Работорговец (Русские рабыни - 1) - Игорь Христофоров

Телевизор снизу орал о росте преступности в России и мешал сосредоточиться. Телевизор казался третьим человеком, который стоит рядом и втолковывает двум другим то, что и еще кто-то знает об их встрече, раз знает о росте преступности.

-- Она что: глухая? -- опять раздраженно посмотрел на дверь старый.

-- Нет. Скорее, привычка. Она с детства у железнодорожного вокзала жила. От окна до рельсов -- метров двадцать. Поезда грохотали, приходилось громко говорить, громко радио включать.

-- Говорят, ты "картинки" затираешь, -- недовольно пробурчал старый, все так же не отрывая взгляда от полоски электрического света из-под двери.

-- Лажа. Чистая лажа, -- вскочил молодой, дернул щекой со шрамом и резким движением рванул вверх, к локтю, рукава красного пиджака и белой рубашки.

На стол горошиной упала оторвавшаяся перламутровая пуговица, скользнула по его отполированной поверхности и скатилась на колени старому. Он нервно смахнул ее на пол, как таракана.

-- Смотри! -- поднес руку к пламени молодой.

На загорелой коже шатающиеся синие буквы образовывали слово "СЛОН"*.

-- Придется кой-кому языки подрезать, -- сказал старый таким неожиданно спокойным тоном, что и неясно было: шутка это или вправду угроза кому-то.

-- Ты меня, Зуб, знаешь, -- отдернул молодой руку от ожегшего ее пламени. -- Я с первой ходки ни чушкой, ни шнырем не был. Я с пацанов вверх поднимался и рога зоны всегда чтил. А когда борзым стал, не ты ли за меня муляву накатал? -- ткнул он маленьким пальчиком в шрам на щеке и этим напомнил старому, как тот когда-то ----------- *СЛОН( тюрем. аббревиатура) -- Стукач Любит Острый Нож. после страшной драки в колонии уже помогал ему как земляку. -- И я тебе по гроб обязан...

-- А чего твои людишки по моим владениям шастают? А?..

-- Шастают? -- сморщился молодой, но ничего так и не понял.

-- Да-да, шастают, как муравьи... Какой-то гастролер из твоего "пристяжа" на моем вещевом рынке орудовал. Курточников хотел пощипать. Он что: чокнутый или воровских законов не знает?

-- На вещевом? -- опять сморщился молодой и теперь наконец-то понял, о чем говорит Зуб. -- Извини, Зуб. По молодости он это. И по дурочке, -представил лицо телохранителя со свернутым носом и разбитой нижней губой и мысленно матюгнул его. -- И не наш он, не горняцкий. Из провинции я его припер. Боксер. Мастер спорта. Сукой буду, больше он на твоем рынке не появится, -- в запале произнес молодой и подумал, что теперь рынок Зуба -это его рынок, и весь этот разговор -- лажа чистой воды.

-- Хорошо. Скажу Хребтовскому, чтоб не волновался. А то он мне все на твоих жалуется.

-- Я сказал -- мертво. Ты ж меня знаешь, Зуб, -- чуть не вскочил опять молодой. -- Я...

-- Хорошая музыка, -- остановил его старый. -- Для души...

Где-то внизу в невидимом отсюда черном ящике быстрые цыганские пальцы перебирали струны, стонали о непонятно куда уплывающих годах жизни гитары модных "Джипси Кингс". Старый вор не знал испанского, да и вообще ни одного иностранного языка не знал, но ему почему-то очень сильно казалось, что цыгане поют именно об уплывающих днях, о тоске по несбывшемуся, вообще обо всем, что вышло совсем не так, как хотелось. И песня эта так здорово подходила к пламени одинокой свечи, которую он попросил еще по приезду поставить на стол. Стеарин оплывал к дну бронзового подсвечника, свеча уменьшалась и уменьшалась и оттого напоминала старому вору его самого. И он бы, наверное, заплакал. Заплакал впервые в жизни, если бы на столе не зазвонил телефон.

-- Слон, к тебе пришли, -- сухим камушком прохрустел в ухе молодого голос охранника.

-- Не Слон, а Виктор Сидорович, -- огрызнулся он и бросил тревожный взгляд на старого.

А тот находился сейчас внутри музыки, плыл вместе с нею над холодной мерзкой землей и не слышал ничего. Услышал бы, -- может, и психанул бы. Раньше ничего, кроме клички, у вора не было. Теперь появились имена-отчества, появилось желание стать хозяином не только в банде, а и в районе, городе, области.

-- Кто пришел? -- молодому надоело обиженное молчание охранника.

-- Девка одна. На понт берет, что твоя... невеста...

-- Да ты, с-сука...

-- Что?.. Ольгой, говорит, звать ее. Фамилия -- Забельская. Но ксивы у нее нету. Может, туфтит...

