Снайпер в Афгане. Порванные души - Глеб Бобров

Второго февраля мы «ушли» домой, и о дальнейшей судьбе Манюни мне, к сожалению, ничего не известно. Но и по сей день я испытываю пристрастие именно к рыжим котам и кошкам, и особенно к сиамским, с их тоскливыми, заунывными, траурными воплями…

Славик

Его появление в полку было отмечено печатью таинственности и напоминало маленький спектакль для измученной пехоты второго батальона. Правда, спектаклю предшествовала небольшая репетиция, на которую вначале никто не обратил внимания…

Ранней весной 1984 года штаб отдал распоряжение разбить на территории городка спортплощадку для занятий рукопашным боем. Ну, отдали и отдали – мало ли какая блажь придет в голову деловитым штабистам. На разводах командиры взводов стали выделять на строительство по три-четыре человека, и те до обеда лениво били ямки под тренажерные столбы. Мы надеялись, что пустыми лунками все и закончится, как не раз заканчивались громкие затеи штабистов. Но вдруг оказалось, что площадка нужна кому-то по-настоящему. И тогда полкач отрядил на строительство ремонтную роту. Та взялась за дело рьяно, по-стройбатовски, и через неделю работы были окончены.

Ремонтники сделали засыпанный песком прямоугольник, примерно пять на три, по нашим предположениям, для спарринга. Потом соорудили несколько стандартных армейских тренажеров и под конец основательно, метра на полтора, вкопали и забетонировали толстенный чуть ли не телеграфный столб, предварительно обмотав его на всю двухметровую высоту пеньковым канатом.

Мы только пальцем у виска покрутили: на кой он нужен?! Это что, ломом по нему лупить? Или чем? Ногами невозможно, на первой же тренировке без них останешься; руками тем более, все суставы и кости попереломаешь: столб ведь ни на миллиметр не амортизирует, а от каната бугры толщиной в два пальца. И вообще, для чего здесь, в Афганистане, нужен рукопашный бой? Пленных увечить? Так много ума для этого не надо, без специальных навыков хорошо получается! И последнее: кто обучать будет?

Одним словом, неделю поговорили, посмеялись и забыли. Никто на площадке, естественно, не занимался. А потом появился он…

Батальон ушел на сутки в район кишлака Раджани и далее на восток. За первую ночь сделали марш-бросок по круговому хребту в тридцать шесть километров, утром спустились в долину, прочесали зеленую зону, обшарили парочку селений и по тому же маршруту к следующему утру вернулись в расположение полка.

Какое-то хмурое, озлобленное, не весеннее утро, растянутые колонны усталых, голодных, тридцать часов не спавших солдат бредут через плац в палаточный городок. В пятой и шестой ротах несколько раненых. Все, как звери, злы, попадешь под руку – удушат. И что видят эти добряки-интернационалисты?

А видим мы, что на площадке для рукопашного боя какой-то чистенький и холеный тип в дорогом эластиковом спортивном костюме медленно отрабатывает простенькую связку на три движения. Ему тут же достаточно громко предложили в следующий раз прошвырнуться с нами и не заниматься на глазах у всех солдат онанизмом, а потом и вовсе обложили в три этажа. Он даже ухом не повел… Ну и нам, впрочем, было не до него, тем более понятно, что офицер – рожу так просто не начистишь.

Вообще добровольные спортивные занятия в свободное от службы время у нас воспринимались не иначе как тяжкое половое извращение, и тому было серьезное обоснование. Поскольку самыми мучительными для нас были именно непомерные нагрузки, то и физподготовка была соответствующей. По четным дням мы бегали кроссы на шесть-семь, а то и десять километров, по нечетным – три километра в виде разминки и час занятий на спортгородке. Это все только утренняя зарядка. Три раза в неделю проводились отдельные двухчасовые тренировки – полоса препятствий, турники, брусья, канат и прочее. По воскресеньям кросс на время – один километр. Называлось сие – спортивный праздник. Рота, даже уложившаяся в норматив, но пробежавшая хуже остальных подразделений, а также по три человека из каждого взвода вне зависимости от времени, пришедшие последними к финишу, составляли сборную «штрафников-рекордистов». В воспитательных целях штрафники бежали еще раз, но уже после обеда. Плюс ко всему постоянные тактические подготовки и стрельбы, на которые обычно не шагом ходили. Ну и в первую очередь, конечно же, сами операции – всем тренировкам тренировка.

