Благочестивая одержимость - Энса Ридс

своих волосах. Она не проронила ни слова, я тоже молчала, но слёзы безостановочно лились из моих глаз. Жгучие капли скатывались с моих щёк на её колени, оставляя следы на нежном материале её белого платья. Я всхлипнула, моё горло сжималось от сдерживаемых криков, но я не могла заставить себя пошевелиться. Мы сидели в саду, где специально для нас расстелили плед, словно мы были на пикнике. Окружающая обстановка была настолько красивой, что если бы не ситуация, в которой оказалось — для нас с мамой это был бы прекрасный день. Солнце стояло высоко в небе, вокруг нас порхали бабочки, садясь на красивые цветы, которые усеивали всё пространство сада. Вокруг раздавалось щебетание птиц, и до моих ушей доносился звук поливочной системы, увлажняющей траву. Думаю, может быть, именно вся эта обстановка заставила меня плакать. Мир выглядел таким прекрасным, хотя внутри я чувствовала себя такой уродливой.

— Мне жаль, что я ушла, тыковка… — это были первые слова, которые она произнесла, и я почувствовала, что на автомате прикрыла глаза от звука её мягкого голоса. Моё сердце сжалось, стоило мне вспомнить тот день. Хоть я и спасла её, а Сальваторе отпустил, часть меня эгоистично желала, чтобы она была со мной. Мне было необходимо её присутствие, потому что сама я не очень хорошо справлялась. Я всегда зависела от неё, от папы, от бабушки, от всех остальных, и меня никогда не оставляли одну, что я бы смогла научиться справляться с проблемами самостоятельно. Услышав её слова, я поняла, что она знает, насколько одинокой я себя чувствую. Как то, что я осталась наедине с таким человеком, как Сальваторе, разрушало меня из нормального человека лишь в пустую оболочку.

— Как бабушка и коза? — прохрипела я дрожащим голосом, который плохо скрывал то, что я плачу. Я была уверена, что мама знала, что я плачу, но она никак не прокомментировала это. Ей и не нужно было, ведь я была уверена, что она тоже плакала. Я молча молилась о том, чтобы под руку с мамой сбежать отсюда. Она бы взяла меня за руку, отвела в безопасное место, и тогда я бы укрылась в её нежных объятиях от этого опасного мира. Но правда заключалась в том, что... Я понимала, что не смогу сбежать. Поэтому я предпочитала говорить о чём угодно, кроме ситуации, в которой оказалась.

— Сейчас я живу с бабушкой, — начала мама, — иногда мы просто сидим и смотрим в стену, в другие дни мы только и делаем, что плачем, а в следующие — всё, что мы можем сделать, это взять твою одежду, понюхать её и молиться, чтобы с тобой всё было в порядке. Но коза съела одну из твоих рубашек, извини.

Я слегка рассмеялась при упоминании о бабушкиной козе. Присутствие козы в её доме было слегка жутковатым, поэтому всякий раз, когда я приходила к бабушке в гости, я просила оставить её снаружи. К счастью, она так и делала. Что-то в этой козе меня смущало. Я видела коз и раньше, к слову, довольно часто, но коза бабушки казалась тёмной, как будто это была не коза, а нечто совершенно другое. Это всегда заставляло меня нервничать, поэтому я предпочитала быть как можно дальше от неё.

— Ничего удивительного, — ответила я маме, и мы рассмеялись.

Когда наш смех утих, я, наконец задала вопрос.

— Где папа?

На самом деле, я не хотела знать ответ, потому что знала, что ничего хорошего не услышу. Он не был хорошим человеком, но он был моим папой, и первым мужчиной, которого я полюбила. Он всегда был моим защитником и спасителем, и хотя он так же сделал мне много плохого, это ничуть не ослабило мою любовь к нему. Я хотела, чтобы он был в безопасности. Я молилась о том, чтобы она сказала мне, что он в больнице и идёт на поправку. Или, что он вернулся домой. Или что он без оглядки уехал из города. Что угодно, только не плохие новости.

Я услышала её глубокий вздох, а затем долгий выдох, как будто она знала, что я задам этот вопрос рано или поздно.

— Я думаю, мы… — она сделала паузу, будто пытаясь подобрать нужные слова, — Я думаю, нам просто… Просто нужно… Смириться с тем, что он не собирается возвращаться домой.

Я изо всех сил старалась сдержать нахлынувшие на меня эмоции, но они полностью охватили меня. Ярость и горе поглотили меня целиком.

— Он обещал! Он обещал, что не причинит ему вреда, — сказала я, тяжело дыша, чувствуя как сердце разрывается на части. Я подняла голову с её коленей, чтобы уткнуться лицом в её грудь. Я сжала в кулаки ткань её платья и, почувствовав, как она обняла меня, залилась слезами.

Я знала, что Сальваторе не был хорошим человеком. Чёрт возьми, я знала, что он был самым ужасным человеком во всём мире. Но я молилась и надеялась, что он оставит моего отца в живых и отпустит его. Не могу поверить, что я так расстроена из-за этого факта. Хотя он сказал мне, что никогда не обещал, что оставит его в живых или позволит ему уйти, так что я должна была быть готова к такому исходу. Но услышав подтверждение из уст моей матери, я точно убедилась в том, что папа мёртв, а виновник его смерти — Сальваторе. Думаю, на самом деле я плакала не из-за ситуации с отцом, а из-за того, что сделала с Сальваторе. Его лицо, спрятанное между моими ногами, его пальцы, входящие и выходящие из меня, в момент, когда мой отец плакал и умолял, чтобы мы остановились. Это, вероятно, последние, что увидел мой отец перед смертью, но мой разум был настолько затуманен незнакомыми чувствами, что мне тогда было всё равно. Мне стало плохо, когда я вспомнила, что произошло в той комнате в тот день. Я рада, что рядом не было ни мамы, ни кого-либо ещё, кроме Сальваторе и папы, чтобы никто больше не был в курсе того, как я опозорилась.

Я бы никогда не рассказала ни одной живой другой душе о том, что произошло в той комнате. О том, что я позволила Сальваторе сделать со мной, когда мой отец, пригвождённый к стене и не имевший другого выбора, кроме как смотреть на моё обнажённое тело, умолял и умолял, чтобы всё это закончилось. Сальваторе был больным человеком, и мне казалось, что он уже настолько глубоко проник в меня, что я