Спи спокойно, дорогой товарищ. Записки анестезиолога - Александр Чернов

— Выйди, скажи ей, что идет операция, пусть ожидает в коридоре, — поручил городской хирург санитарке. — А то она сейчас в оперзал припрется. Концерта нам не хватало…

Младшая медсестра поспешно вышла. С полминуты до врачей доносилось агрессивно-оскорбительное шушуканье. Затем в операционную вновь прошмыгнула маленькая фигурка сотрудницы:

— Олег Степанович, она рвется посмотреть на мужа, — сердито сообщила женщина. — Я ее почти до выхода вытолкала, но она назад лезет. Пришлось пообещать, что схожу, у вас разрешение спрошу, а то в глаза бы мне вцепилась.

Николай, будучи не занятым ручной работой и единственным, кроме анестезистки, не облаченным в стерильный костюм, нехотя поднялся со стула.

— Коля, скажи ей пару ласковых, — поддержал инициативу коллеги Масяненко. — Я бы и сам вышел, но ты же видишь… — Он вновь погрузился в созерцание раны.

В предбаннике Рассветов снял маску и с открытым лицом направился к выходу из оперблока.

Она действительно была славянкой. Белая кожа, дородная фигура, круглое, с озерами голубых глаз лицо — все свидетельствовало об этническом родстве цыганолюбивой посетительницы и вышедшего к ней доктора.

К тому же она была не одна. Возле стены, почти сливаясь угловатыми контурами худощавого тела с зеленоватой краской, стоял пожилой мужчина. Изюминкой его облачения выступала салатного цвета куртка, отороченная вычурным узором со множеством мелких выпуклых силуэтов и контуров, заключавших в себе, по всей видимости, некий сакральный смысл. Широкоскулое лицо старика казалось высеченным из темного мрамора, а глаза опаловым блеском сверкнули в лицо Николаю.

Перехватив взгляд Рассветова, женщина поспешно сообщила:

— Доктор, это наш барон. Очень уважаемый человек. — Она словно присела в неуклюжем реверансе. — Патриарх всего рода. Он пришел, чтобы лично выразить надежду на удачный исход операции.

Они обменялись несколькими короткими фразами. Неизвестный язык был тягуч, но по-своему мелодичен. Барон чинно кивнул, и женщина продолжила:

— Он благословляет ваши усилия по спасению своего племянника. В случае удачного исхода вас ожидает достойная награда. — Женщина умолкла и выжидающе посмотрела на Николая.

Анестезиолог замешкался с ответом. Слишком уж сильно увиденное отличалось от ожидаемого. Никакой истерики, полное отсутствие предполагавшихся соплей, слюней, бабских причитаний и прочих обязательных атрибутов неуемного горя.

— Я очень польщен столь высоким доверием. И обязательно передам ваши слова коллегам, делающим сейчас все необходимое для спасения вашего родственника.

Женщина приблизилась к старцу и негромко забубнила тягучий текст ему на ухо.

Несколько оскорбленный подобным невниманием к своей персоне, Николай запнулся и хотел было импульсивно хлопнуть дверью перед неблагодарными слушателями, но сдержался, пронзенный догадкой:

— Вы ему переводите?

Она искоса взглянула на Рассветова и, договорив очередную фразу, коротко ответила:

— Да.

— Но… — Растерянность врача сменилась элементарным любопытством. — Разве барон не знает русского языка? — Он едва не улыбнулся.

— Знает, — так же коротко отрезала она. И, предвосхищая дальнейшие расспросы, поставила точку: — Так положено.

Охлажденный суровостью славянской чавеллы, но ничего толком не понявший, Николай вспомнил о своих профессиональных обязанностях по отношению к лежащему в наркозе больному:

— Простите, я должен вернуться к пациенту. — Он указал на светящийся тоннель отделенческого коридора. — Настоятельно рекомендую вам расположиться в вестибюле. У двери оперблока в уличной одежде находиться запрещено.

На этот раз перевод состоял всего из нескольких слов. Старик чинно кивнул и неторопливо направился к выходу.

— Я не могу уйти, — неожиданно объявила женщина. — Я должна быть рядом с мужем. Неотступно.

— Это ультиматум или пожелание? — Врач остановился на пороге оперблока, угрюмо глядя на ее сосредоточенное лицо.

— Это необходимость, доктор. — Поселковая чавелла была неплохо подкована в искусстве спора. Никаких тебе визгов и повышенных интонаций. Лишь нейтрально-императивный тон. Впрочем, встретившись взглядом с Николаем, она ощутила необходимость смягчения назревавшей конфронтации. — Это моя обязанность. Как его жены и матери его детей.