Офицеров все это касалось в меньшей степени – у них своих дел хватало с избытком, и они даже на утреннюю зарядку являлись два-три раза в неделю. И тут – на тебе! Мало того что спортсмен, так еще и «каратюга»! День-два мы поглазели, а потом махнули рукой – придурок! Тогда же выяснилось, что это прапорщик, да еще и тыловичок – прибыл на артиллерийские склады по расширенному штату. В глазах пехоты – полное ничтожество, моральный урод и покойничек. Сразу крест поставили. Но тыловичок, судя по всему, так не считал: каждое утро после развода и каждый вечер перед отбоем, решительно наплевав на табель о рангах, по два-три часа упорно колотил свои тренажеры.

В армию я пришел уже более-менее опытным боксером и к тому же ярым членом полуподвального каратистского движения. Поэтому я не сразу заинтересовался прапорщиком-тыловиком. Мало ли таких было в части? Придут, недели две помашут ногами, и все – скончалось боевое искусство: служба засосала. Или еще лучше: начнут заниматься, примитивно пропустят слева по печени и… начинаются разговоры о бесконтактных поединках, пути До, медитациях, энергиях Цы и прочих масонских штучках этой новоявленной религии.

Начало нашего знакомства с прапорщиком положил случай.

Где-то через неделю после операции в Раджани, поздним вечером, я обратил внимание на какую-то странную канонаду. Вечернее многочасовое буханье артиллерии в полку дело обычное, и поэтому низкие и глухие монотонные удары я поначалу просто пропустил мимо ушей. А потом вдруг сообразил, что это ведь не стрельба. Тогда что же это могло быть перед самым отбоем, да еще и в течение целого часа?

Как дедушке было ни лень, а все же я встал и выполз из палатки. Ритмичный гул доносился с территории спортгородка. Это уже становилось интересно, и, закурив, я не спеша поплелся по краю плаца к самому концу – к площадке рукопашного боя. И когда дошел, увидел и осознал, что там происходило, то не просто обомлел, а был всерьез напуган всем увиденным.

Раздражавший нас по утрам своим дорогим костюмом, часовыми растяжками, медленным и нудным исполнением простейших движений и ударов прапорщик предстал предо мною в совсем ином, судя по всему, истинном своем облике. И я воочию узрел живую машину для быстрого и эффективного убийства себе подобных. Не было эластика, кроссовок и неспешных движений, но это не главное – ощутимая перемена произошла в самом облике, в самой сути. Нанося просто чудовищные удары, мужик видел перед собой не обмотанный веревками столб, а противника, которому эти удары предназначались. Правда, об этом я узнал чуть позже из слов самого же прапорщика.

Сегодня он был в обыкновенных солдатских х/б и высоких ботинках, но наносил все тот же удар из той же виденной-перевиденной нами связки: корпус вполоборота, наполовину вытянутые, ладонями вниз, расслабленные руки на уровне груди, и сам удар – что-то среднее между прямым и боковым, передним срезом каблука и подошвы в область голени воображаемого противника. Нечто похожее есть в таиландском боксе. И так монотонно, без перерывов, раз за разом – десять правой, поменялся – десять левой, и вновь смена стойки.

Что творилось со столбом! Он дрожал, сотрясался от бетонированного основания до самой верхушки. Колебался с заметной глазу амплитудой и при этом гудел как колокол.

Смотреть на все это было страшно: нечеловеческая сила ударов, хладнокровный расчет и, главное, странная какая-то деловитость, рутинная монотонность, с которой прапорщик тренировался.

Я завороженно смотрел на него минут двадцать; прапорщик не обращал на меня никакого внимания и не останавливался. Я представил, что пропускаю такую «комбинашку» на ринге или в бою, и почти ощутимо почувствовал хруст собственных костей. Невольно вздрогнул и дал себе слово никогда не иметь с прапорщиком никаких дел и вообще даже не подходить к нему. С этим я и вернулся в палатку. Но на следующее утро я и еще трое моих сослуживцев начали двухнедельную осаду прапорщика.

Очень редко, но случается, что даже в армии подхалимаж не проходит. Исключительные случаи… и всегда неожиданные.

Сговорившись ночью, мы во время физзарядки отделились от вяло разминающейся братии и двинулись на площадку. Держались, насколько это возможно для старослужащих, вежливо, и речь наша была вполне нормальной:

– Товарищ прапорщик! Вы бы нас чему научили, а то нам надо… В полку же в этом деле никто не рубит!

Прапорщик развернулся к нам лицом, бегло, но внимательно осмотрел развязные фигурки дедов, задержал на мгновение взгляд на мне, видимо узнав вчерашнего соглядатая, а потом как-то нехорошо улыбнулся и тихо спросил: