Две недели - Роберт Александрович Балакшин

денежки. Но учительница из музыкальной школы говорит о Саше: способный, дескать, парнишка, да и жене хочется иметь свое, не прокатное пианино. Он и согласился. Только две недели тянул со справкой, надеялся, что жена передумает.

Лапин взмахнул колуном, и очередной чурбак разлетелся на две плахи.

Сестру свою Лапин потерял в сорок первом году. Они с матерью и сестрой Настей ехали в битком набитом поезде. Эвакуировались. Отец с самого начала войны был на фронте, писем от него не было. Они только отъехали от какой-то станции, как их стали бомбить. Над вагонами навис и помчался воющий оглушительный рев. Все бросились из вагонов — обезумевшая людская толпа — в поле. Но и в поле рев, вой, горячий твердый воздух, сшибающий с ног, комья земли, визг осколков, взрывы, крики, плач. Мать убило, а сестра в такой суматохе пропала. Не мудрено и пропасть.

В 1956 году он демобилизовался из армии, много лет разыскивал сестру. Об отце узнал: рядовой Лапин Павел Иванович погиб в первый день на фронте, о сестре же ничего узнать не мог.

Расколов последний чурбак, Лапин сказал жене, чтоб она шла домой, готовила ужин, и стал укладывать дрова сам.

— Кончаешь, Сережа? — послышался сзади голос соседа.

— Да, Володя, — обернувшись, ответил Лапин. — С работы? Чего хоть у вас там?

— Да печь керамзитная. Выскребла всю душу, мочи нет. Начальство гонит: нажмите, ребята, сдавать надо печь, план горит. То было ничего не допросишься, а тут и кирпича огнеупорного навезли, и шамота не один самосвал, только вкалывайте. Немного уж осталось, сегодня пораньше кончили. Тебе обещал помочь, да ты, гляжу, и без меня управился.

— Чего, Володя, ждать, зарядит дождь, как в тот год, майся зиму с сырыми.

— Так трахнуть бы надо по случаю завершения операции «Пила и колун».

— Можно, — согласился Лапин. — Юлия-то твоя пришла с работы?

— Пришла. Я чего и зашел: в магазин она собирается.

— Очередь, поди-ко, за вином.

— Она в свою очередь, я в свою. Ты за час управишься? И ладушки. Пока укладываешь, вернемся.

— Добро. Скажи Ирине, она даст пятерку.

Хотя принято бранить коммунальные квартиры с их общими кухнями, ссорами из-за очереди мыть лестницу, из-за лампочки в коридоре, но Лапины с Ивановыми жили дружно. Зачастую собирались на кухне почаевничать. Мужики за чаем перемигнутся, возьмут у жен по трешнику, своих добавят, посидят за бутылочкой. О праздниках и говорить нечего, всегда вместе встречали. Жили, одним словом, по-соседски, родственно. И ладно бы давно жили вместе, а Ивановы и приехали-то сюда года три назад.

Очень хорошо помнит Лапин тот день, когда Ивановы выгружали имущество с машины и заносили его на второй этаж. В мае месяце это было, вскоре после Дня Победы. Но не сам их приезд запомнился ему, а тот миг, когда он впервые увидел жену Володи — Юлю.

Увидев ее, остановился он, будто что толкнуло его, и долго смотрел на нее, так смотрел, что, когда Юля обернулась и встретила его взгляд, покраснел, скорей схватился за угол шкафа, который только что сняли с машины, и вместе со всеми потащил его наверх. «Черт, подумает еще чего, так уставился».

И когда Ивановы уже жили здесь, и он не раз встречался с Юлей на кухне, на лестнице, за праздничным столом, то первое странное впечатление припоминалось ему. Казалось, где-то видел он Юлю раньше, когда-то очень давно. Пытался он вспомнить — где, но мглистое воспоминание плавало и рвалось, как туман, не было ни слова, ни звука, ни намека — ничего, на чем можно бы остановиться и хоть что-нибудь вспомнить, только качание какой-то таинственной темноты.

Лапин относился к Юле с предупредительной и смущенной ласковостью. Обычно он не стеснялся в выражениях: в бригаде, на стройке не до этого, но дома, если тут была Юля, следил за собой и, даже подвыпив, не позволял себе забываться. Ирина сперва косилась на новую соседку, хмурилась, ревновала даже. Но потом успокоилась и подчас посмеивалась над мужем. Говорила: «Любовь-то твоя на кухне, попроси-ко чая на заварку, у нас весь вышел».

Лапин не обижался, вспоминая тот зыбкий, летучий миг, в который жена Володи почудилась ему сестрой Настей. Какая сестра?! Если подумать, не помнил он уже совсем Настю и любил скорей не ее, а воспоминание о ней, воспоминание о том дне, о самолетах, о мертвой матери. Конечно, любил и жалел он сейчас уже не ту, неизвестно где сгинувшую сестру, а всех тех маленьких девочек, которые вместо того чтобы играть в детсаде в дом, в больницу, в прятки, вместо того чтобы есть мороженое, кутать нарядную куклу, рисовать, прилежно слюнявя карандаш, прыгать на черте, печь пироги в песочнице и засыпать вечером в тихой покойной кроватке, обняв перед сном тонкой ручкой за шею мать, обезумев от страха, бежали из вагонов в поле, падали там куда попало, выли, срывая голосишко, над трупом матери, гибли под осколками, под завалившей их землей или обессиленные, промокшие шли куда-то по раскисшим дорогам, тряслись на грузовиках, мыкались по детдомам, довольствуясь черным хлебом, случайно доставшимся пестрым лоскуткам, в который и завернуть-то ничего нельзя.

Пробовал он заговорить с Юлей, когда они оказывались на кухне вдвоем, кто у нее родители, где она раньше жила, не было ли у нее брата, но Юля отмалчивалась и сразу уходила с кухни. Однажды Лапин подумал, уж не считает ли она, что он заигрывает с ней. И расспросы с тех пор прекратил, а осторожно попытался кое-что разузнать о ней у Володи. Сосед рассказал ему немного: Юля не знает, кто ее родители, из детдома она.

— Да?! — изумился Лапин (он тоже был детдомовский). — Из какого?

Глупый вопрос. Если б они были в одном детдоме, разве не узнал бы он сестру. Юлин детдом был совсем в другой области.

— Павлович, — долетел со двора в сарайку голос Володи, — мы уже!

Лапин уложил последнюю охапку дров в поленницу, убрал колун, запер сарайку и пошел домой.

На кухне были Ирина и Юля. Ирина сливала воду со сварившейся картошки, а Юля, накрыв скатертью стол, резала хлеб.

— Что, мужички, давно не виделись? — посмеиваясь, сказала Ирина. — Соскучились друг по дружке?

— Давно, давно, — ответил уставший Лапин, подходя к рукомойнику.

— Чего ворчишь-то, не слышу! — кричала развеселившаяся жена.

— Говорлива больно, — брякая рукомойником, отвечал Лапин. — Сами-то не утром ли расстались.

Ирина с Юлей рассмеялись.

На кухню вышел Володя и, слушая шутливую перебранку, усмехался.

— Заели, соседушко, тебя бабы? Как по радио-то поют: то ли еще будет, ой-е-ей!

— Не говори лучше, — скупо улыбнувшись, сказал Лапин. — Не