— Поймите, это невозможно по санитарным нормам. — Рассветов говорил четко и поспешно. Нужно было возвращаться в операционную, но махнуть рукой на настырную незнакомку он не мог. — Мы не имеем права впустить вас в операционный зал.

— А вы и не пропускайте. — Ее улыбка была злорадной и сочувственной одновременно. — Я сама войду. Вы ведь не станете применять силу против слабой, беззащитной женщины. — Это было скорее утверждение.

— Я должен идти. Необходимо следить за состоянием вашего мужа. — Он начинал сердиться. — Входить или нет — решать вам. Выталкивать вас никто не будет. И не обязан! Но! — Николай пообещал себе, что данная фраза будет последней в этой непродуктивной дискуссии: — Вламываясь в уличной одежде в стерильное пространство операционной, вы рискуете наградить мужа целым букетом инфекций. Поэтому, мой вам совет, ожидайте, по крайней мере, здесь, у дверей. — Он неопределенно махнул рукой в сторону выхода из отделения. — Соплеменники поймут.

Концовка прозвучала грубовато, но она, казалось, не заметила иронии.

— Хорошо, я куплю в аптеке стерильный халат и бахилы и буду ждать в холле оперблока, не заходя в операционную. Это возможно? — Он лишь устало кивнул.

Прикрыв за собой дверь, врач на секунду замешкался, отлепляя взгляд от компактного поблескивающего засова. «А, ну и черт с ней! Пусть заходит. В конце концов, я не сторож пациенту своему, а лишь лекарь». Он улыбнулся непроизвольной поэтичности формулировки.

Работа в операционном зале шла полным ходом.

— Печень, сучка, подкравливает, — буркнул Олег, вновь уткнувшись в зияющее анатомической краснотой отверстие раны.

— На то она и баба, чтоб выкаблучиваться. — Спокойствие возвращалось к Николаю. А вместе с ним — и привычное приятие текучести операционного процесса и своего места в нем. — Мочевой пузырь так бы не выделывался.

— То ж мышца, а тут паренхима. — Последнее слово городской хирург протянул с нарочито уважительной интонацией. — За двадцать лет работы мог бы и подучиться в различении.

— Мне своих знаний хватает. — Николай, не теряя времени, прощупал пульс, оценил глазные рефлексы пациента и, убедившись в стабильной подаче наркозной смеси, взялся за фонендоскоп.

— Ну так что с цыганославянкой? — остановил его любопытствующий голос Павла. — Не слышно что-то.

— Сейчас. — Рассветов прослушал легкие больного и, выпрямившись, поинтересовался у анестезистки: — Наркотики давно были?

— Двадцать минут.

— Давление стабильное?

— Да. На уровне сто тридцать на восемьдесят.

— Хорошо. Вводи два кубика. С чавеллой, говоришь? — Теперь он мог позволить себе участие в разговоре. — Да ничего. Уперлась, и все тут. Я, говорит, обязана быть возле мужа в любой ситуации.

— Ха! И в квартире, и в сортире, — кивнул Павел. — Это у них обычай такой. Жена всегда подле благоверного. Иначе — позор, скандал и тумбочка между кроватями.

— Ну насчет сортира это ты загнул. — Олег методично драпировал ранение швами.

— Согласен. Экспромт, — повинился Павел. — Но суть от этого не меняется. Мне Темнов рассказывал. У него среди предков ромалэ были.

— Да, у Сашки наследственность, что называется, на лице, — усмехнулся Николай. — Такой смуглости никаким загаром не скроешь.

— И никаким мылом не смоешь, — поймал поэтинку Павел. — А где она сейчас? Тихо что-то.

— Тихая чавелла — особь, достойная Красной книги. — Олег удовлетворенно потянулся. — Зашил, засранку, в смысле печенку, — объявил он присутствующим. — Ревизия и — финита ля комедия.

У Рассветова вдруг начисто пропало желание обсуждать дверную собеседницу с коллегами. К тому же, если конец операции близок, ее горячее стремление к телу супруга уже не грозило обернуться длительной оккупацией.

Вошедшая санитарка ехидно проворковала:

— Стоит, голубушка. — Затем, обращаясь к анестезиологу: — Уж не знаю, Николай Васильевич, чем вы ее там ублажали, но на себя давешнюю не похожа. Словно подменили.

— В смысле? — не понял Рассветов пункта насчет подмены.

— Тихая скромница. Вот и весь смысл, — собирая использованный инструментарий из утилизационного таза, расшифровала информаторша. — Ни звука, ни всхлипа. Стоит на выходе из оперблока и мирно так в щелочку между створками заглядывает. Ожидает, стало быть.

— Одна? — Николая несколько удивило отсутствие барона. Он был уверен, что данные им настоятельные рекомендации насчет ожидания в вестибюле соблюдаться не станут.