Трансвааль, Трансвааль - Иван Гаврилович Иванов

И Арся ушел несолоно хлебавши.

Вот уже вторую неделю в деревне не вздували свет в избах, так как вечерняя заря сходилась с утренней. Ярившееся солнце в полдень упиралось своим раскаленным теменем в межень короткого северного лета, как в дубовую притолоку. А каким днем буйно и прогрохочет скоротечная гроза – и снова над головой заголубеют высокие небеса, слегка притушенные белесой поволочью перистых облаков; и умытая ливником нагретая земля сразу запышет духмяными запахами огородней овощи и луговой цветенью разнотравия. Но вот подует легкий сиверок, и сразу потянет на деревню свежестью заречных березников – рослых и светлых. И как ни странно, вся эта благовонность не могла перешибить сытный, как запах горячего ржаного хлеба, стойкий дух недавней навозницы на паровом поле, с которой новоиспеченные колхозники, как и в старые добрые времена, в этом году постарались управиться ко дню архангела Гавриила.

Мужики между делом уже поставили в хлевах на место разобранные во время навозницы жердяные заплоты. Бабы, пользуясь небольшим роздыхом междупарья (сев закончен, а сенокос еще не начался), шили себе и дочерям простые сарафаны, а мужьям и сыновьям рубахи-косоворотки, хотя и с ситцем стало совсем туго после того, как деревню зачумила сплошная коллективизация. Однако, порывшись в сундуках, кое-что еще нашли – оставшееся от нэповских припасов. В Новинах так уж повелось: на сенокос выходили в ситцевых нарядах, но прежде обновив их на именинах столяра.

Прошлым летом, после разорения церкви, были настрого запрещены местными и районными властями все религиозные праздники. К тому ж и сам именинник попал в опалу и, как липка, был ободран. Арся так и объявил: нече, мол, славить лишенца-обложенца! Может, поэтому, как думалось новинским, и первый колхозный сенокос прошел через пень-колоду. В конце концов все сено сгноили. Зимой пришлось раскрывать крыши сараев, чтобы хоть как-то продержать скотину до новой травы.

И нынче Арся затевал ту же свару, да только новинские бабы не захотели плясать под его дудку. Накануне праздника, с утра пораньше, с тщанием вымели голиками зеленые заулки и потом стадом уплелись в лес за первой ягодой-голубикой. А несколькими днями до этого они ходили, как на богомолье, в неблизкую деревню Мышья Гора на ветряную мельницу с шалгунами за плечами, чтобы смолоть зерна и испечь в честь своего мастера именинные пироги.

Арся понял, что новинские, вопреки запрету на церковные праздники, сговорились-таки начинать сенокос, как и допрежь, с именин столяра. И дабы потом его не обвинило местное и районное начальство в попустительстве поповщине, он решил в день ангела столяра заняться общественными делами, чем, думал, укрепит пошатнувшийся свой авторитет «закоперщика новой жисти».

И вот накануне праздника, пополудни, новинские увидели Арсю важно шествующим по улице с приваленным к плечу, как ружье, заступом. За веревочной опояской штанов вихлял топор, в правой руке он нес на отлете ножовку. Весь этот «струмент» он наотрез отказался вернуть законному хозяину, столяру Ионычу, во время обхода деревни председателем колхоза Симом Грачевым. Мало того, показал ему еще и дулю, гневливо разбрюзжавшись: «Что с воза упало, то не вырубишь топором! Не для того власть брали в свои руки, штоб потакать контре недобитой».

– Кудысь это, Арсентий, намылился? – теряясь в догадках, окликнула его с заулка тетушка Копейка.

– На кудыкину гору! – буркнул в ответ Арся-Беда и дальше шпандорил босиком по улице, время от времени поддергивая штаны. Известная новинская пересмешница бабка Пея еще подметила:

– Глякось, опосле того, как наш Беда-то лишился своих обчественных чинов и сдал куды следует широкий ремень со ржавой пукалкой, мотня-то агромадных портов Кузьмы-мельника еще ниже опустилась. Вота, топает себе, а она только и мотается: туды-сюды, сюды-туды! Кубыть, валек от плуга подвешен между ног-от. – И не без удовольствия позлорадствовала: – Теперича с веревочной-то опояской на портах не больно вызверишься на людей. Сразу видно, што лыком шит!

Вечерело. «Коровий пулковник» Емельян уже пригнал с поля скотину и, перекурив с мужиками у колхозной кладовой, не спеша вышагивал по подокониям журавлем на своих сухопарых длинных ногах, ладно обряженных в березовые лапти с ажурно переплетенными до колен крест-накрест узкими ременными оборами. И вот в этот-то час и пошла гулять по деревне, как петушиная зоревая – от двора к двору, – ошарашивающая молва:

– Дивуйтесь, люди! На Певчем кряжу, где хотели построить избу-читальню, Великий Грешник Новин роет впрок себе могилу…

Первыми всполошились старухи:

– Мало рыжий прусак при жизни попугал крещеных, дак теперича еще и мертвым собирается полошить людей! Нет, не по чести лежать ему на Певчем кряжу.

– Не говори, кума, за его прохиндейство ему давно уготовлено место за церковной оградой.

Такого, чтобы кто-то загодя копал себе могилу, на веку не слыхивали окрест, поэтому новинские, не садясь ужинать, поспешили к перевозному вздыму. Приходят и – верно: на бывшей разметке избы-читальни была вырыта яма. Только вот сам могильщик не смахивал на завтрашнего жмурика. Сидит себе на свежевырытом песочке и, прохлаждаясь, разморенно с устатка посмаливает свой едучий самосад, да по-хозяйски поглядывает из-под сломанного козырька вылинявшей кепчонки на истомившееся за день-деньской красное солнышко, прикидывая в уме, успеет ли спроворить задуманное дело до заката. Просто любо-дорого было смотреть на мужика, озадаченного житейскими заботами. Новинским и спросить-то было как-то неловко про могилу, поэтому председатель Грач-Отченаш окольно намекнул:

– Обченаш, не качели ли Арсентий Митрич решил тут поставить?

– Могет, и качели, а могет, и не качели, – уклонился Арся от ответа, старательно теребя жесткую щетину на скулах, а сам все озобоченно поглядывал на красное солнышко, склонившееся к темным шишакам леса Хорева Смолокурня (когда-то в стародавние годы там промышлял – гнал деготь и выжигал уголь – старик-старатель по прозвищу Хорь).

И Сима Палыча невольно поманило посетовать перед закоперщиком новой жизни, тем паче, что остались они с глазу на глаз, на свою председательскую ношу:

– Тяжела, обченаш, шапка Мономаха… Вроде б и артельно стали жить, а в делах – одни запарки. Живем как черти окаянные! Ну скажи, какая-такая была необходимость нам с тобой, Арся, нынче заставлять людей в Пасху чистить хлевы и возить навоз на поля? Можно подумать, что у бога дней – решето. И как мы с тобой в тот день ни строжили наших мужиков, а вечером-то они все равно разговелись, как следно. А ты, видно, где-то на дармовщину так назюкался, что потом до ночи шатался по подокониям в разорванной до пупа своей красной рубахе, с расквашенной сопаткой и на всю деревню горлопанил вместо «Христос воскресе» – «Вставай, проклятьем заклейменный».

– Бывает, и на старуху найдет проруха, – хохотнул Арся без покаяния.

– Так-то оно так, но некрасиво, обченаш, получается перед