Горение (полностью) - Юлиан Семенов

Ближайший начальник Судейкина Плеве дорожил им совершенно искренне, как человеком, необходимым для собственной карьеры самого Плеве. Он не скупился перед Судейкиным на комплименты и в глаза сказал ему однажды: "Вы должны быть осторожны. Ведь ваша жизнь, после жизни государя императора - наиболее драгоценна для России". Все это было, разумеется, очень лестно и приятно. Судейкин мог, пожалуй, утешаться и тем, что его начальник сходится с ним до некоторой степени даже в нелюбви к графу Толстому. Однако же сплетение взаимной ненависти, интриг и подсиживаний, образующих в общей сложности гармонию российского государственного механизма, представляет для карьеры каждого отдельного честолюбца столько же удобств, сколько и затруднений. Когда Судейкин в ответ на приведенный выше комплимент заметил, что его превосходительство забывает еще о жизни графа Толстого, который точно так же составляет особенный предмет ненависти для террористов, то Плеве раздумчиво ответил: "Да, конечно, его было бы жаль - как человека; однако нельзя не сознаться, что для России это имело бы и некоторые полезные последствия..." Начальник государственной полиции находил, что министр внутренних дел слишком деспотичен и реакционен. Но, отпуская эти фразы, Плеве имел свою линию. Он кандидат на министерство уж конечно не меньше Судейкина. Он гладит по шерстке нужного человека, но вовсе не намеревается строить из себя лестницу для его честолюбия. В общей сложности, Судейкин напрасно рвался на дорогу государственного деятеля. Его постоянно держали в узде и обходили даже наградами. Он получал ордена, получал даже аренду, но его упорно не допускали до чинов, до самою главного, чего он добивался. Это, конечно, было самое действенное средство благовидным образом загораживать выскочке путь к высоким должностям, и Судейкин за пять лет службы, полной блестящих успехов, мог возвыситься из капитанов всего только в подполковники. Он ждал производства в полковники хотя бы после коронации, во время которой за ним все так ухаживали. Боязнь допустить повышение Судейкина оказалась, однако, более сильной, чем опасение его раздражить. Спаситель России получил всего-навсего Владимира IV степени и, разумеется, взбесился. Под влиянием таких-то столкновений у Судейкина рождаются планы, достойные действительно времен семибоярщины или бироновщины. Его упорно преследовала соблазнительная мечта, которую он весь последний год жизни лелеял. Он думал поручить Дегаеву сформировать отряд террористов, совершенно законспирированный от тайной полиции; сам же хотел затем к чему-нибудь придраться и выйти в отставку. В один из моментов, когда он уже почти решался начать свою фантастическую игру, Судейкин думал мотивировать отставку бестолковостью начальства, при которой он-де не в состоянии добросовестно исполнять свой долг; в другой момент Судейкин хотел устроить фиктивное покушение на свою жизнь, причем должен был получить рану и выйти в отставку по болезни. Как бы то ни было, Дегаев немедленно по удалении Судейкина должен был начать решительные действия: убить министра внутренних дел Толстого, великого князя Владимира и совершить еще несколько террористических актов. При таком возрождении террора, понятно, ужас должен был охватить царя; необходимость Судейкина, при удалении которого революционеры немедленно подняли голову, должна была стать очевидной, и к нему обязательно должны были обратиться как к единственному спасителю. И тут уже Судейкин мог запросить чего душе угодно, тем более что со смертью Толстого сходит со сцены единственный способный человек, а место министра внутренних дел остается вакантным... Таковы были мечты Судейкина. Его фантазия рисовала ему далее, как при исполнении этого плана Дегаев, в свою очередь, делается популярнейшим человеком в среде революционеров, попадает в Исполнительный Комитет или же организует новый центр революционной партии, и тогда они вдвоем - Судейкин и Дегаев - составят некоторое тайное, но единственно реальное правительство, заправляющее одновременно делами надпольной и подпольной России: цари, министры, революционеры - все будет в их распоряжении, все повезут их на своих спинах к какому-то туманно-ослепительному будущему, которое Судейкин, может быть, даже наедине с самим собою не смел рисовать в сколько-нибудь определенных очертаниях.

