Война в Зазеркалье - Джон Ле Карре

Лейсер усмехнулся, вытянул перед собой ладонь и сделал ею движение, напоминавшее вращение пропеллера самолета.

– И да и нет, – ответил он. Его клетчатый галстук крепился к сорочке тяжелой золотой булавкой в виде хлыста наездника на фоне лошадиной головы, выглядевшей довольно-таки вульгарно.

– А вы, капитан?

Холдейн помотал головой.

– Значит, не женаты, – задумчиво произнес Лейсер.

– А ведь были и другие ситуации, – продолжал Холдейн, – когда допускались очень серьезные ошибки из-за отсутствия или недостатка надежной информации. Ведь даже мы не можем себе позволить держать своих людей сразу повсюду, вот что я хотел подчеркнуть.

– Понятное дело, – вежливо отозвался Лейсер.

Бар постепенно заполнялся.

– А не знаете ли вы какое-то другое место, где мы могли бы спокойно продолжить разговор? – спросил Холдейн. – Заодно и поужинали бы. Вспомнили кое-кого из старых знакомых. Или у вас уже назначено свидание с кем-то еще?

У среднего класса принято ужинать рано. Лейсер посмотрел на часы.

– До восьми я свободен, – сказал он. – Но вам нужно что-то делать со своим кашлем, сэр. Это, вероятно, признак опасной болезни.

Часы у него были тоже золотые с черным циферблатом и окошком, показывавшим различные фазы луны.

Помощник министра тоже следил за ходом времени и был недоволен, что его задержали на работе.

– Думаю, что уже упоминал об этой проблеме, – говорил ему Леклерк. – С МИДом стало очень трудно иметь дело, когда речь заходит о паспортах для оперативных сотрудников. Они взяли моду в каждом случае консультироваться с Цирком. Понимаете, нашего статуса здесь недостаточно, мы не имеем никакого влияния. Вот почему мне так сложно не надоедать вам подобными вопросами. Ведь они понятия не имеют о том, как мы работаем. Не было бы лучше, если бы мой департамент обращался за паспортами непосредственно в личную канцелярию министра? Тогда отпала бы необходимость каждый раз тревожить людей из Цирка.

– Что вы подразумеваете, когда говорите, что с МИДом стало трудно иметь дело?

– Вы же помните, как мы отправили беднягу Тейлора под чужим именем. А МИД объявил его паспорт недействительным за считаные часы до его отлета из Лондона. Боюсь, что это в Цирке напутали – типичная административная ошибка. А ведь паспорт сопровождал тело покойного при доставке в Великобританию, и по прибытии возник скандал. Для нас это обернулось серьезной головной болью. Мне пришлось отправить одного из моих лучших людей, чтобы исправить ситуацию, – солгал он. – Между тем не приходится сомневаться, что, если министр проявит настойчивость, Шеф Цирка легко согласится изменить организацию этой части работы.

Помощник указал карандашом в том направлении, где располагалась личная канцелярия.

– Хорошо, поговорите непосредственно с ними. Отработайте схему. Действительно, получается глупость какая-то. С кем вы имеете дело в канцелярии?

– С Де Лилем, – ответил Леклерк не без удовлетворения. – Он заместитель главы общего отдела. А в Цирке – со Смайли.

Помощник министра записал фамилии в блокнот.

– В этом Цирке никогда не знаешь, с кем лучше разговаривать. У них такая запутанная иерархия.

– Кроме того, мне придется запросить Цирк о технической поддержке. Радиопередатчики и прочее железо. В целях безопасности предлагаю использовать какой-то благовидный предлог. Широкомасштабная переподготовка и обучение нового персонала выглядят вполне правдоподобно.

– Благовидный предлог? То есть ложь? Да, помню, вы мне уже говорили об этом.

– Это мера предосторожности, не более.

– Поступайте, как сочтете нужным.

– Мне показалось, вы сами не хотите, чтобы Цирк был полностью в курсе. Это же ваши слова: никакого монолита. Из этого я исходил в своих действиях.

Помощник еще раз посмотрел на часы, висевшие над дверью.

– У министра в последнее время неважное настроение. Жуткий день с этим Йеменом. Но, как я думаю, в большей степени его нервируют дополнительные выборы в Вудбридже: там столько неясностей с голосами маргиналов. Кстати, как у вас продвигаются дела в целом? Для него это тоже предмет озабоченности. Понимаете, ему надо разобраться, во что верить. – Он сделал паузу. – Эти восточные немцы наводят на меня ужас… Но вы упомянули, что уже нашли человека, который по всем статьям подходит для выполнения задания.