Молодой посмотрел на вытатуированную на мизинце маленькую букву "о" с точечкой справа от нее и выдохнул в трубку:

-- Пропусти. -- Потом скосил глаза на старого, который уже, казалось, засыпал, и добавил: -- Отведи в мансарду.

11

В охранника можно было влюбиться сразу. Рост -- под два метра, острижен по-модному -- почти налысо, нос свернут набок, на щеке и лбу -ссадины, нижняя губища жирной сливой гематомы свисает до края подбородка. И пахло от него потом так едко, так по-мужски сочно, что у Ольги как-то завибрировало все внутри. Парень явно был из пришлых, иначе б такого она не упустила до своей отсидки ни за что.

-- А ты откуда родом? -- не сдержалась она.

-- Не твое дело! -- хищно огрызнулся он и понравился Ольге еще сильнее. -- Топай пошустрее! Слон ждет тебя.

Из охранной будки у стальных крепостных ворот они прошли по уже похрустывающим, стягиваемым морозцем лужам через просторный двор. У массивной двери в дом амбал достал из кармана черной куртки рацию, сказал в нее коротко, как отрыгнул, и тяжелая, явно бронированная створка поплыла на них.

Где-то за ней безусловно скрывался второй охранник, но Ольга так его и не увидела. Но то, что он не появился, еще сильнее возвысило в ее глазах охранника первого, и она уж хотела еще раз спросить, откуда же он все-таки родом, но впереди распахнулась еще одна дверь и выпустила на Ольгу ураганный ветер музыки. На секунду она даже сгорбилась, словно и вправду из огромной, ярко освещенной комнаты дул ветер, но страх за то, что идущий сзади охранник-здоровяк заметит эту ее слабость, заставил ее еще горделивее вскинуть подбородок и шагнуть вперед.

Ольга ожидала, что после коронования и особенно после перехода общака в его руки Слон стал жить богато, но не ожидала, что столь богато. То, что она увидела -- огромная гостиная с диванами по кругу, с огромным цветником посередине, с узорчатым паркетом, с какими-то яркими картинами на стенах, со статуями греческих богов по углам, с орущим вдали огромным, наверное, метра два по диагонали телевизором, -- так потрясло ее, что она напрочь забыла все: и стоящего за спиной охранника, и Слона, и даже саму себя.

-- Пошли направо, -- толчком в спину грубо напомнил охранник.

Ольга машинально, все еще не ощущая себя, сделала шаг вправо, еще один, и вдруг все почернело внутри. Она увидела ЕЕ.

В зале все так же щедро лили яркий свет с потолка хрустальные люстры, все так же сочно плавали по экрану телевизора краски, но Ольга уже ничего этого не замечала. На пестрой обивке дивана боком к ней сидела светловолосая худощавая девица в брюках и пультом пыталась добавить громкости, хотя она уже и так была на максимуме.

Ярость бросила Ольгу вперед. Она сбила боком статую богини любви Афродиты, и та, с грохотом упав на паркет, раскололась. Гипсовая рука с намертво зажатым в ней волшебным яблоком попала прямо под грязный Ольгин сапог, и она, раскрошив его одним яростным, злым шагом, в несколько прыжков оказалась рядом с НЕЙ.

Девица не слышала ни падения статуи, ни шагов гостьи и, когда Ольга оказалась перед ней с разъяренным, буро-красным лицом, испуганно вскочила. Ее больше всего поразили разные глаза девушки, и она, так и не поняв, что же выкрикнула нежданная гостья, бросила умоляющий взгляд на охранника.

Но поймать его он не успел. Ольга по-борцовски, всем телом, сшибла соперницу с ног. Девица успела отшатнуться назад, но лучше бы она этого не делала. Вместо падения на мягкий диван она плечом врезалась в статую бога войны Ареса. Гипсовый монстр, упав, пробил оперением боевого шлема кинескоп телевизора, и страшный взрыв сотряс комнату.

Слон, забыв о госте, пулей вылетел на балкон, возвышающийся над залом и переходящий вдоль стены в лестничный спуск к нему.

На паркете среди гипсовой крошки, камней и осколков стекла боролись две девушки. В той, что сверху, он сразу признал Ольгу. Даже в ее узкой, извивающейся спине было что-то такое энергичное, что сразу вызывало воспоминание о ней.

-- Шлюха! Стерва! Падла! -- била она соперницу головой о паркет. -Он -- мой! Мой! Мой!

-- А-а! А-а! -- хрипло, отрывисто вскрикивала его невеста и царапала, царапала своими длинными холеными ногтями эту страшную гостью по лицу, с ужасом понимая, что сама от ударов затылком о пол скоро потеряет сознание, а орущая матом девушка, кажется, совсем не чувствует боли, хотя у нее на лице под кровавыми полосами уже скрылась кожа. Но остались глаза: разные по размеру, злые, бесконечно сильные глаза, которые одними лишь взглядами причиняли ей, наверное, больше боли, чем удары о пол.

Охранник, наконец, опомнился и метнулся к девушкам, но Слон остановил его взмахом руки.

-- Это их дело!