Рысь - Урс Маннхарт

Когда Марк подошел к террасе, где сидело несколько постояльцев, Райнер Вакернагель как раз фиксировал скатерть одного из свободных столов серебристой скобкой. Марк осведомился о Соне, и, прежде чем Вакернагель успел ответить, девушка с подносом в руках уже показалась на залитой солнцем террасе. На ней были черные капри и тесно облегающая майка, словно позаимствованная у восточноевропейской гимнастки, а под ней угадывалась грудь, которой бюстгальтер ни к чему. На бедрах — черный ремень с кошельком, на шее — акулий зуб. В двух метрах позади нее из дверей вылетела Лайка, заприметила Марка и со звучным лаем бросилась на него. Две дамы за соседним столиком вздрогнули от появления «дикой зверюги».

— Спокойно! — крикнула Соня собаке и, поставив на один из крайних столиков две чашки кофе и два куска сливового пирога, пожелала приятного аппетита. После чего с подносом в руках, весело улыбаясь, направилась к одолеваемому собакой Марку.

— Спокойно! — приказала она собаке и поцеловала Марка в губы. — Ну как?

Марк не мог оторвать глаз от ее обтянутой груди.

— Глядя на тебя, можно подумать, что сейчас разгар лета.

Собака залаяла.

— Спокойно!

А потом нежно:

— Ты же знаешь, не люблю я этих длинных платьев. Как прошел призыв?

И снова громко:

— Спокойно!

Марк рассказал. Соня просияла и поздравила его. Радовалась она не только тому, что ее парень не пойдет в августе в рекрутскую школу, но и тому, что он не будет иметь ничего общего с армией. Марк-пацифист нравился двадцатитрехлетней Соне гораздо больше.

— А отец твой что говорит? — поинтересовалась она.

— Отец? — удивился Марк. — Надо еще покумекать, как сказать ему об этом.

— Он еще не знает? А как же рентген?

Марк рассматривал пальцы Сони так, будто видел их впервые в жизни.

— Может, сначала отпразднуем? Мне сейчас не хочется думать о том, как он выгонит меня из дома и как мне придется зарабатывать десять тысяч франков, чтобы попасть в театральное училище. Может, устроим сегодня вечеринку?

Соня отняла у Марка руку, с любопытством взглянула на него и пальцами изобразила телефон, по которому Марк станет приглашать друзей.

Хотя больше никого из официантов не было, Райнер Вакернагель не возражал против того, чтобы в самом начале сезона самостоятельно обслужить нескольких прекрасно знакомых ему клиентов. Поэтому вечеринку было решено устроить в Сониной комнате на втором этаже отеля.

Еще до наступления вечера маленькая чердачная комнатка со скошенным потолком наполнилась молодежью, музыкой, пивом и папиросной бумагой. Из Лауэнена приехали только Себастиан, сын Ойгена Хехлера, да Мартин, сын Мэри, хозяйки «Тунгельхорна», — двое семнадцатилетних юношей, с восхищением посматривавших на Марка. Из Гштада прикатил старинный приятель, которому тоже удалось откосить. Остальные были поклонниками Сэмюэля Беккета, с которыми Марк познакомился два года назад на небольшом театральном фестивале во Фрибуре. Все поздравляли Марка с непригодностью, чокались с ним и по кругу передавали косяк. Один нелестно высказался о рисунках на стене, но узнав, что их сделала Соня, тут же принялся хвалить. Другой стал утверждать, что те должны висеть во Фрибурском художественном музее, чтобы там наконец-то можно было увидеть что-нибудь стоящее. Марку нравилось, что Соня выделяется на фоне его друзей чем-то эфемерным, чем-то возвышенным. Нравилось, что кто-нибудь из них то и дело с завистью взглядывал на ее фигуру, на майку, на акулий зуб. А она весь вечер оставалась такой же недотрогой, как и ее плоскомордая собака.

После нескольких бутылок пива и сигарет некоторые гости занялись отчаянными поисками дисков Боба Марли, другие принялись цитировать Беккета. В итоге заговорили о планах Марка перебраться в Тичино.

— Ничего не имею против твоих амбиций, Марк, — начал один. — Но на самом деле, театральное училище тебе вовсе ни к чему. Гражданская оборона научит тебя уму-разуму гораздо лучше, куда лучите самого Беккета.

— Так точно! Швейцарская гражданская оборона — это вдохновленный Беккетом вводный курс в бездны человеческого абсурда.

— Рад случаю поговорить с вами, — сказал Райнер Вакернагель.

Альбрехт Феннлер, позвонивший в «Лауэнензе», после того как узнал от Беата Бюхи, что именно там находится его сын, решил промолчать.

— Я и так собирался связаться с вами в ближайшие дни, — продолжил Вакернагель, — поскольку хотел обсудить один проект на Луибахе.

Тишина на другом конце провода несколько озадачила владельца отеля.

— Просто хотел рассказать вам об одной задумке, вот и все.

Сегодня вечером у него найдется время, ответил Альбрехт Феннлер. Вакернагель поблагодарил, Феннлер нетерпеливо потребовал позвать сына.

Через мгновение Райнер Вакернагель был уже у двери Сониной комнаты. Перекрикивая музыку из-за двери, он сообщил, что Марка зовут к телефону.

