Божественная комедия. Рай - Данте Алигьери

139

Первичная причина – Бог Отец; вечная любовь, которой начаток и в Ней и в Сыне, – св. Дух, исходящий, по католическому догмату, от Отца и Сына.

140

Так как Дант н Беатриче подвались на Солнце, которое, как нередко упоминалось, находится в описываемое время и в знаке Овна, а Овен и Весы являются пунктами пересечения Зодиака с экватором, то поэт и приглашает читателей вознестись туда, «взором и пониманием». А так как небо Неподвижных Звезд и Кристальное небо вращаются параллельно экватору, а Солнце и планеты параллельно Зодиаку, то этим и объясняется смысл 8 и 9 ст. (Буквально: где одно движение сталкивается – percuote – с другим).

141

Зодиак – круг, описываемый Солнцем и планетами в их вращении, – пересекает экватор под углом в 23°30′. От круга солнечного движения к северу и к югу проводятся на расстоянии 10° круги, образуя, таким образом, пояс в 20°. В этом поясе совершают свое вращение Солнце, Луна и шесть планет – Уран, Сатурн, Юпитер, Марс, Венера и Меркурий, – Солнце по среднему кругу, остальные в пределах этого пояса, но никогда не уклоняясь далее 9° от солнечного пути. Таким образом, их пути пересекают эклиптику в двух противоположных пунктах так, что одна половина круга лежит севернее ее, а другая южнее.

142

Чрез такое косое движение планеты приближаются к каждой части земной поверхности настолько, чтобы повсюду распределить дарованную им силу и не лишить никакую часть своего благодатного влияния.

143

Солнце, направляясь от тропика Козерога к тропику Рака и обратно, таким образом, списывает спиральные круги своим движением. В описываемое время весеннего равноденствия оно стоит в знаке Овна, т. е. в таком направлении, когда в Италии дни увеличиваются и «зори быстрее сменяются», (а не в обратном).

144

Дант не может описать блеск солнца; так как земной глаз не выносит его блеска, то и фантазия не в силах представить ничего более блестящего.

145

Чада Всевышнего, слитые в четвертом круге, суть подвижники христианского познания, которым здесь дарована пища радости (см. II, 11)и насыщение в созерцании св. Троицы.

146

Т.е. к Божеству.

147

Беатриче не сердится на то, что Дант, обратясь к Богу, забил о ней; но он еще не достаточно созрел, чтобы совершенно забыться в Божестве, и улыбка Беатриче снова возвращает его к окружающему.

148

Первый круг богословов; второй появляется в песни XII, 5.

149

Дант представляет Бога императором мира; таким образом, рай является его двором, а святые получают названия графов, патрициев, и т. п.

150

Это сравнение, вероятно, указывает на обычный во времена Данта танец, в котором время от времени менялась мелодия и ритм.

151

Никто, раз вкусивший небесного блаженства, не находит уже более наслаждения в земных радостях, не устремляет дух все выше и выше.

152

Так как Бог так милостив к Данту, а святые видят в Боге и эту милость, и жажду Данта иметь объяснения видимому, то они ничего другого не могут желать, как утолить ему эту жажду. Всякая другая воля их свидетельствовала бы об их несвободном, несвойственном их положению, состоянии.

153

Эти слова комментируются XI песнею Рая

154

Фома Аквинат, Doctor Angelicus, величайший из средневековых схоластиков. О нем у Мильмана. Hist. Latin christ., VIII.

