Под сетью - Айрис Мердок

- А тем временем, - сказал я, - как быть с диалектикой?

- Ну, знаете, - сказал Лефти, - это все равно что дурной глаз. И не веришь в него, а все-таки боишься. Даже приверженцы диалектики знают, что предсказать будущее невозможно. Единственное, что в нашей власти, - это сперва думать, а потом действовать. На то мы и люди. Даже Европа не будет продолжаться вечно. Вечного вообще ничего нет.

Дэйв опять стоял у стойки.

- Кроме евреев, - сказал я.

- Ваша правда, - сказал Лефти. - Кроме евреев.

Мы оба посмотрели на Дэйва.

- Что? - спросил он.

- Время закрывать, джентльмены, - сказала буфетчица.

- Так вы признаете, что не все можно объяснить? - спросил я.

- Да, я эмпирик.

Мы отдали стаканы.

Я поглотил уже столько спиртного, что необходимость прекратить это занятие повергла меня в отчаяние. И к Лефти я начал проникаться симпатией.

- Здесь можно купить бутылку бренди? - спросил я его.

- Вероятно.

- Так, может, купим бутылку и продолжим нашу дискуссию где-нибудь в другом месте?

Лефти минуту колебался, потом сказал:

- Ну что ж, только одной бутылки нам будет мало. Четыре полбутылки хенесси, мисс, будьте добры, - обратился он к буфетчице.

Мы вышли на Куин-Виктория-стрит. Ночь была тихая, жаркая, прожженная звездами и залитая луной. Несколько пьяных, пошатываясь, убрались прочь и оставили нас одних. Мы стояли, глядя в сторону святого Павла, у каждого в кармане была бутылка.

- Куда? - спросил Дэйв.

- Минутку, - сказал Лефти, - дайте собраться с мыслями. Мне нужно зайти на почту, отправить кое-какие письма.

Характерная черта центрального Лондона: единственное, что там можно купить в любое время дня и ночи, - это почтовые марки. Даже женщины там не найти после половины четвертого утра, разве только вы особенно хорошо осведомлены. Мы двинулись в сторону главного почтамта, и, сворачивая на Кинг-Эдвард-стрит, я хлебнул из своей бутылки. Хлебнул и понял, что уже сильно пьян.

Главный почтамт стоял огромный, мрачный, как пещера, казенный, трезвый, полутемный. Мы с хохотом ввалились в подъезд, нарушив покой нескольких клерков и людей, занятых сочинением анонимных писем или предсмертных записок, - такие всегда толкутся здесь в поздний час. Пока Лефти покупал марки и отправлял телеграммы, я организовал исполнение канона "Колокол отлили", а поскольку у меня никогда не хватает ума вовремя остановиться, мы пели до тех пор, пока кто-то из служащих не выставил нас за дверь. Тут мы загляделись на фантастические почтовые ящики - огромные разинутые пасти, в которые бросаешь письмо и видишь, как оно летит вниз, вниз, по темному длинному колодцу, и наконец падает на поднос в освещенной комнате глубоко под землей. Это зрелище так заворожило меня и Финна, что мы решили тут же написать по письму и опять вошли в здание - купить конвертов и бумаги. Дэйв сказал, что и так получает слишком много писем, так незачем привлекать их еще больше бессмысленными посланиями. Финн сказал, что напишет кому-то в Ирландию. Я начал писать Анне, прижав бумагу к стене почтамта, но не мог придумать, что ей сказать, кроме "Я тебя люблю". Это я написал несколько раз подряд, очень криво. Потом добавил: "Ты прекрасна", и запечатал письмо. Я засунул его глубоко в пасть почтового ящика, и оно полетело вниз, переворачиваясь на лету, как осенний лист.

- Пошли! - сказал Лефти.

- Куда?

- Сюда! - И он повел нас куда-то вниз вдоль стены почтамта. Вдруг я с изумлением увидел, что он вознесся над землей. Он стоял на какой-то стене и манил меня к себе. В ту минуту я, кажется, готов был залезть хоть на борт "Куин Мэри". Я последовал за Лефти, остальные последовали за мной. Мы очутились в маленьком, огороженном со всех сторон и густо заросшем саду. В прозрачном летнем мраке я различил смоковницу, склонившуюся над железной калиткой. Среди белых камней росла высокая, по колено, трава. Мы сели. И тут я вдруг сообразил, что там, где мы находимся, был когда-то неф церкви святого Николая Фостера. Я лег на траву, и глаза мои наполнились звездами.

Через некоторое время до меня долетел голос Лефти:

- Самое главное для вас - ввязаться в борьбу. Стоит начать что-то делать, сталкиваться с людьми - и некоторых из них вы непременно возненавидите. А ничто так не разбивает абстракций, как ненависть.

- Правильно, - протянул я лениво. - Сейчас я никого не ненавижу.

Мы говорили вполголоса. Рядом с нами Финн и Дэйв тоже о чем-то шептались.

- Как же вам не стыдно, - сказал Лефти.

- А что я могу сделать?

- Этот вопрос придется изучить. Мы ко всем своим членам применяем научный подход. Мы спрашиваем о каждом: где точка пересечения его потребностей и наших? Какая работа больше всего придется ему по душе и в то же время будет полезна нам? Разумеется, на каждого ложится и какая-то доля рядовой работы.

- Разумеется, - сказал я. Я смотрел, как за лесом травы поднимается Орион.

- В данном случае, - сказал Лефти, - сомнений, к счастью, нет. Совершенно ясно, _что_ вы можете делать.

- Что же?

- Писать пьесы.

- Не умею, - сказал я. - Романы не подойдут?

- Нет. Кто в наше время читает романы? А пьесы писать вы не пробовали?

- Никогда.

- Ну так начинайте, и чем скорее, тем лучше. Конечно, с расчетом на театры Вест-Энда.

- В Вест-Энде не так-то легко поставить пьесу.

- Не верьте в эту легенду! - сказал Лефти. - Все дело в том, чтобы пойти на известные уступки распространенным вкусам. До того как писать, подвергните научному анализу несколько пьес, которые за последнее время имели успех. Ваша беда в том, что вы не любите усидчиво работать. Создайте приемлемый костяк, а заполнить его можете любой идеей. В общем, вы заходите ко мне на будущей неделе, мы с вами это обсудим. В какой день вы могли бы зайти?

Он достал записную книжку и стал быстро листать густо исписанные странички. Я поискал в уме, чем бы отговориться, но ничего не придумал. Орион лез ногой мне в глаза.

- Во вторник, в среду, в четверг... Но я ничего не обещаю.

- Я порядком загружен, - сказал Лефти. - Может быть, в пятницу, в три пятнадцать? У меня просвет до четырех, а если повезет, то даже чуть дольше. Вы приходите ко мне в редакцию.

- Ладно, ладно, - сказал я. Бледное пятно - лицо Лефти - обратилось ко мне.

- Забудете. - Он достал карточку, записал время и адрес и сунул карточку мне в карман.

- А теперь, - сказал он, - может, вы мне расскажете, что вы делали в этих краях?

Этот вопрос меня взволновал - я усмотрел в нем первое прямое указание на то, что Лефти присущи и чисто человеческие свойства, а вдобавок он напомнил мне о Хьюго, который за последние несколько часов как-то испарился из моей памяти. Я с усилием принял сидячее положение. Голова моя, казалось, держалась на пружине и кто-то пытался ее оторвать. Я вцепился в нее обеими руками.