Брыки F*cking Дент - Дэвид Духовны

– И ты… выключился из обоих миров – и из ее, и из нашего.

– Выбирать между ними было неправильно.

– Не выбирать – еще более неправильно.

– Извинения тут ни к чему, сынок, жизнь моя – говно, и я ее такой сделал, птушта другой не заслуживаю. Не был я хорошим человеком. Гадость какая эта марихуана. Чудовищный наркотик. Засыпаю на ходу. Сплю. Говорю во сне.

– Ты устроил себе говенную жизнь? Может, ты такую и заслуживаешь, пап, а мы имели право на лучшее. Мы с мамой имели право.

– Не хочу я ссориться.

– А я и не ссорюсь. Просто говорю. Есть побочные эффекты.

– Прекрати. Я хочу спать. Ничего я уже для твоей матери сделать не могу, упокой Господь ее душу. Тот поезд ушел. Она имела право на лучшее, чем то, что я ей дал, да, – и жаль, я не сказал ей, что понимаю это, пока она была жива. Но ты – в чем бы ни нуждался, тогда или теперь, – сделай вид, что я это тебе давал или даю. Боюсь, сейчас это тебе придется устроить себе самому. Можешь? За меня. Соври мне.

– Не знаю, пап, не уверен, что понимаю, с какого конца и браться за такое.

– Да понимаешь ты все, не сомневаюсь. Спокойной ночи, Тед. Можно тебя поцеловать на сон грядущий?

– Конечно.

Марти подошел поближе и поцеловал Теда в макушку.

– Славный мальчик, – сказал он и отправился укладываться. – «Марихуана – не гадость» – таковы были его последние слова в тот вечер. Или, вернее, так Теду казалось, пока Марти не заглянул вновь и не сказал: – Слушай, а свози меня в кино, на «Скотный дом»?[225]

– Хочешь посмотреть «Скотный дом»?

– Ага, вроде неплохой.

– Это не по Джорджу Оруэллу «Скотный двор», как ты понимаешь. Совсем другой.

– По-моему, потешный.

– Да? А по-моему, мир летит в пропасть, судя по этому фильму. По-моему, дети захватили власть.

– А по-моему, он потешный. И этот Чеви Чейз[226] мне нравится.

– Его там нет.

– Неважно. Все равно потешно.

– Свожу.

– Купим лакрицы и попкорна. Спокойной ночи. – На сей раз он смылся окончательно.

Тед остался сидеть за кухонным столом и размышлять, какой громадной ощущалась внутри него пустота, и как самая малость, случайное слово отца, могла ее прорвать, и как самая малость, поцелуй отца, могла легко залатать ее. Тед думал, как бы ему удержать это чувство – как его целуют, – после того, как оно потускнеет. Потянулся взять себе еще «Фрусен гладье».

45

Тед и посреди ночи никак не мог заснуть. Взялся за «Двойномята» и, пролистав до последних страниц, увидел текст по-испански, которого раньше не замечал, – и не мог перевести. Написано было другой, не отцовой рукой, изящнее, с завитками, женственно.

El anciano tenia la piel morena, de color marron oscuro у como la piel de cuero de tantos anos en el sol. Ese era su color ahora. Esta fue la evolucidn. Ella tambien estaba de piel morena. Y casi siempre con arena blance entre los dedos de sus pies. A el no le importaba la arena en la cama. El todavia la amaba, la amaba aun mäs por sus arrugas poeque ellas no podian derrotar a su necesidad por ella. O su amor. Su joven lujuria se habia convertido en amor у entonces su amor Volvo a envejecer en lujuira. Era un circulo. Fue en milagro. Fue la alquimia de la carne. Solo lo atrapado del mar – whaoo, Barracuda у mahi mahi, у comian lo que recogian delos arboles – papaya, platano у coco. No olviden cervesa de la bodega. Caminaban. Nada mas que ellos mismos necesitaban. Estos era ellos. Eran

А ниже был, судя по всему, перевод этого фрагмента, узнаваемым отцовым почерком:

Человек-Двойномят от многих лет, проведенных на солнце, стал загорелым, бурым и обветренным. Таков теперь стал его цвет. Такая вот эволюция. И у нее кожа была бурой. И почти всегда между пальцами на ногах у нее был белый песок. Песок ему в постели не мешал. Он по-прежнему любил ее, за морщины любил ее сильнее, потому что не могли они одолеть его нужду в ней. Его любовь. Его юная похоть обернулась любовью, а потом любовь состарилась до похоти. Круг. Чудо. Алхимия плоти. Они ели лишь то, что ловили в море, – макрель, барракуду, морского карася – и лишь то, что срывали с деревьев, – папайю, бананы, кокосы. Не бежали – шли. Ничто им не нужно было, кроме них самих. Это были они. Были

Здесь текст обрывался. Прямо посреди фразы. «Были». Были – что? Счастливы? Без тоски по этому миру? Были? История без окончания, а без окончания ее нельзя было понять. Кто тут герой? Кто злодей? Завершение будто слишком настоящее, слишком как жизнь. Теду от этого сделалось неуютно, хотелось ответов. Искусства. Он еще раз переворошил роман, надеясь, что все как-то встанет на свои места, что замок щелкнет и сейф откроется. Он уже собрался отложить книгу, но тут заметил на одной из последних страниц номер телефона и адрес. Вырвал эту страницу и выключил свет.