В схоластике первое место принадлежит Фоме Аквинскому. Он был сыном графа Аквинского, одного из богатейших вассалов неаполитанского короля. Его мать происходила от норманских королей; два его брата, Реджинальд и Ландольф, занимали высокое положение в императорском войске; по брачным связям он приходился родственником самому Фридриху II. Монастырские стремления его обнаружились рано; уже с шестнадцати лет он возбуждал энтузиазм доминиканцев и был ими отправлен во Францию; захваченный своими братьями, он провел два года пленником в одном из своих замков, где увещания матери и сестер не отклонили его от монашества. Потом он был зачислен на службу к Фридриху II, но безбожник – император, как его называли, возвратил его церкви. Фома сделался монахом и учеником Альберта Кельнского в Париже. Он был мрачен, молчалив я нелюдим и получил в насмешку прозвище «сицилийского быка». Альберт, испытав его по самым тонким пунктам теологии признал его равным и соперником. При Александре IV он защищал свой орден против красноречивого Вильгельма dе st. Amour. Урбаном IV и Климентом IV он был признан первым богословом века. От предложенного ему архиепископства в Неаполе он отказался. На Лионском соборе он считался авторитетом, которому нет равного в христианстве. Это был богослов по преимуществу. Бог и душа были единственными предметами, достойными внимания ангелоподобного доктора. Его Summa Theologiae сделалась настоящим кодексом латинского христианства. Он был совершенно бесстрастен; в нем никогда не заметно было ни полемического раздражения, ни боязни пред чем-либо; с верованием, что все должно разрешиться ко благу, он подходит к самым опасным вопросам – до бытия Бога включительно, – и он скептик, почти атеист, но в то же время великий богослов».

155

Об Альберте Кельнском тоже у Мильмана, VIII. Он был прозван универсальным доктором за свои всеобъемлющие познания. Он одинаково близко знаком с латинскими, греческими, арабскими и еврейскими философами; он первый схоластик, познакомившийся с Аристотелем. Но не один только Аристотель или араб Аверроес (Ада, IV) были предметом изучения Альберта, а и вся масса комментаторов и глоссаторов Аристотеля. Его естественно-исторические познания доставили ему славу чуть не волшебника. Он пытался согласить философию Платона с философией Аристотеля и обоих их с учением церкви; и он достиг этого, конечно, исказив в некоторой степени обоих греков, так что христианство, в его представлении, не смотря на то, что сам он был глубоко верующий человек, являлось скорее философией, чем религией.

156

Грациан, францисканский монах и учитель школы при монастыре св. Феликса в Болонье, написал Decretum Gratiani или «Соглашение несогласуемых правил», предмет которого – соглашение противоречивых духовных и гражданских законов.

157

Петр Ломбардский, magister sententiarum, автор с Книги Сентенций, которую он в посвящении ее церкви называет «лептою вдовицы», учился в Париже у Абеляра, сделался профессором богословия в том же университете, потом епископом Парижским, умер в 1164 г. Мильман о нем: «Он не бил на высоте современного ему философского развития, или не хотел быть, относясь к нему презрительно: он держался только писания и предания и, казалось, не имел ни малейших сомнений в своем суровом догматизме. Споры, поднятые книгою смелого пиррониста Абеляра «Sic et Non», восстановившей отцов против отцов, предания против преданий, церковь против ее же самой, Петр старался разрешить своею книгою, сделавшейся скоро руководством в школах».

158

Соломон.

159

Средние века так и не решили спор, спасен Соломон или нет.

160

Св. Дионисий Ареопагит, прозелит св. апостола Павла, которому приписывается книга «О небесной иерархии». О ней у Мильмана, VIII: «Этой книге, сомнительного и темного происхождения, слава которой основывается главным образом на богатстве ее языка и глубоко благочестивом тоне, суждено было стяжать громкое распространение на Востоке и почтя создать культ ангелов, мистическое богословие и схоластицизм высшего порядка. Принадлежность ее перу св. Дионисия подвергнута сомнению; еретики Севериане на константинопольском соборе цитировали ее, на что православные возражали: Каким образом эта книга, принадлежа ученику св. Павла, не была известна ни Кириллу, ни Афанасию Александрийскому? Тем не менее это произведение слишком пленило монашеские умы, чтобы не найти себе защитников. Его охраняло всеми почитаемое имя того, кому оно приписывалось – н вот она появляется на Западе в качестве ценного подарка византийского императора Людовику Благочестивому. По счастливому совпадению, на Западе жил человек, обладавший и знанием греческого языка и любовью к отвлеченному и мистическому – и вот таинственные учения Ареопагита являются в латышском переводе Иоанна Эригены.

161

Павел Орозий, испанский священник IV века, автор «Семи книг, истории», которыми пользовался Августин, – его современник, старший его по возрасту. Дант называет его «защитником христианства», так как тенденция его книги – оправдать христианство в возводимом на него обвинении, что оно погубило Римскую империю. Г. Буассье («Падение язычества») приписывает Орозию славу первого по времени мирового историка.