Музыка стала тише. Соня открыла дверь. Из-за ее спины на Райнера Вакернагеля уставилось множество вопрошающих лиц. Он извинился и повторил свои слова, добавив имя Альбрехта Феннлера. Соня заверила его, что Марк сейчас спустится. Вакернагель поблагодарил и пошел вниз по лестнице.

Марк Феннлер, слишком хорошо выпивший, для того чтобы это оставалось незаметным, непонимающе взглянул на Соню.

— А телефон где?

— Внизу, — сказала Соня.

Выйдя из комнаты, спускаясь по широким ступеням и отыскивая взглядом телефон, Марк вспоминал о прежних стычках с отцом. Ему было семнадцать, когда в модном журнале старшей сестры он увидел этого Иисуса, висящего на кресте, с окровавленными руками и ногами, пробитыми длинными, черными, уходившими глубоко в плоть гвоздями. Этот Иисус был темнокожей женщиной, на которой не было ничего, кроме небольшой набедренной повязки. Никакого опыта общения с обнаженными женщинами Марк тогда не имел, а порнографические картинки казались ему похабщиной и безвкусицей. Но эта распятая фигура приковала его взгляд. Он долго не отрываясь смотрел на ее грудь, на длинные, черные волосы, доходящие почти до сосков, и на ребра, выступавшие под грудью этой худощавой женщины. Его собственные чувства поразили его, но образ распятой явно вызвал у него эротическое возбуждение. Соски напоминали ему о чем-то животном, о свиньях, производили отталкивающее впечатление, и тем не менее, ему хотелось смотреть на них. Он повесил эту фотографию над кроватью. Когда ее заметил отец, в Нижнем Луимосе разверзлась преисподняя. После многодневных дебатов мать пришла к заключению, что Марк может вешать в своей комнате все, что угодно. Если кому что не по вкусу, может туда не входить.

И теперь, беря в руки трубку, Марк тоже надеялся на заступничество матери. Он кратко обронил «алло» и не пытался показаться трезвым. Слова отца он воспринимал исключительно как абсурдный набор звуков — до тех пор, пока взвинченный Альбрехт Феннлер не повесил трубку.

Тем самым Марк добился желаемого результата: выиграл время. Послушал, как Райнер Вакернагель управляется на кухне. И медленно отправился наверх. Не доходя до порога комнаты, он успел повесить на лицо задумчивую мину.

Не прошло и часа, а Райнер Вакернагель уже стучал в дверь Альбрехта Феннлера в Нижнем Луимосе. Словами, в которых звучало явное недовольство, Феннлер позвал его в гостиную и указал на стул, не предложив ничего выпить.

Райнер Вакернагель смущенно теребил красный галстук. Еще прошлой осенью, когда на общинном собрании было решено повысить этим летом сборы за парковку у озера, он понял, что в общине его начинаний никто не поддерживает. О повышении сборов общинный совет доложил как о мере, призванной заставить приезжих ездить на автобусе и тем самым разгрузить узкую дорогу через Луимос. Тогда Вакернагель почувствовал, что большинство стремится усложнить ему жизнь или, по меньшей мере, заработать на его клиентах. Ему оставалось лишь надеяться, что пять франков не остановят никого от поездки на озеро. Он был уверен, что и Феннлер голосовал против него. Но все-таки еще раз подробно рассказал о себе и своей бизнес-концепции. Ему хотелось бы лично разъяснить свою идею жителям Лауэнена, а не навязывать им заявку на строительство.

— Я вас и так знаю, — перебил Альбрехт Феннлер, с неудовольствием разглядывая галстук Вакернагеля.

Вакернагель поспешил перейти к делу. Он понимает, что его никто не ждет с распростертыми объятьями, ему важно лишь, чтобы его выслушали.

В ответ Феннлер глянул на него с подозрительностью добросовестного таможенника.

Вакернагель рассказал ему о планах строительства, упомянул о ситуации с озером и Луибахом, подчеркнул выгоду для водоема, рыб и всего Лауэнена, означил сумму в двадцать тысяч франков, которую фонд восстановления природы выплатит, если проект начнется в этом году, и вкратце поделился идеей о так называемой рысьей тропе. Ему представляется пешеходная тропа, по которой можно будет гулять как с детской коляской, так и в инвалидном кресле — тропа, которая вилась бы по заново сформированному прибрежному ландшафту Верхнего Луимоса, с мостами и скамейками, а также выглядывающими из-за живых изгородей деревянными фигурами рысей. Как Феннлеру наверняка известно, рыси сейчас чрезвычайно популярны. Постояльцы отеля все чаще спрашивают, водятся ли в Лауэнене рыси. Туристический бизнес непременно сделает на этом деньги. В том числе и Феннлер, предлагающий «Ночлег на соломе». Поскольку все интересуются рысями, но никто ни разу не видел их живьем, рысья тропа была бы идеальной инвестицией. Кто отправится по ней с выданным напрокат биноклем, тот гарантированно увидит рысь. Хотя бы деревянную. Но все-таки увидит. Информационные таблички, расставленные вдоль тропы, будут рассказывать о рысях, Луибахе и природном заповеднике в Гельтентальской долине. Появится новое прекрасное место для активного семейного отдыха в Альпах. Он, Альбрехт Феннлер, выиграет от того, что гуляющие по тропе будут проходить мимо его огородов, и он сможет рассчитывать на значительный рост продаж. То же самое, разумеется, касается и «Ночлега на соломе». Те, кто жаждут приключений, не станут ночевать в отеле, а предпочтут его сарай. Идеальная форма синергии.