Вокруг света на мотоциклах - Эван МакГрегор

Постепенно начало холодать, с самого нашего отъезда так холодно еще не было. До сих пор с погодой очень везло, да так, что несколько дней назад я перестал надевать термоподкладку к дорожному костюму — иначе становилось жарко. Жертва рекламы, я поверил всему сказанному про термоодежду: что она, якобы, в жару охлаждает, а в холод согревает. Я утеплился, как на Северный полюс, даже по спине пот тек. Но теперь, когда термоподкладка была снята и на мне под дорожной курткой и штанами остались только футболка и трусы, я начал мерзнуть. «Извините, парни, но у меня сейчас все отмерзнет. Давайте остановимся», — бросил я клич по интеркому. Мы нашли еще один кофейный ларек, припарковались рядом и начали долгий процесс распаковывания багажа, чтобы достать с самого дна сумок термоодежду. Мы стояли на обочине в одних трусах, запихивая термоподкладки обратно в штаны и куртку, и совсем закоченели. Тут к нам медленно подкатила полицейская машина, и сидящие в ней копы уставились на наши полуголые тела. Потом они удалились, но скоро вернулись и снова проехали мимо, все так же глядя с недоумением. Потом полицейские снова уехали и через пару минут опять вернулись, на этот раз уже с включенной сиреной. «Ну вот, началось», — подумал я, когда они остановились перед мотоциклами.

Нас уже проинформировали по поводу полицейских в Восточной Европе и Центральной Азии. Каждый путеводитель, который мы читали, и каждый путешественник, с которым мы говорили, упоминали об их совершенно непредсказуемом поведении. А Джейми Лоутер-Пинкертон внушал: «Самое главное при полицейских проверках — никогда не пытаться сунуть взятку, хотя это и считается совершенно нормальным в некоторых частях света».

«Никаких взяток? Вообще никогда?» — переспросил тогда Чарли.

«Никогда никакого откровенного всучивания денег, — настаивал Джейми. — Вместо этого нужно спросить, а нет ли какого-нибудь официального штрафа? Должен ли я ехать в местный полицейский участок или могу заплатить его прямо здесь, вам? И потом он скажет что-то вроде: «Ага, у нас тут такая система: все штрафы платятся на месте». И вы передаете деньги».

В некоторых местах иногда отделываются предложением оплатить полицейскому завтрак. От завтрака он может отказаться, но деньги возьмет и отпустит. «Но самое главное, — говорил Джейми, — не пытайтесь просто дать взятку. Не верьте кино. Деньги в паспорте или в водительских правах — определенно дурной тон. В этом случае вам могут предъявить обвинение в попытке подкупа должностного лица и задержать. Ночь вы проведете в кутузке, и освобождение обойдется в четыре раза дороже».

Накрепко запомнив слова Джейми, мы выработали собственную тактику поведения. «Если нас остановит полиция, а такое стопроцентно будет случаться, разговаривать с ними буду я», — сказал я.

Когда подъехал патруль, наверняка было известно только одно: нас точно не оштрафуют за превышение скорости. Хотя бы потому, что они в первый раз заметили нас стоящими на обочине дороги почти без одежды. «Интересно, во сколько это обойдется — в пятерку, десятку? — думал я, пока полицейские приближались. — Сколько денег на это уйдет?»

«Немцы?» — спросил один из полицейских.

«Нет, британцы. Он англичанин, а я шотландец», — ответил я, показав флаги на шлемах. «Арсенал»! — воскликнул полицейский.

Я не большой фанат футбола, но тут уж лучше было подыграть. Вот и Джейми говорил, что есть два английских слова, известных во всем мире: «фак» и «Бэкхем».

«Точно, «Арсенал», — повторил я, улыбаясь и пытаясь выразить энтузиазм по поводу команды, о которой ровным счетом ничего не знал.

«Челси»! — снова воскликнул полицейский. Я изо всех сил напрягся и вспомнил, что «Челси» недавно играла с какой-то европейской командой.

«Три — один, — сказал полицейский. — «Монако» — три, «Челси» — один». Я растерялся. Языком футбола, универсальным мужским языком, я совершенно не владел. Я продолжал улыбаться, а полицейский занялся осмотром мотоциклов. Потом он пожал плечами, залез в машину, и они уехали. Я был очень напряжен, приготовился сунуть деньги, как только представится удобный момент. Но первая встреча с такой страшной украинской полицией прошла на редкость удачно.

В пригороде Киева нас встретила машина Unicef, и сотрудники этой организации рассказали о проекте «Дети Чернобыля». Мы заехали во внутренний двор довольно-таки обшарпанного четырехэтажного здания, выделенного специально для детей, страдающих от последствий атомной катастрофы 1986 года. Дети попадали сюда из-за физических и психических расстройств, вызванных радиацией, с которыми не могли справиться в их семьях. Мы познакомились с Викторией, мама которой в момент аварии была беременна. Виктория родилась через два месяца после расплавления реактора и с восьми лет болела лейкемией. Из-за болезни она не могла ходить в школу. В этом центре, существующем при поддержке Unicef, Виктория научилась обращаться с компьютером. Сейчас ей было уже 18, и она изучала информационный менеджмент в университете. Мы видели там одну маленькую девочку, у которой недавно умер отец. Он был одним из ликвидаторов аварии и ездил в Чернобыль (который находится всего в 130 км от Киева) на строительство изоляционного купола над реактором. Как и шестьсот тысяч других мужчин и женщин, участвовавших в тушении пожара и очистке местности, он шел прямо в зараженную зону вокруг реактора, зная, что серьезно заболеет и, возможно, даже погибнет.

Этот центр был основан Катериной Новак, замечательной женщиной, которая в момент аварии жила менее чем в полутора километрах от атомного комплекса, в Припяти — городе, построенном для обслуживания АЭС. Все население города, по большей части работники станции, было срочно эвакуировано сразу после начала пожара и утечки радиации. У Катерины есть дети, и первым ее стремлением было помочь другим ребятам, серьезно пострадавшим в результате этой аварии. У многих из них теперь рак щитовидной железы или лейкемия.

Было здорово посетить этот центр. Мы смотрели творческие работы детей, в которых они выражали свои проблемы. «Дети, пострадавшие от радиации, очень эмоциональны», — сказал нам переводчик. Мы посетили компьютерный класс и поучаствовали вместе с детьми в занятии по танцевальной терапии. Поначалу было тяжело, потому что мы еще не знали, о чем говорить. Но по опыту других благотворительных мероприятий, в которых мне приходилось участвовать, я знал: самое трудное — это первые пять минут разговора с больным человеком, особенно если это ребенок. Сначала всегда чувствуешь себя ужасно неловко, но потом становится легче. Нужно просто дать детям самим рассказать о себе и держать ситуацию под контролем.