46

На следующее утро Тед проснулся с рассветом, сунул в карман адрес, прыгнул в «короллу» и двинул к Вашингтон-Хайтс. На дорогах было тихо и спокойно. Он запустил «Мертвых», и они запели «Бэнд дяди Джона» из альбома «Мертвые для работяг» 1970 года. Типа о чем бы поговорить, кроме надвигающейся волны. Теду тоже было о чем поговорить. Не тот ли это дядя Джон, который мученически погибший аболиционист Джон Браун?[227] Или же это какой угодно милый дядюшка, воплощение американской мудрости? Или и то и другое? Предково писательство – дневник или роман? Предок – один человек или два? «Рэззлз»[228] – жвачка или конфета? Тед прикурил здоровенную раста-самокрутку – а ну как поможет разгадать этот ребус? Но нет. Серая зона. Вечно эта чертова серая зона. Тед глубоко вздохнул и решил опираться на свою негативную способность. По натуре терпеливым он не был, но дождаться, пока бэнд дяди Джона сыграет ему у реки истину в высшей инстанции и превратит серятину в ослепительную белизну прозрения, он мог.

Тед сунул «короллу» в зазор напротив дома из адреса на бумажке – многоквартирника, видавшего лучшие времена. Минут через двадцать вокруг забурлила жизнь. Будничный мир брался за дело. Тед наблюдал за подъездом многоквартирника, люди входили и выходили. Мужчина. Мужчина с двумя детьми-школьниками. Девушка. Две пожилые женщины, рука об руку. Может, одна из них – та самая? Может, вон та старуха, что шаркает по тротуару, – она? Действительно ли ее звали Марией? Сколько Марий в испанском Гарлеме? Существовала ли она вообще? Теду сделалось дремотно, и он отправился за кофе в столовку на углу.

Проходя мимо стойки по дороге к телефону-автомату на задах заведения, Тед крикнул:

– Обычный кофе, пожалуйста.

– Cafe con leche?[229]

– Точно, кафе кон лече.

Тут отдельная страна внутри страны, а местным языком Тед толком не владел. Знал латынь, но не латино, как говаривал отец. Набрал номер, записанный на бумажке. Не обслуживается. Вспомнил вечера детства, когда ему с друзьями нечем было заняться и они искали самое странное имя в телефонной книге. Америка – плавильный котел, и телефонная книга, несомненно, список причудливых ингредиентов. Находились невероятные китайские имена, филиппинские, русские, тайские – справочник вселенной, ни дать ни взять. Бабу Дудумпуди. Тед прикинул, что этот – индиец. Лучше имени не бывало, решили они тогда. Бабу Дудумпуди. Этому парню точно известны все ответы.

Они тогда позвонили Бабу, он ответил – с явственным индийским акцентом. Хихикавшие дети попросили к телефону «Бабу» и «мистера Дудумпуди», но дальше разговаривать не смогли – истерически заржали и бросили трубку. Тед задумался, не сохранился ли у Бабу Дудумпуди тот же номер. Имеется ли теперь миссис Дудумпуди? А может, и ватага мини-Дудумпудей? Наверняка Бабу рубил фишку. Поговорить бы со стариком Дудумпудом, задать ему все безответные вопросы, выжать из него мудрость, какая прилагается к эдакому имени. Четвертак проскочил насквозь и звякнул в монетоотдатчике. Тед забрал деньги. Нет, Бабу уже небось нет давно. Да и номера Дудумпуди Тед не помнил. Зато у него был номер Марианы. Он ни разу не пустил его в ход. А сейчас – пустил. Она ответила. Он извинился за звонок и попросил ее о встрече в столовке. Она сказала, что сейчас придет. Тед взял со стойки свой кофе и уселся в закуток ждать.

Не прошло и часа, как Мариана появилась. На ней были те же джинсы «Джордаш». Тед помахал ей из своего закутка и почувствовал, что улыбка у него чуточку слишком широкая – и чуточку слишком счастливая. Он точно не хипстер, не белый негр Мейлера[230]. Тед встал. Мариана подставила щеку для поцелуя и уселась. Тед решил блеснуть новыми познаниями.

– Кафе кон лече?

– Да, отлично, спасибо.

Тед крикнул кассиру:

– Кафе кон лече, пор фавор. Дос.

– Dos.

Кассир приблизился к ним и спросил по-испански, не желают ли они чего-нибудь поесть.

– Que te gustaria comer?[231]

Тед вцепился в полюбившуюся фразу – в общем, единственную известную ему:

– Кафе кон лече.

– Vas a comer tu cafe?[232]

– Кафе кон лече. – Тед закатил глаза и адресовал Мариане молчаливое «вы посмотрите на него».

– Algo mas a comer?[233]

– Перестаньте.

Кассир вытаращился на Теда.

Тут встряла Мариана – спросила у Теда:

– Хотите платанос?