Траурный марш по селенью Ранкас - Мануэль Скорса

– Проходи, дорогая, проходи, – сказал судья Монтенегро, поправляя шляпу. – Что это такое мне рассказывает Куцый?

– Чистейшую правду, сеньор судья. Мой муж шатается по всей провинции с неизвестными. Убить тебя хотят, для того и пришли.

Судья Монтенегро только что позавтракал большой чашкой шоколада, и сейчас она наконец оказала должное действие на его печень – он позеленел.

– Я знал, что твой муж пришел с вооруженными людьми, – сказал судья, – и не нуждался в твоем предупреждении. Ну да все равно. Зато теперь я знаю, что ты женщина порядочная. Ты хорошо сделала, что меня предупредила. Если бы ты всегда так поступала, можно было бы избежать несчастий.

– Я хочу, чтобы у моих детей был отец, судья.

– А что собирается сделать твой муж?

– Убить тебя и разграбить твою усадьбу, если не отпустят коней его брата. Лучше бы отпустить их, судья. Мне страшно.

– Чего тебе страшно, женщина? Ты не виновна, я тебя защищаю как власть.

– За детей страшно, судья.

– Надо держаться закона, Игнасия. Если бы все эти лицемеры были, как ты! Знай: кто хорошо поступает, тем воздается сторицей. Чтобы это доказать, я отпущу лошадей.

– Эти люди пойдут на убийство. Отпусти, сеньор.

– Ради тебя отпущу. Заметь, не из-за страха перед твоим мужем. Я не собираюсь изменять своему обычаю или отступать от справедливости ради четырех дурней. – И он повысил голос: – Пепита, Пепита!

Донья Пепита, подслушивавшая за полуоткрытой дверью, вошла в залу, зеленоватая, как и он, от шоколада.

– Пепита, дорогая, спустись, переговори с секретарем, пусть от моего имени пойдет в участок, чтобы отпустили тех лошадей. Этот бедняга не виноват, что он родственник бандита. Сколько там лошадей, Игнасия?

– Девять, сеньор.

– Этот Теодоро богач. Девять лошадей! Ладно, ступай, дорогуша, пока.

– Спасибо, сеньор.

– Куда, говоришь, пошел твой муж?

– Где ему быть, сеньор? Этот человек позабыл собственный дом.

Черный костюм оттенил желтизну его зубов.

– Наверное, он там, где его любовницы. Говорят, твой муж… весьма…

– Да что вы, сеньор!

– Ладно, если что, сообщай. Тебе ничего не будет. Власти за тебя.

И в сердце судьи Монтенегро расцвела нежность к детям Совы.

Здесь мнения историков расходятся. Некоторые летописцы утверждают, что судья спросил у Игнасии, сколько у нее детей и как их зовут. Другие заверяют, что судья просто вынул бумажку в десять солей и вручил ее пораженной гостье.

– Купи-ка своим детям конфеток, Игнасия.

Отец детей, столь нежно взысканных высокой инстанцией, спешился в скалистом проходе меж отвесных скал.

– Это место называется Эрбабуэнараграк, – сказал Чакон, сияя глазами. – По обе стороны горы. В субботу он обязательно проедет здесь в Уараутамбо.

– Обязательно?

– Другого прохода нет.

Тощий ласкал брюхо винчестера.

– Здесь останется его кровь.

– Спрячем лошадей и подождем. Закуски и питья полно. Я пройду вперед и предупрежу, брошу камешек. Как бы не продырявить невинных.

– Скоро, погибнут все, кто сказал: «Эта земля моя», – провозгласил Тощий.

– Задача; что мы его не знаем, твоего судью, – огорчился Пис-пис. – Можем напасть на другого.

– Не волнуйтесь, я его знаю. Вы спите.

Ждали четверг, пятницу и субботу, двадцать четыре часа субботы и девятьсот шестьдесят часов сорока следующих суббот. Судья не появился. Члены Комитета по уничтожению самой большой свиньи в. Янауанке (как выразился Пис-пис) томились в Эрбабуэнараграке напрасно. Их не утешали ни карты, ни воспоминанья. Судья Монтенегро заперся в своем особняке. Обуянный внезапной меланхолией, он не выходил даже на судебные заседания. Доблестная жандармерия доставляла преступников ему на дом. И распространился слух, что, пока не схвачены активисты Комитета борьбы за бесплатную казнь самого жирного сукина сына (слова Пис-писа), судья не покинет своего жилища.

Расстроенным руководителям Комитета по организации публичной казни первого ублюдка провинции (слова и музыка Пис-писа) ничего не оставалось, как обратиться к Скотокраду.

– Что тебе говорят сны, Скотокрад?

Скотокрад не видел ничего.

– Различаю пампу, одну только пампу и различаю.

– Монтенегро не выйдет из кабинета, – сообщил Конокрад, – пока не известно, где ты находишься.

– Откуда ты знаешь?

– Сержант Кабрера говорил у себя дома. Его кухарка слышала.

– Что же делать? – сокрушался Тощий.

