого трудного? – спросила я. – Это ведь не на заводе с утра до вечера и каждый день.

Антон даже жевать перестал и уставился на меня блестящими, ненормально расширившимися глазами.

– Ты и правда не понимаешь?! – после паузы трагическим тоном, достойным отца Гамлета, спросил он.

– Нет, Антон, не понимаю. Но незачем так волноваться.

– Да ты представляешь, сколько энергии я трачу на выступлении?! А репетиции! А гастроли! А вынужденная работа в двух оркестрах, и это бесконечное лавирование, потому что бывает так, что в обоих оркестрах нужно выступать в одно и то же время и приходится искать замену и придумывать правдоподобную причину для инспектора.

Антон плеснул водки и залпом проглотил ее. Потом вскочил и быстро заходил по небольшому пространству кухни.

– Но зачем работать в двух оркестрах? – пожала я плечами, следя за ним взглядом.

Он сразу остановился и посмотрел на меня, как на законченную идиотку. И снова налил. Выпив, сел за стол и ссутулился. Мне стало жаль его, таким он выглядел уставшим и погрустневшим.

– Понимаешь ли, Оленька, официальная зарплата такова, что приходится не только работать в двух оркестрах, но и соглашаться на все халтуры, которые предлагают.