Книготорговец из Кабула - Осне Сейерстад

С непривычки может показаться, будто кони просто гоняются друг с другом по всей площадке, а наездники балансируют, пытаясь удержаться в седле. На них длинные вышитые плащи, высокие изукрашенные кожаные сапоги на каблуках, доходящие до середины бедра, и шапки-бузкаши — маленькие, круглые, из овечьей шкуры с густой меховой оторочкой.

«Карзай! — кричит Мансур, заметив среди соревнующихся афганского президента. — И Дустум!»

Племенной вождь и полевой командир сражаются за тушу теленка. Чтобы прослыть сильным лидером, необходимо участвовать в бузкаши, и не просто нарезать круги по периметру, а крутиться в самой гуще схватки. Однако и здесь могут помочь деньги: влиятельные люди нередко платят тем, кто помогает им победить.

Карзай скачет вокруг состязающихся, не в состоянии удержать заданный прочими участниками убийственный темп. Он родом с юга и так до конца и не овладел грубыми приемами бузкаши. Это игра степняков. И выигрывает сейчас великий сын степей генерал Дустум, возможно при попустительстве остальных бузкаши. Проиграть гениралу может оказаться делом выгодным. Дустум сидит на коне, величественный, как полководец, и принимает аплодисменты.

Иногда участники разделяются на две команды, иногда все соревнуются со всеми. Бузкаши — один из самых диких видов спорта в мире, в Афганистан его занесли монголы во времена завоеваний Чингисхана. Состязания нередко ведутся на деньги, богатые зрители способны выложить миллионы афгани победителю в каждом круге, и чем крупнее сумма на кону, тем ожесточеннее борьба. Бузкаши придают также важные политическое значение. Местный вождь должен либо сам быть умелым бузкаши, либо содержать хорошую конюшню и тренированных наездников. Победа приносит уважение.

Начиная с 1950-х годов афганские власти пытались как-то формализовать бузкаши. Игроки только кивали головой, отлично понимая, что следовать правилам все равно невозможно. Турниры продолжались даже после вторжения Советского Союза, хотя в наступившем хаосе игрокам стоило немалых трудов добираться до мест проведения игры, разделенных военными зонами. Коммунисты, которые стремились искоренить старинные афганские обычаи, не осмелились тронуть бузкаши. Более того, они старались завоевать популярность, выступая в роли организаторов игр, так что на почетной трибуне всегда можно было увидеть какого-нибудь коммунистического диктатора, по мере того как они сменяли друг друга в череде кровавых переворотов. Тем не менее, коммунисты во многом подорвали основы существования бузкаши. После коллективизации мало кто мог содержать конюшню. Лошади, специально обученные для бузкаши, были розданы окрестным крестьянам для работы в поле. С исчезновением крупных землевладельцев пропали также и бойцовые лошади с наездниками.

Талибан запретил конные состязания, объявив их противных исламу занятием. Во время новогоднего празднества в Мазари-Шарифе проводится первый после падения Талибана крупный бузкаши-турнир.

Мансур нашел место в первых рядах. Порой, когда лошади шарахаются в сторону публики, ему приходится отскакивать, чтобы не получить копытом в лоб. Он отщелкал несколько пленок, фотографируя вздыбленных коней, которые, кажется, вот-вот обрушаться на него, застилающие небо клубы пыли, маленького Карзая вдалеке, победителя Дустума. После соревнования он фотографируется на память с одним из бузкаши.

Солнце садится, озаряя площадку красными лучами. Одежа паломников запылилась. Проголодавшиеся, они находят недалеко от поля закусочную. Едят молча, сидят на тонких матах. Похлебка, рис, баранина и сырой лук. Мансур жадно съедает свою порцию, потом заказывает еще одну. Приятели молча кивают мужчинам, что сидят кружком недалеко от них и меряются силой на руках. За чаем начинается беседа.

— Вы из Кабула? — спрашивают мужчины.

Мансур кивает.

— А вы паломники?

Мужчины некоторое время раздумывают, прежде чем ответить.

— Ну, вообще-то мы ездим с фазанами, — говорит пожилой, почти беззубый человек. — Мы сами из Герата. Уже давно в пути, побывали в Кандагаре, Кабуле и вот теперь приехали сюда. Здесь самые лучшие фазаньи бои.

Мужчина осторожно вынимает из кармана сверток. Их свертка вылезает птичка, маленький взъерошенный фазан.

— Он победил во всех боях, в которых участвовал, — говорит владелец. — Мы заработали на нем кучу денег. Теперь цена ему несколько тысяч долларов, — хвастается он.

Старик кормит фазана скрюченными мозолистыми пальцами. Фазан оправляет перья и оживает. Он так мал, что легко умещается в больших натруженных ладонях хозяина. Пять лет тому приходилось таиться от Талибана, но теперь старик на пару недель отпросился с работы, чтобы наконец-то дать волю своей страсти — вдоволь наглядеться на фазанов, насмерть заклевывающих друг дружку, а точнее, на своего собственного питомца, заклевывающего насмерть птиц соперников.