– Надеяться, – сказал Пис-пис. – У этих выродков скаредность сильнее страха. Он не захочет потерять урожай.

– Ждать до жатвы? – Чакон нахмурился. – Нет, братцы, это слишком долго. Лучше возвратимся по домам: Нам самим дороже обойдется. Вернемся. Я вас найду, когда жатва кончится.

Пис-пис кусал ногти.

– Ты прав, кум.

– Ты нас предупредишь, и мы сейчас же тронемся в путь, – сказал Тощий, лаская брюхо своего ружья. – Эти господа тоже будут готовы.

– Ты как думаешь? – спросил Конокрад.

– Посмотрю, не удастся ли что узнать на кукурузе, – решил Пис-пис.

Пис-пис разложил рыжее пончо и вытащил горстку кукурузы.

– Ты будешь Монтенегро, – назвал он черное зерно и дыхнул дымом сигары.

– Ты будешь Чакон, – окрестил он белое зерно.

– Ты будешь Эрбабуэнараграк, – назначил он красному зерну.

Перемешал зерна и дыхнул три раза. Вспотел и трижды бросил кукурузины.

– Не пойму, что происходит, – сказал он. – Все время выпадают родичи-предатели.

– Родичи?

Пис-пис еще раз бросил кукурузные зерна.

– Да, нам. вредят родственники.

– Проверим получше. – Он достал другие зерна и быстро окрестил их.

– Ты будешь Чакон.

Дыхнул сигарой.

– Ты будешь Дом Чакона.

Дыхнул сигарой три раза.

– Ну, как?

– Кто-то из родных тебя предает.

– Дела!..

– Ты погибнешь в своем доме, Эктор.

– Меня боятся. До моего дома никогда не доходят, – сказал Чакон, поправляя тесемку сомбреро.

– Берегись, Чакон, берегись!

Глава тридцать вторая,

в которой читатель познакомится с Гильермо Мясником, или Гильермо Служакой, как кому угодно

Майора Гильермо Боденако можно звать и Служакою, и Мясником. Что ближе к истине? Ревнители устава скажут, что «служба есть служба», добавляя «начальство есть начальство», но эти окольные фразы оставляют нас в такой же тьме, в какой оставила город жестокая Компания. Противники майора дадут понять» что он неравнодушен к крови. Мы, перуанцы, и впрямь питаем слабость к кровяной колбасе с луком и травками. «Нет, здесь не колбаса, – уточнят злоречивые, – здесь человеческая кровь». Сторонники майора отбреют их: «Что ж, он, по-вашему, людоед?» – «Нет, не людоед, а кровь любит». И вынут всякие бумажки, и станут доказывать, что в годы второго правления, президента-инженера-вояки Мануэля Прадо их приятель Вилли участвовал в десятках так называемых выселений, и благодаря ему за эти шесть лет полегло примерно столько народу, сколько в наших прославленных битвах (точнее, вполовину меньше, чем при Хунине, и в два раза больше, чем 2 мая, если считать потери с обеих сторон и двух испанцев, погибших от поноса). Вот так мы и живем при милом и веселом человеке, которому вдохновенье подсказало премудрые слова: «В Перу два вида проблем. Одни не решить вообще, другие решу я». Крестьяне наши по необразованности не восприняли толком эту увлекательную аксиому, и проблемы их решает пуля. За шесть лет правительство расстреляло сто шесть крестьян. Гильермо Мясник, он же Служака, участвовал почти во всех выселениях. Чтобы пресечь споры раз и навсегда, летописец решил называть его то так, то сяк, попеременно. Оно вернее. Гильермо Мясник был образцовым служакой. Прежде всего он предлагал крестьянам убраться миром с занятых земель. Крестьяне по тупости своей упирались, уходить со своей земли не хотели, бормотали что-то невразумительное, совали какие-то грязные бумажки и размахивали какими-то флагами, совершая тем самым ошибку: как истый патриот, Гильермо не мог вынести, чтобы частные лица вопреки уставу орудовали знаменем Республики.

Итак, однажды утром Гильермо Служака выпрыгнул из джипа на развилке дорог, и вслед за ним остановилась колонна набитых солдатами машин. На этом же месте, где расходятся пути на Ранкас и на Серро-де-Паско, остановил своих людей генерал Боливар на пятьдесят тысяч дней раньше, перед Хунинской битвой. Примерно в тот же час увидел Освободитель зеленоватые кровли селенья Ранкас.

К нему приблизился всадник.

– Противник движется наперерез Рейесу, – доложил адъютант, седой от пыли.

Боливар нахмурился. Ведь Кантерак ждет! Тысячи ненужных километров осели пылью на его лице.

– Что делать, генерал?

Сукре от усталости стал меньше ростом.

– Бой надо вызвать непременно, – пробормотал Боливар. – На каком расстоянии от нас пехота?

– В двух лигах, генерал. – Мундир Лары был скрыт темным пончо пыли.

–. Гусарские полки в атаку! – приказал Боливар.