Они вышли в коридор.

– Мы как раз ведем с ним сейчас переговоры. Он пойдет на сотрудничество. Полагаю, что все станет известно уже сегодня вечером.

Помощник чуть заметно наморщил нос, уже держась за ручку двери приемной министра. Он был человеком церковного склада и не любил отклонений от нормы.

– Что может заставить человека заниматься подобным делом? Я имею в виду не вас, разумеется, а его.

Леклерк покачал головой и после небольшой паузы заговорил доверительно, словно они с помощником министра разделяли взгляды во всем.

– Одному богу известно. Это тонкий вопрос, в котором мы сами не всегда досконально разбираемся.

– Что он за человек? Какова его классовая принадлежность? Дайте мне хотя бы его краткую характеристику.

– Умен, хотя и самоучка. По происхождению – поляк.

– А, тогда понятно. – Казалось, это объяснение удовлетворило его. – Будем соблюдать предельную деликатность, договорились? Не надо рисовать министру все в черных красках. Он терпеть не может драматических ситуаций. Впрочем, в данном случае последнему идиоту понятны вероятные опасности, возникающие перед нами.

И они вместе вошли в приемную.

Холдейн и Лейсер сели за двухместный столик в укромном уголке, словно двое любовников в простом кафетерии. Это был один из тех ресторанов, где пустые бутылки из-под кьянти считают достаточно привлекательными элементами оформления интерьера, даже не пытаясь оживить его чем-то еще. Уже назавтра или через месяц он мог закрыться, и никто бы этого даже не заметил. Но пока он был новым и популярным, а его хозяин надеялся на светлое будущее заведения, клиентам было вполне уютно. Лейсер заказал натуральный бифштекс, свое любимое блюдо, и поглощал его, сидя очень прямо, прочно уперев локти в стол.

Поначалу Холдейн словно забыл о цели встречи. Он стал достаточно косноязычно рассказывать о своем военном опыте, о департаменте и об операциях, о которых давно начисто забыл, но освежил в памяти, порывшись днем в архивных папках. Причем рассказывал он – это казалось уместным – только о тех агентах, которым удалось остаться в живых.

Вспомнил он и о курсах, которые когда-то закончил Лейсер. Интересовало ли его с тех пор радиодело хоть в какой-то степени? Честно говоря, нет. А рукопашный бой? В этом как-то не возникало необходимости.

– Насколько я помню, во время войны вам пару раз случалось попадать в скверные переделки, – осторожно намекнул Холдейн. – По-моему, у вас были неприятности в Голландии, или я путаю?

Собеседник сдержанно кивнул. Это был явно не тот эпизод, что льстил тщеславию и возбуждал приятные воспоминания о старых добрых временах.

– Да, я тогда крупно влип, – согласился он. – А все по молодости.

– Что же с вами стряслось?

Лейсер посмотрел на Холдейна, часто моргая, словно его только что разбудили, а потом начал рассказ. Это была одна из тех военных историй, которые тысячекратно повторялись в разных вариантах с первого дня начала войны, такая же далекая от этого уютного ресторанчика, как голод и нищета, и звучавшая тем более неправдоподобно, чем честнее рассказывалась. Он словно говорил не о себе самом. Как будто героем был кто-то другой, а он лишь услышал обо всем по радио. Его поймали, он сбежал. Много дней ему нечего было есть, ему пришлось убивать, чтобы выжить, а потом он попал к своим и был переправлен в Англию. Рассказывал он почти спокойно. Вероятно, потому, что сейчас война уже виделась с большой дистанции. Вполне возможно, все его слова были чистой правдой. Но получалось, как у вдовы-католички из Италии, когда она рассказывает о смерти мужа, – вся страсть из сердца уходит в громкие слова. И все же было отчетливо понятно: он вспоминает только потому, что его попросили. Если в его истории мелькали почти невероятные героические поступки, то в отличие от Леклерка он упоминал о них не для того, чтобы произвести впечатление на других, а чтобы защитить себя. Он казался сейчас очень замкнутым человеком, почти отвыкшим говорить вслух, – человеком, так давно живущим в изоляции от общества, что теперь ему трудно было к нему заново привыкать. Он говорил на правильном английском, но у него вдруг прорезался сильный иностранный акцент, причем такое произношение не смог бы воспроизвести самый умелый имитатор. Голос остался вроде бы тем же, но в этом окружении зазвучал до странности чужим.

Холдейн вежливо и внимательно слушал. Когда Лейсер закончил, он спросил:

– Как они сумели вообще узнать, что вы вражеский агент? Вам что-то известно об этом?