Черная река. Тоа-Тхаль-Кас - Уильям Хиллен

Для здоровой популяции гризли нужен обширный и крепкий лесной массив. На вырубках гризли почти исчезают. Но идти за гризли в чащу, пожалуй, самый жуткий вид медвежьей охоты. Среди огромных стволов чувствуешь себя карликом. Лешие размахивают патлами лишайников, сосновые ветви скрипят в глухой тишине, в мягком мшистом ковре утопают все звуки. В лесу полумрак, в трех шагах почти ничего не видно. То и дело тревожно постанывают деревья. Как и пумы, мишки ходят след в след за своими собратьями и за сотни лет протерли по всему лесу длинные и широкие мережки. На их постелях, где они подолгу дрыхнут днем, находишь длинные коричневые шерстинки с серебряным кончиком. Бывает, что такая постель еще теплая. На участке радиусом в пять километров живет порядка десяти гризли. Со мной бывало, что метрах в пятнадцати от меня они вставали на задние ноги и пялили на меня глаза молча и величественно. Время в лесу проходит быстро, но в такие минуты оно стоит. Читая медвежьи следы по первой пороше, я всегда замечал, что я следопыт, за которым следят.

За все время я вспугнул очень мало гризли благодаря их тонкому слуху, но несколько раз все же натерпелся страху. Как-то я хотел перебраться через поваленное дерево, наступил на ствол, и тут прямо из-под ног выросла фигура в серой шубе. Трехлеток весом килограммов на полтораста. Он отбежал метров на пятнадцать, встал на дыбы и зарычал так, словно у него отлетел глушитель. Я встал как вкопанный и спокойно ему втолковываю, что деревья тут для меня слишком большие, не залезть, так что хочешь не хочешь, а придется ему пойти поискать свою маменьку. Для этого он был, пожалуй, уже переросток, но послушно встал на все четыре и убежал. Под поваленным деревом у него была лежанка, и он там глодал лосиную ногу.

Как и у черного медведя, медвежата у гризли родятся раз в два года, но у черного семья больше. Медведица гризли нередко приносит троих, из которых на второй год у нее очень часто остается только один медвежонок. Однако смертность среди молодняка гризли едва ли выше, чем у других видов. Первую зиму мать проводит с медвежатами в одной берлоге, но если к концу февраля у нее появится новое потомство, то она может запросто выставить старших на мороз. По этой вполне естественной причине и случается видеть годовалого мишку — черного или гризли, — который бродит один по мартовскому снегу в поисках нового дома. Вообще же медвежата остаются при матери до конца второго лета. Жизнь у гризли нелегкая: самцы много дерутся, особенно в начале лета, в брачный сезон. Не раз я слышал и яростный рев медведей, устроивших потасовку у туши убитого зверя.

Мы привыкли считать гризли горцем, но исторически он бродил почти по всей материковой равнине на высоте свыше 1100 метров над уровнем моря. В горах медведь кормится все лето, а потом спускается к лососевым ручьям. Обширные еловые леса прошиты кружевом медвежьих троп. Там много омутов и озерков для купания, ручьев, где нерестится лосось и чукучан, обильных ягодников по лужайкам и пригоркам.

Сводя еловые леса, человек меняет экологическую среду. Равнина сейчас иссечена дорогами, по которым вывозят лес, живописные озерки стали свалками бревен. Результат налицо: загрязнение водоемов и гибель рыбы. Еще несколько лет, и от строевых лесостоев ничего не останется, а лесозаготовители и бумажные фабриканты тем временем уже жадно присматриваются к заповедникам нашей провинции.

Накопив за изобильное лето необходимый для поддержания обменных процессов жировой запас, чернореченский медведь залегает в спячку где-то в первые недели ноября, как только студеный ветер стронет с равновесной точки его тепловой баланс. Видел я медведей и числа пятнадцатого ноября, когда озера уже скованы льдом, а земля покрыта несколькими сантиметрами снега, но все это были сонные зверюги, готовые завалиться в берлогу. А как задует пурга, тут уж не найдешь ни единого медвежьего следа. И все-таки один-единственный раз в жизни я встретил шатуна — взрослого черного медведя в середине февраля под открытым небом в центре Британской Колумбии.

Массы континентального арктического воздуха за много дней до этого вклинились в глубину Британской Колумбии и сползли далеко на юг. Ртуть в термометре застыла неподвижно где-то около минус пятидесяти, и на долину саваном лег ледяной туман. Публика засела по домам, вороша угольки, тешась картишками и выпивкой. В нашей конторе отопление с такой холодиной не справлялось. Я решил не бороться с силами природы, а подладиться к ним, прикрыть лавочку и сходить разузнать, что на уме у бродячей волчьей стаи, регулярно с декабря по март заглядывавшей к нам с визитом.

В шерстяных рейтузах, в белье из гусиного пуха, гагачьих носках и индейских мокасинах я прошел на лыжах восемь километров, но замерз ничуть не больше, чем в обычный зимний день. Крупный след шел на юг от тополиной рощи, выходил на тропу, загибался дальше на север к каньонам и обрывам, где я когда-то охотился на пуму, и через несколько сот метров возвращался на тропу.

«Индейская лошадка, — решил я. — Ищет бедняга местечко, где бы выковырять травы из-под снега».

Снег лежал толщиной в метр двадцать, а верхние полметра были сухие и мягкие, как пух. Для лошади этот след, похожий на колею, был не совсем по размеру. Я снял рукавицу и ощупал запорошенный край отпечатка стопы. Медведь. Бродит в такую погоду! Возможно, гризли. След шел по тропе на запад еще с километр, а затем ушел на юг, и на время я о нем забыл.

Волков я так и не встретил, но обратил внимание на то, что мой медведь больше не пересек тропу, и мне захотелось выяснить его намерения. Я проверил свой «манлихер» и дослал патрон в патронник. Пройдя совсем немного, я обнаружил место, где зверь крепко потрудился, чтобы вырыть берлогу в гравиевом холме, но остался чем-то недоволен и двинулся дальше. Через двести метров — то же самое. Прошел еще немного и вижу: фонтан земли и гравия бьет из-под снега.

Самого я увидел, только подойдя шагов на семь: виден был отощавший зад. Медведь неряшливо отгребал ссыпавшийся грунт то с одного, то с другого бока. Прохаживаясь, как десятник, я понаблюдал за его работой, видел, как он несколько раз затрясся от холода, и наконец окликнул: «Да, видок у тебя неважный!» Зверь медленно развернулся, высунул голову, чтобы посмотреть, откуда поступила критика, и я всадил пулю промеж его тусклых, сонных глаз. На самом деле мне лучше было бы дождаться, пока он вылезет из ямы, так как теперь пришлось снять с себя ремень и нацепить ему на шею, иначе я бы его оттуда не вытащил. Было уже около трех, и мороз снова начал крепчать. Я развел жаркий костер, вскипятил в котелке чай, а потом снял со зверя шкуру.