Бог, человек, животное, машина. Поиски смысла в расколдованном мире - Меган О’Гиблин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Впрочем, несколько лет назад мне пришлось вновь обратиться к этим вопросам – это произошло, когда я выступала в Швеции на технологической конференции. Меня попросили рассказать о «гипотезе симуляции» Ника Бострома, гласящей, что Вселенная является компьютерной программой, – это была еще одна идея, к которой мне не очень хотелось возвращаться. Я уже писала об этой теории за много лет до конференции. В своей работе я назвала ее современным мифом о сотворении мира, и человек, ответственный за состав конференции, объяснил, что ищет докладчиков, которые могли бы рассмотреть технологические понятия с точки зрения философии и религии.
Я согласилась присутствовать на банкете для участников конференции, но, придя в ресторан, пожалела, что приняла приглашение. Все сидели за двумя длинными столами для пикника, стоявшими во дворе. Столы были заставлены бутылками вина и нарядными тарелками, до краев полными салата. Меня мучил джетлаг. Я не пью, а большинство гостей были уже слегка навеселе после первых коктейлей. Я нашла себе местечко в конце одного из столов и почти сразу поняла, что сижу рядом с основателем и организатором конференции. Это был хорошо одетый мужчина лет семидесяти, архитектор из государственного бюро, который после обмена любезностями сообщил, что читал несколько моих эссе. Он представил меня своей жене, седоволосой женщине с каре, пожавшей мне руку с несколько отсутствующим видом. Мужчина, сидевший напротив меня, был физиком в ЦЕРН. Как мне сообщили, он был одним из тех, кто участвовал в открытии бозона Хиггса.
Физик спросил, о чем я пишу. Он был американец, примерно моих лет, и я вдруг ощутила неловкость – что, как мне кажется, было связано не столько с синдромом самозванца, сколько с абсурдностью самого мероприятия, где ученых и инженеров усаживают общаться с «творческими людьми» – соседство, неизбежно выставляющее последних в несерьезном свете. Я ответила так же, как отвечаю всегда, – формулировка не самая элегантная, но ничего лучше мне придумать не удалось: я пишу о технологиях и религии.
Архитектор положил руку мне на плечо и начал объяснять, кто я такая. Она выросла, сообщил он своей жене и физику, в одной из тех семей, где верили, что Иисус может вернуться в любой день, христиане воспарят в небеса и так далее. Он сказал, что я изучала богословие в колледже и хотела стать миссионером (тут он бросил на меня взгляд, чтобы убедиться, что использовал правильное слово). Я была одной из тех, рассказывал он с широкой улыбкой, кто раздает на улице брошюрки о спасении и пугает прохожих Божьим судом и адским пламенем.
«Я больше не религиозна», – уточнила я и заметила, как по лицам моих собеседников тут же пробежало облегчение.
Чтобы сменить тему, я спросила физика, о чем будет его выступление. Он глубоко вздохнул и начал рассказывать – с вызывающей восхищение простотой – об очередном тупике, в котором оказалась современная физика. Его команда открыла бозон Хиггса – загадочную частицу, которая требовалась для окончательного подтверждения стандартной модели физики элементарных частиц. Само собой, это был огромный успех. Но оставался вопрос: почему масса этой частицы оказалась столь низкой? Она вполне могла быть выше, ничто этому не препятствовало; а в физике то, что может произойти, неизбежно должно произойти. Либо наша теория гравитации полностью ошибочна (что, по его словам, скорее всего, не так), либо существует какое-то препятствие, не позволяющее массе бозона Хиггса увеличиваться. Нам-то, конечно, повезло, что масса оказалась такой низкой, сказал он, потому что, если бы она была выше, атомы никогда не образовались бы и никто из нас не был бы сейчас здесь, не пил бы вино под великолепным летним солнцем. По его словам, мы живем в очень удачной Вселенной, аномально гостеприимной для жизни. Нам слишком везет. Наверное, тут замешано что-то еще, что-то такое, чего мы еще не понимаем.
Я сказала физику, что, когда его команда объявила о необъяснимо низкой массе бозона Хиггса, это выглядело как очередной пример «тонкой настройки Вселенной», и многие христиане-евангелисты в Соединенных Штатах ухватились за это как за доказательство разумного замысла.
Слушая меня, физик кивал, как будто заранее понял, о чем речь. Человечеству, сказал он, очень трудно смириться со случайностью и бессмысленностью нашего существования. Его не удивляло, что люди находят идею о разумном замысле более привлекательной, чем альтернативное объяснение.
«Какое альтернативное объяснение?» – спросила жена архитектора.
В общем, ответил физик, другое возможное объяснение заключается в том, что мы живем в мультивселенной. Наша Вселенная – всего лишь одна из потенциально бесконечного числа вселенных, и в каждой из них бозон Хиггса имеет разную массу. Это объясняет, почему наша Вселенная оказалась такой гостеприимной. Если теория мультивселенной верна – а он не отрицал, что является поклонником этой идеи, – то наша масса Хиггса была лишь одной из, возможно, бесконечного числа масс Хиггса.
«А что там есть, в этих других вселенных?» – спросил архитектор.
«Все, что только может существовать, – ответил физик. – В одной Вселенной все точно так же, как в нашей, только кофе розового цвета. В другой мы разговариваем точно так же, как сейчас, но вам на голову надет цветочный горшок». Физик улыбнулся архитектору, затем резко посерьезнел, как будто вдруг застеснялся этих экстравагантных идей. «Большинство из этих вселенных, конечно, очень скучны, – добавил он. – Потому что в них нет подходящих условий для эволюции материи».
Прежде я уже интересовалась теорией мультивселенной – как раз в те годы, когда читала книги по физике. Эта теория возникла задолго до того, как был открыт бозон Хиггса, и считалась одним из самых удачных решений проблемы «тонкой настройки». Если где-то уже реализованы все возможные варианты физических