Он дал Дегаеву указания об образе жизни Толстого и сообщил необходимые данные для слежки за ним. Точно так же он решился устроить покушение и на свою собственную жизнь, для чего уже начал ходить в парк, где Дегаев должен был его якобы подстерегать, хотя при всем своем доверии к Дегаеву Судейкин хотел себе нанести рану непременно сам. В конце концов Судейкин после совещания с доктором не решился нанести себе даже малейшей раны и ограничился тем, что подал Плеве прошение об отставке. Просьбы Плеве остаться еще больше поколебали Судейкина, подав ему надежду победить начальство без кровопролития. Но он все-таки решительно заявил, что не останется на службе далее мая 1884 года, до которого срока и отложил еще раз исполнение своих замыслов, прекративши, разумеется, и слежку за Толстым. Но если Судейкин робел несколько перед своим отчаянным предприятием, в котором рисковал головой при малейшей оплошности помощников, то, с другой стороны, он энергично и неустанно преследовал другую, уже вполне безопасную часть плана: подбор лиц, на которых мог бы опереться, достигнув могущества. Он систематически окружал себя своими креатурами лично ему преданных. Вот эти Скандраковы, Судовские, Сидрины - люди всех степеней сыскной иерархии - все друзья его, земляки или еще чаще родственники. Он их вытаскивал за уши изо всех норок и группировал около себя. Он наполнял ими все места и стремился превратить секретную полицию в некоторую организацию, связанную с ним неразрывными узами приятельства, материальных интересов, совместного успеха и совместного риска. Тут уже Судейкин не забывал и не выдавал друзей и клиентов. В свою очередь, он также мог смело полагаться на них...

Что такое Дегаев? Каким путем попал он так близко к полицейскому диктатору? Каким образом Судейкин мог так довериться бывшему революционеру? Мы, к сожалению, до сих пор не получили таких обстоятельных сведений, которые позволили бы нам пуститься в безбоязненное распутывание этой темной истории...

Последние слова Льва Тихомирова были зловеще-пророческими: после того как Судейкин был убит - при помощи того же двойного агента Дегаева, "заведывающий заграничною агентурой" Рачковский перевербовал в Женеве самого Льва Тихомирова, обратив его в слугу самодержавия, в ренегата и предателя. А уж вернул Льва Тихомирова в Россию и дал ему крайне правую монархическую газету тот, кого юный революционер столь страстно обличал, - министр внутренних дел, сенатор Вячеслав Константинович фон Плеве. Послужив государственным секретарем империи, пустив кровь во время "беспорядков" в Финляндии (уроки Польши сгодились), именно Вячеслав Константинович и стал после убиения Сипягина, как раз в дни бунта Александровской пересылки, что поднял Дзержинский с товарищами, министром внутренних дел и шефом жандармов России.

Первое, с чем он пришел к четвертому на его веку государю, была финансовая смета:

- Ваше величество, чтобы победить революцию, нужны деньги.

Николай, напуганный Ходынской трагедией, ответил кратко:

- Деньги на это изыскать должно.

Поэтому-то Глазов и мог пустить за Матушевским и Тшедецкой не двух филеров, как было раньше, а целую бригаду, посулив премиальные - в случае успеха.

Раньше об этих самых "премиальных" и не помышляли, - сейчас вошло в норму. Однако тысячи филеров, провокаторов, ротмистров и полковников не в состоянии были организоваться в монолит: когда думают о себе, о своей лишь р о л и, тогда общество обречено на распадение, крах, взрыв изнутри, ибо нет тогда объединяющей идеи, той, которая отличала и роднила Дзержинского и его друзей. 16

"Взяв" на себя филеров, Тшедецкая и Матушевский ушли из салона, заперев Дзержинского в маленькой гримуборной, пропахшей горьким запахом миндального, парижского "шанэля". Спал он на двух стульях, спал спокойным сном, ибо тот хорошо спит, у кого друзья верные и совесть чиста...

Последующие два дня Дзержинский, легко овладевший еще в Ковно такими начальными средствами конспирации, как грим и переодевания, провел встречи с районными партийными организациями, посетил - одевшись фабричным - заводы и мастерские, выслушал рабочих, собранных Матушевским в лесу в воскресный день вроде бы на хмельную, бездумную гулянку. Потом, понимая, что Люксембург, Тышка и Барский - главное правление партии в Берлине - ждут от него самых последних данных о положении во всех сферах общественной жизни, Дзержинский прошел по редакциям Варшавы эдаким заезжим французским франтом, грассируя по-гасконски: ни дать ни взять заезжий "месье Мишель". К таким царская охранка не цеплялась: иностранцу, самому что ни на есть открытому шпиону, было вольготно шастать по салонам, университетам, раутам, картинным галереям.