Врата небес - Антон Карелин

Вельх проснулся. Вернее, он выплыл из тяжелого забытья, в глубине которого пребывал вот уже несколько часов.

Повсюду пели птицы.

Он чувствовал себя разбитым и больным, а в груди теснилась странная, не самая уместная, но, судя по всему, неистребимая уверенность в том, что жизнь на удивление хороша. В том, что теперь из долгого вязкого и мрачного плена он наконец-то вырвался на свободу.

Солнце светило ему прямо в лицо ярким узким лучом; именно от слепящего жара этого луча он проснулся; вокруг была зеленая полутьма и стены с потолком из живых лиственных ветвей, переплетенных цветущим плющом. Сквозь плотный покров то тут, то там пробирались — большие и малые, широкие и узкие, яркие и не очень — солнечные лучи.

Вельх лежал на кровати, застеленной простым, но очень гладким хлопковым покрывалом; он был облачен в тонкий шелк привычной рубашки, аккуратно зашитой в нескольких местах, и накрыт плотным одеялом из обрезков нескольких хорошо выделанных светло-коричневых, темных и черных шкур, с коротким мехом тех же цветов.

Рядом, на старом, отполированном чьими-то стараниями пне, лежали аккуратно свернутые зашитая Вельхова куртка, его кожаные штаны и привычные короткие сапоги без каблуков, с толстой подошвой и тяжелыми обводами, способными при сильных ударах крушить кости или проламывать черепа. Рядом покоился искусно залатанный в нескольких местах его тройной кожаный доспех. Вельх улыбнулся, увидев пояс с перевязью, и кожаные кольца для пяти ножен на нем. Это был подарок, причем подарок воину… Его пробуждения ждали.

Напротив кровати алым просвечивал проем входа, прикрытый лишь свисающими с потолка тонкими стеблями волнистого плюща; за ним, как показалось Вельху, открывалась наполненная лучами рассветного солнца поляна, по которой медленно и размеренно скользила туда-сюда чья-то высокая массивная тень… Больше в комнате ничего не было, и с этого места ничего нельзя было услышать или разглядеть.

Он потянулся, чувствуя, как болит все тело, рассмотрел себя, будто видел в первый раз, — и с удивлением не обнаружил на себе ни единой царапины.

«Лекари, — подумал он. — Друиды всегда были прекрасными лекарями, они напоили меня своими отварами, измазали зелеными мазями, так что на мне все очень быстро и хорошо заж…»

Тут он внезапно вспомнил, почему все так хорошо зажило на нем. Вспомнил, как ярость смешалась с отчаянием, как страх потонул в безысходности и боли, вспомнил, как, умирающий и окровавленный, он ощутил идущую из сердца яростную, незнакомую силу, — и превратился в странную Серую Тварь.

— Боги! — громко воскликнул Вельх, вскакивая с кровати, не в силах удержаться — его тело била сильная жестокая дрожь. — Элис! — Он оделся стремительно, как на побудке серым предрассветным утром, в памятном отряде границ, и четким быстрым шагом вышел из маленькой комнаты в сияющий мягкий свет.

Алое солнце сначала ослепило его; он застыл, созерцая окружающее нечто, переливающееся всеми оттенками зеленого и коричневого цветов, и ощутил разливающееся по всему телу тепло.

Поляна приняла его в свое мирное, уютное утро, и воин почувствовал мгновенный, неожиданный, так же как вспышка яростного волнения, покой.

— Утро, — сказал чей-то грубый и низкий голос; на воина упала большая, высокая и широкая тень, и одновременно с нею в ноздри ударил сильный, немного пряный запах мокрого древесного сока.

— Утро, — подняв глаза и увидев стоящего перед ним, согласно кивнул Вельх.

— Полного дня, — скрипяще пожелал Тот, оставаясь недвижным и лишь неотрывно и внимательно наблюдая за человеком, чуть склонив голову набок, словно древний, седой и умный пес.

Вельх осмотрел его тело, покрытое темной, с твердыми наростами, почти дубовой кожей, обе длинные, до колен, и очень мощные руки с пальцами-клешнями; наконец, разглядел это темное, мрачное врожденно-серьезное и внимательное лицо — с квадратным, выдающимся вперед подбородком, с приплюснутым мощным носом, со зрачками яркого, насыщенного темно-зеленого цвета в озерах светло-салатных глаз.

У существа был глубокий, очень старательный и необычно-проникновенный взгляд.

— Спасибо, — ответил воин. — Мое имя — Вельх. Как зовут тебя?

— Страж, — медленно кивнув, ответил тот и, неожиданно развернувшись, указал Вельху в сторону видневшейся у оголовья поляны широкой и чистой тропы: — Иди туда.