— Приходите завтра утром в семь часов. Как раз начнутся бои, — говорит старик. Прощаясь, он дарит приятелям большой кусок гашиша. — Из гератской травки, лучшей в мире, — уверяет он.

В гостинице приятели решают попробовать гашиш и принимаются сворачивать один косяк за другим. А потом проваливаются в глубокий сон и пробуждаются только через двенадцать часов.

Мансур просыпается как от удара — на улице звучит второй призыв к молитве. На часах полпервого дня. В мечети напротив начинается служба. Пятничная. Внезапно он решает, во что бы то ни стало посетить пятничную службу. Он просто обязан туда пойти. И опаздывать нельзя. Свои шальвар-камиз он забыл в Кабуле. Но нельзя же пойти на пятничную молитву в западной одежде. Мансур в полном отчаянии: где теперь купить пристойную одежду для молитвы? Пятница — выходной, все магазины закрыты. В ярости он громко ругается.

— Аллаху все равно, во что ты одет, — сонным голосом ворчит Акбар в надежде поскорее избавиться от него.

— Мне надо помыться, а в гостинице выключили воду, — хнычет Мансур.

Но это перед Лейлой можно капризничать, Акбар же в ответ на жалобы велит ему убираться. Но вода! Мусульманин не может приступать к молитве, не помыв предварительно лица, рук и ног. Мансур продолжает хныкать:

— Я опоздаю!

— В мечети есть источник, — говорит Акбар, вновь закрывая глаза.

Мансур выбегает на улицу в той же одежде, в какой приехал, грязной и помятой. И как он мог забыть рубаху, отправляясь в паломничество? И шапку для молитвы? Проклиная свое легкомыслие, он со всех ног бежит к голубой мечети. У входа замечает нищего калеку. Его распухшая и посиневшая больная нога неподвижно лежит поперек прохода. Мансур на бегу срывает у него с головы модельную шапку.

«Я потом тебе ее отдам!» — кричит Мансур и устремляется вперед, держа в руках посеревший от грязи белый узор с бурой полосой пота по краю.

Он скидывает обувь и ступает голыми пятками по мраморным плиткам, отшлифованными тысячами босых ног. Моет руки и ноги. Надвигает шапку на глаза и чинным шагом подходит к рядам коленопреклоненных, припавших к земле, головой к Мекке людей. Он успел. Паломники — несколько десятков рядов, в каждом, по меньшей мере, сотня человек — заполнили огромный внутренний двор мечети. Мансур устраивается в последнем ряду и читает со всеми молитвы, через какое-то время он оказывается в самой гуще народа, за его спиной образовалось еще несколько рядов молящихся. Кроме него, никому не пришло в голову заявиться сюда в западной одежде. Стараясь не думать об этом, он в точности повторяет все ритуальные действия — пятнадцать раз касается лбом пола, встав на колени и отбивая глубокие земные поклоны. Он читает молитвы, какие помнит, и заново слушает вчерашнюю речь Раббани.

Из рядов молящихся виден забор, за которым сидят безнадежно больные, уповая на чудо. Их изолировали, чтобы не распространялась зараза. Там чахоточные с изжелта-бледными лицами и впалыми щеками просят у Али сил. Рядом умственно отсталые. Какой-то подросток оживленно хлопает в ладоши, не слушая уговоров старшего брата. Большинство же просто уставилось пустыми глазами между прутьев. От всей группы веет нездоровьем и смертью. Чтобы удостовериться чести просить исцеления у Али, надо очень серьезно захворать. Недужные плотными рядами сидят у стены мавзолея, и чем ближе к украшенной мозаикой голубой стене, тем больше у них шансов на исцеление.

Не пройдет и двух недель, как многие из них умрут, думает Мансур. Он встречает пронзительный взгляд темных глаз одного из больных. Все тело мужчины покрыто глубокими красными шрамами, на длинных костлявых руках и высовывающихся из штанин ногах видна сыпь и расчесанные до крови болячки. Взор Мансура приковывается к его губам — красивым тонким бледно-розовым губам, напоминающим лепестки абрикоса.

Мансур вздрагивает и отворачивается. Взгляд останавливается на следующей группе. Там больные женщины и дети. Синие паранджи с больными маленькими малышами на руках. Какая-то мать задремала, слушая лепет своего слабоумного ребенка. Такое впечатление, будто он пытается разговаривать со статуей, накрытой синим покрывалом. Возможно, мать несколько дней шла сюда босиком, чтобы только попасть к могиле Али на празднование Нового года. И с ребенком на руках, готовая на все, только бы он выздоровел. Врачи не могут ей помочь — вся надежда только на Али.