Аттила. Бич Божий - Морис Бувье-Ажан

Это было чистое безумие.

Хотел ли он в своем гневе задеть Ореста, этого римского перебежчика, удостоив Онегеза эпитета «цивилизованный»?

Замыслил ли он скомпрометировать Онегеза в глазах его соратников и самого Аттилы? Надеялся ли он действительно выиграть время, пока будет рассматриваться новое предложение? Думал ли он, что такое решение избавит его от всех перипетий переговоров, дипломатических ловушек, продолжения шантажа и… убийства Аттилы? Вероятнее всего, его выходка была не более чем срывом, нервным срывом человека, которого оставили силы, который подавлен бременем обстоятельств и тяготится собственными обязанностями, мечтая, как о чем-то невозможном, о днях, когда он сможет заниматься правом, наслаждаться музыкой и ездить на охоту, отдыхая от Афинаиды.

А не было ли в этой на первый взгляд безумной речи здравого зерна политического реализма? Публично продемонстрировав свое презрение к Эдекону, Феодосий сделал невозможной даже мысль о существовании преступного сговора между ними…

Во всяком случае, вскоре после этого публичного выпада Эдекон, который был гостем Мартиала, тогда как Ореста пригласил к себе Максимин, тайно виделся с Феодосием в присутствии только Хрисафия и Мартиала. Император ограничился следующим напутствием: «Все, что было сказано и обещано вам моим верным и преданным спатарием, является нашим пожеланием и повелением». Эдекон с поклоном вышел и… немедленно направился сообщить обо всем Оресту.

Орест ликовал. Вот теперь-то они попались! Надо только завязать узелок потуже, не допустить промаха и не подать вида кому бы то ни было, особенно Вигиласу и Максимину. Первый думал, что знает все, второй не знал ничего. Надо было только поддерживать уверенность в первом и не проболтаться второму.

Сразу по возвращении из поездки Эдекон и Орест введут Аттилу в курс дела. Эдекон расскажет о всех деталях заговора, главным инструментом которого сам должен был стать. Аттиле станет известно не только о происках Хрисафия, но и о благословении покушения византийским императором. Доказательствами заговора могут стать мешки с золотом, а полного признания у Вигиласа добиться не составит труда, достаточно пообещать сохранить ему жизнь. Честный Максимин будет столь возмущен, что не замедлит поставить императорскую печать на подготовленный договор. А затем можно будет продолжить шантаж, пока не наступит нужный момент, и тогда Константинополь заплатит по счетам. За коварство первого министра и вероломство императора Византии гунны потребуют золота, золота и еще раз золота!

На торжественном прощальном ужине у великого евнуха Вигилас предложил Оресту найти способ сообщить императору о реакции Аттилы и Онегеза на предложение об арбитраже. Орест согласился и даже уточнил, что гонцом будет Эсла.

Орест сделал реверанс в сторону весьма польщенного графа Максимина, пообещав сделать все возможное для решения «восточного вопроса» на благо обеих сторон и по возможности облегчить его миссию, хотя, признался он, едва ли Онегез примет предложение об арбитраже, но Аттила, вероятнее всего, согласится — ведь он так любит решать все миром…

Обращаясь к Хрисафию, Орест заявил, что, несмотря на потрясшую их оскорбительную выходку византийского императора, послы императора гуннов признательны господину спатарию за проявленное понимание и теплый прием и будут весьма рады оказать ему ответный, хотя, конечно, и не столь роскошный, но со всеми подобающими почестями, прием у себя в Гуннии. Хрисафий как великий евнух не мог покидать пределов Восточной Римской империи, но тем не менее он горячо поблагодарил послов за приглашение. Все разошлись с приятной надеждой на скорую встречу.

Послы застали Аттилу в Буде, где он решил провести несколько дней в обществе своих домашних и личной охраны. Состоялось тайное заседание. Аттила был несколько ошеломлен перспективой покушения. Он редко проявлял свои чувства, но тут крепко обнял своих послов.

В ставку затребовали Онегеза, который прибыл через несколько дней. Очередной тайный совет.

Послали за Эслой, который явился немедленно. Ему предстояло тотчас отбыть в Константинополь с вестью, что «король» Онегез весьма польщен предложением византийского императора, но должен отклонить его, добавив, однако, — ибо не было причин отказываться от предложения императора и нужно было любой ценой выманить его посольство, — что обсудит вопрос с графом Максимином, как только удостоится чести встретиться с ним.

