Красный сокол - Владимир Шморгун

После такого открытия Иван Евграфович долго не мог уснуть, перебирая в памяти свои встречи с вождями страны и непристойные анекдоты о них в кругу товарищей.

Глава 2

Китай маньчжурский

Сосредоточив под покровом ночи на аэродроме подскока огромные силы авиации, китайцы совершили внезапный налет на главную базу снабжения японских войск — остров Формоза именно в день рождения микадо. Удар потряс захватчиков как гром среди ясного неба. Правительство Японии сместило с должности губернатора острова, а начальника авиабазы в городе Тэйбей отдали под суд за допущенную беспечность и плохую работу. Активные боевые действия японцев поутихли.

Выполняя поручение ЦАГИ, Иван Евграфович не без приключений перелетел на подбитом им и потом отремонтированном японском истребителе из Ханькоу в Кульджу. Сдав трофей и полетную характеристику на него начальнику базы, он без передышки полетел, согласно новому предписанию, в приграничную зону Маньчжоу-го недалеко от Благовещенска — Хэйхэ, где фактическая власть безраздельно принадлежала партизанам национально-освободительного движения Китая.

В Благовещенск Иван вызвал Аню, снял квартиру для нее, а сам переправился на правый берег Амура для организации учебно-тренировочного центра по подготовке китайских летчиков, способных овладеть управлением советскими самолетами. К этому времени японская военщина, недовольная помощью Советского Союза Китаю, решила проследить реакцию советского правительства на провокационную вылазку у озера Хасан, чтобы с позиции силы понудить Советский Союз отказаться от помощи Китаю.

Подготовка китайских летчиков в глуши партизанского края не увлекала опытного бойца, и поэтому Федоров всеми правдами и неправдами искал возможность очутиться в гуще более грандиозных событий, чем возня с обучением летному делу китайцев советского происхождения, собранных по всему Дальнему Востоку. И такой случай ему представился.

Когда японская военщина затеяла провокацию у озера Хасан, разгромить вторгшихся самураев было поручено комкору Штерну, только что вернувшемуся из Испании. Узнав об этом, Иван отправился на «ласточке», как любовно назвали в Китае «мошку», в штаб Особой Дальневосточной армии. Там он связался с командиром отдельного армейского корпуса. Штерн благосклонно отнесся к желанию летчика «набраться опыта» у японцев, и уже на следующий день Иван принял участие в операции по обнаружении противника, просочившегося на территорию СССР.

Временно приписанный к аэродрому истребительной авиации, он вылетал на разведку с особого разрешения начальника штаба. Помимо разведки он пытался на свой страх и риск охотиться за одиночными самолетами врага, которые, к его изумлению, не вступали с ним в бой, а поспешно уходили в глубь своей территории, куда залетать ему строго запрещалось.

Комкор не мог приписать его к своей авиации без разрешения высших органов военно-воздушных сил, что в общем-то устраивало партизанскую натуру Ивана. С одной стороны, он не нарушил воинский устав, самовольно «откомандировавшись» по делу в штаб Дальневосточной армии, с другой — ему развязывала руки та суматошная, как всегда на первых порах, военная обстановка, при которой всякое патриотическое начинание приветствуется и поощряется. Только вот официально поощрить Ивана за сбитые самолеты было невозможно. Партизан, чужак! За это из Москвы никто бы не погладил по головке ни Ивана, ни командование Дальневосточной армии, которое и без него уже стонало от очередной чистки командирских рядов от «врагов» народа и предателей, выявленных государственными органами безопасности по подсказке японской контрразведки.

Впрочем, прирожденному летчику награды не так уж и важны. Высшая награда для него — летать. Поэтому в конце июля, когда фронт, казалось, притих перед наступлением Красной Армии, а водная поверхность озера чуть-чуть рябила от легкого дуновения ветерка, тянувшего со стороны Японского моря, Иван Евграфович вылетел на разведку в надежде встретиться с одиноким самураем и помериться силой.

Ему повезло. С юга на север озеро спокойно пересекал одинокий истребитель. Обрадованный Иван ринулся в атаку. Противник резко отвернул в сторону и огрызнулся пулеметной очередью. Иван зашел ему в хвост и с дальней дистанции врезал, что называется, от души. Самурай задымил и круто рванулся вниз, переходя на бреющий полет, стремясь дотянуть до своего берега. Бросив преследование, краснозвездный ястребок взмыл вверх, чтоб осмотреться. Как ни странно, но падения подбитого им самолета он не увидел, Зато опять обнаружил одинокий самолет, как две капли воды похожий на подбитый, барражирующий над своим берегом. Иван спикировал на него по наклонной, намереваясь ударить сбоку, но не тут-то было. Самурай неожиданно свалился на крыло, раза два беспорядочно перевернулся и, выровняв машину у самой земли, стал уходить в глубь маньчжурских сопок, явно рассчитывая на преследование.

Игра на добивание противника, удирающего в глубь своей территории, не понравилась бывалому летчику, и он повернул домой, не стал подвергать себя риску угодить в ловушку.

Опыт испанского добровольца — летать парами, а не тройками — не был востребован. По-прежнему истребители летали звеньями по три машины, что снижало эффективность боя.

К счастью, японцы тоже не были обучены групповому бою. Потери с обеих сторон складывались в пропорции один к одному.

В разгар сражения комкор дал команду поднять в воздух полк истребителей, к которому присоединился и временно приписанный Федоров. Набрав высоту, он сверху, подражая подбитому ястребу, переваливающемуся с крыла на крыло, буквально свалился в середину колонны бомбардиров и на глазах оторопевших япошек поджег двухмоторный самолет. Ему тоже досталось. Поврежденную машину он посадил на ближайший аэродром, возле которого упал подбитый им бомбовоз. Японцы спустились на парашютах, и он стал свидетелем первого допроса пленных.

Когда красноармейцы, изловившие парашютистов, передавали из рук в руки хозяевам аэродрома пленников, то они передали и клинок, отобранный у коренастого большеголового пилота. На рукоятке кинжала просматривались какие-то иероглифы, смысл которых никто, разумеется, кроме пленных, не понимал. Клинок как трофей под общее веселое настроение вручили победителю. Не зная, что с ним делать во время, так сказать, стихийного допроса, Иван машинально вертел подарок в руках, разглядывая испещренную значками рукоятку, изредка бросая взгляд на бывшего владельца холодного оружия.

Пилот держался гордо, отказывался отвечать на вопросы. Стрелок-радист вел себя проще, но ничего существенного не мог сказать: то ли действительно не мог, то ли не хотел. Третьей персоной оказалась девушка. К ней, вероятно из джентльменских соображений, никто не обращался с вопросами военного характера, считая ее присутствие в боевом самолете каким-то недоразумением. Лишь Иван знал, какая это важная птица порхает вместе с летчиками его императорского величества, но помалкивал, выдерживая роль стороннего наблюдателя.