— Что там? — машинально спросил Вельх, как спрашивал многочисленных адъютантов и секретарей Дворца, на несколько долей секунды забывая, что теперь он в изгнании, и возвращаясь к привычному тону спокойного повеления.

Древесный воин смотрел на него пару ударов сердца, смотрел внимательно и вместе с тем как-то отрешенно; зеленые глаза его потускнели, словно прикрылись бледной прозрачной пленкой, налетом задумчивости.

— Ждет Отец, — с глубокой, идущей от сердца любовью молвил он. — Иди.

Вельх кивнул и отправился по тропинке, не оглядываясь. Спиной он чувствовал, как смыкается позади густой лесной покров, и гадал, увидит ли когда-нибудь приютившую его поляну и Стража, оставленного Отцом.

Озеро возникло неожиданно. Кристально чистое, прозрачное, огромное, разительно отличающееся от всех виденных Вельхом озер, — то было Озеро.

Вельх, никогда даже и не подозревавший, что здесь, в глубине величайшего и древнейшего из Великих Северных Лесов, может мерцать такое чудо, танцующими бликами отражая прошедшие сквозь плотный облачный покров частые солнечные лучи, замер, остановив четкий шаг, окидывая восхищенным взглядом открывающееся впереди свободное пространство, всматриваясь — и навсегда запечатлевая в памяти: крупный темно-желтый песок, усеянный сосновыми шишками, большие черные и темно-серые камни, обломки скал, торчащие из песка и воды, темнеющие глубоко внизу, тонкие силуэты больших и малых рыб, снующих над ними — грациозно, неспешно или торопливо, — плавную береговую линию и противоположный, невообразимо далекий берег Озера, сливающийся с горизонтом, облаченный в тусклый дымчатый туман и выглядывающий из-за него лишь неровной грядой черных скал… Лишь долгие секунды спустя он очнулся, пошевелился, широко вдыхая всей грудью, чувствуя свежесть и жизнь, наполняющие все тело, и не смог сдержать рвущуюся из сердца улыбку восторга, крепкой радости от того, что удостоен возможности хотя бы единожды в жизни созерцать эту величественную, предначальную, волнующую всякое сердце красоту.

Озеро было вечно молодым и старым, спокойным и властным; долгие, размеренные сотни лет, протяжные тысячелетия оно плескалось ленивыми волнами, подставляло солнцу, луне и ветрам безмятежную гладь и почтительно отражало сверкающие в еще более древнем, безбрежном и безмерном мраке крошечные далекие звезды.

Вода хранила память мириадов отражений, каждое из которых когда-то было собственной историей, жизнью, от нынешних времен далекой, как сон.

Вельх просто стоял и смотрел, не зная, что делать дальше, не зная, куда теперь идти. Сосны и меньшие деревья, кусты, малые деревца, травы и цветы — дурманящие, смолянистые, темно-зеленые и разноцветные, бурые, спокойные, робкие, огромные, хрупкие и просто едва заметные, — все они сомкнулись за его спиной, и теперь мерно, очень медленно, одной единой стеной раскачивались на сильном и свежем, гуляющем над Озером ветру, бродящем в высоких кронах, рождающем многоголосые перешептывания, приглушенные разговоры и скрип; ветер ласкал лицо человека, которого медленно и неотвратимо захватывало его собственное одиночество и в глазах которого медленно, вместе с восхищением и странной для мужской суровости нежностью, росла безмерная, глубокая и горестная печаль.

— О чем ты? — спросил ветер.

— О чем ты? — прошептали травы.

— Зачем ты? — шуршали волны, лениво и размеренно накатываясь на песок.

— Не знаю, — вслух ответил Вельх, не удивляясь заданным или просто возникшим в голове вопросам. Он пытался понять: и вправду зачем? Но потом передернул плечами, криво усмехнулся и громко спросил:

— Где вы, Отец? Я, Вельх Гленран, бывший служитель Империи, пришел к вам.

Ветви раздвинулись, пропуская невысокого худого старика. Облаченный в широкое, мягкое одеяние из темно-зеленого растительного волокна, он казался укутанным в многослойное полотно из живой, плотно сросшейся травы.

Друид не носил ни усов, ни бороды, щеки у него были впалые, а кожа вокруг глаз очень морщинистая — впрочем, как и прорезанные сотнями морщинок руки, как и все иссеченное ими лицо; густые брови слегка прикрывала плотная шапка коротко и неровно остриженных седых волос, которые тускло блестели, будто нечищеный серебряный шлем, отражая неяркое восходящее солнце.

Зрачки у пришедшего были обычные, вполне человеческого цвета, но совершенно без принадлежащей почти всем старикам блеклости, юные, живые, яркие глаза.