Эсла должен был также сообщить в Константинополе, что император гуннов согласен на то, чтобы византийские послы провели в Сердике только один день и одну ночь, после чего почетный эскорт доставит их в императорскую резиденцию. Ставки сделаны.

На следующий день или через день Феодосий II передал Максимину в присутствии Приска, Вигиласа и двух-трех высокопоставленных членов дипломатической миссии текст своего ответа Аттиле.

Феодосий, очевидно, не придавал ему большого значения, так как имел все основания полагать, что у Аттилы не будет времени продолжать дискуссию. Надо было лишь сохранить видимость дипломатического демарша, дабы привести императора гуннов в ярость и заставить его обдумывать ответ в течение нескольких дней, что даст Эдекону время успешно осуществить задуманное предприятие до отъезда византийских послов.

Феодосий составил ответ, ответ юриста, который, не отвергая саму идею договора, ставил его заключение в зависимость от результатов исследований, экспертиз и других подготовительных работ. Насколько известно, он выдвинул следующие «контрпредложения»:

Не упрощенный порядок установления права гуннов на владение захваченными территориями, а определение границ смешанной комиссией, которая вынесет свое заключение, учитывая историческое прошлое, этнические факторы и интересы коренного населения.

Полное согласие в отношении Паннонии.

Нейтральный статус долин и равнин Маргуса и Нишавы, свободный регион под совместным контролем, традиционные рынки сохраняются там, где они есть, поддержание порядка осуществляется совместно римской и гуннской охраной.

Совместная охрана укрепленных пунктов к северу от Константинополя, но, если Гунния считает необходимым подобное требование в ущерб установлению прочного мира между сторонами, в Афирасе может располагаться постоянный гуннский гарнизон.

Создание постоянно действующей комиссии смешанного состава, которая будет единственным официальным органом, регулирующим все вопросы культуры, коммерции и перемещения для римлян и гуннов в приграничных районах.

Согласие с требованием выдать перебежчиков, числом семнадцать человек.

Согласие с требованием к обеим сторонам назначать в посольства лиц высокого ранга.

Возможность передачи предложений гуннов и ответных предложений римлян на суд Онегеза при обоюдном согласии подчиниться его решению и позволить ему проводить необходимые расследования и анализ для установления границ, решения вопросов о нейтральных территориях, путях сообщения и организации органов местного управления и охраны порядка.

Все эти контрпредложения, перечисленные в императорском послании, адресовались лично к Аттиле и были скреплены печатью. Опечатанное послание было торжественно вручено графу Максимину, который во главе своего посольства, охраны и семнадцати схваченных перебежчиков отбыл в Афирас, где его ждал гуннский эскорт, чтобы сопроводить в ставку Аттилы, местонахождение которой было совершенно не известно послам.

О дальнейшем ходе событий мы знаем достаточно хорошо благодаря дневнику Приска, хотя в его рассказе встречаются некоторые противоречия.

В Афирасе римлян встретил отряд довольно диких гуннов. Через тринадцать дней пути они достигли Сердики. Проведя сутки в развалинах домов и палатках, посольство продолжило путь и достигло Наисса, «полного слез и стенаний жалкого населения из стариков и калек». Пересекли равнину, «усеянную мертвыми костями». Питались мясом быков и баранов, доставляемых местными жителями. Римляне жарили мясо, мечтая о более разнообразной пище; гунны «жадно разрывали превосходными зубами кровоточащую плоть». Реки переплывали в «челнах из коры, которыми ловко правят гуннские лодочники, избегая водоворотов и течений». Вот они уже на другом берегу Дуная, и… гунны исчезли!

Встали лагерем в поле. «Гуннский вождь по имени Скотга, который, по всей видимости, пользуется большим доверием Аттилы, вошел в наш лагерь в сопровождении многочисленной свиты из высокопоставленных лиц, среди которых мы узнали Эдекона и Ореста. С невероятной беспардонностью Скотта потребовал назвать ему цель нашего посольства. Максимин с достоинством ответил, что должен передать послание лично Аттиле. (…) Скотта разразился хохотом и заявил нам, что прекрасно знает, о чем говорится в письме, и в доказательство пересказал его слово в слово».