Одна любовь на двоих - Елена Арсеньева

Ганька не мог поверить, что Ефимьевна желает Семену успеха в том деле, за которым он его послал. Что-то здесь не так!

Ефимьевна ушла. Ганька задумчиво стоял у окна, как вдруг увидел, что из конюшни выбежал парнишка и, крестясь и оглядываясь, словно за ним гнались черти во главе с сатаной, бросился наутек. Это был конюшонок, который уводил лошадь, погубившую Ерофея. Что же так напугало бедолагу? Не связано ли это как-то с Ефимьевной и Семеном?

Смутная тревога, овладевшая Ганькой при виде старой ключницы, уже не утихала. Он должен знать, что произошло в конюшне.

Спустился во двор и, обойдя нескольких бунтовщиков, недовольно косившихся на него, делая вид, что не слышит их криков: «Когда дележка, атаман? Не пора ли барское добро нам раздать?» — вошел в конюшню.

Тихое ржание, запах конский, смешанный с запахом свежего сена, хруст соломы под ногами — все это вмиг произвело на него умиротворяющее впечатление.

Осмотрелся. Да вроде все ладно. Тихо, полутемно… Кони стоят в денниках, все спокойны, обихожены, вычищены. Даже странно видеть среди этого порядка небрежно разметанный стожок сена, валяющиеся рядом вилы.

Что ж так напугало конюшонка? Почему он бросил работу, почему сбежал, почему крестился, будто черта увидал?

Ганька наклонился подобрать вилы — и замер. Почти на уровне земляного пола, напротив его глаз, зияла в стене изрядная дыра, как будто кто-то изнутри пробил ее.

Он невольно перекрестился. Что за чертовщина?! Что за сила нечистая сидела в бревенчатой стене и вышибла ее?

Ганька даже зажмурился, не веря глазам, а когда снова открыл их и присмотрелся, понял: бревенчатой стены никто не пробивал. Просто меж двух опор сруба была зачем-то вставлена гладко, тонко оструганная дощечка, которую иноземцы называют фанерой. Вон, валяется в стороне. Именно ее и вышиб удар изнутри. Неудивительно, что мальчишка испугался, когда оттуда кто-то вылез…

Но кто вылез? И где он теперь?!

Ганька осторожно, крадучись обошел конюшню, тыча вилами в сено там и сям, то и дело озираясь и сторожась, чтобы никто не набросился со спины. Постепенно убедился, что в конюшне никого, кроме него, и в помине нет. Но куда ж делся неизвестный, так напугавший конюшонка? Скорей всего, поразмыслив, решил Ганька, он успел выскользнуть отсюда, пока Ганька шел по лестницам и переходам дома. Объевшаяся ватага не обратила на него внимания, значит, он был одет так же, как прочие мужики. А может, свое платье прикрыл каким-нибудь зипунишком-армячишком.

Кто же он? Один из барской дворни, которая разбежалась во время нападения, покинув своего господина? Ганька знал, что между крестьянами и дворовыми всегда была вражда. Первые полагали вторых лизоблюдами и подхалимами, а вторые тщились подражать господам и числили деревенских жителей сущими хамами, даром что среди этого хамья полным-полно было их ближайшей родни. Вся, вся дворня, за исключением некоторых сенных девок — например, той Лушки, которую атаман сегодня прищучил в запечье, — унесла из поместья ноги, но, может, кто-то сыскался похрабрей прочих и остался? Спрятался в каком-то тайнике до поры до времени, а потом вот здесь вышел… Но где он в тот тайник зашел?

Ганька знал, что баре побогаче любили строить дома с причудами. Как-то раз выпало ему со товарищи поозоровать в одном таком доме. Не смогли только пробраться в потайную комнату, где, по достоверным слухам, хранились баснословные сокровища, пришлось ноги уносить, потому что господам помощь воинской команды подоспела. С тех пор Ганька к слухам о потайных ходах и комнатах относился с доверием и уважением.

Он снял со стены фонарь со вставленным туда свечным огарком, вынул из кармана кремень и кресало, которые всегда носил при себе, потому что самогарные спички в те времена были удивительной господской игрушкой, доступной далеко не всем, зажег фитиль и наполовину всунулся в дыру вместе с фонарем. И очутился словно бы в тесной длинной бочке, а может, в трубе. Можно ли по ней пролезть?

– Ну, если ты пролез, я тоже пролезу, — заносчиво сказал Ганька своему неведомому сопернику.

А лезть в каком направлении? Труба уходила и вправо, и влево.

Ганька решил положиться на удачу. Коли начала ему судьба подсказки подкидывать, авось и продолжит.

Он рассудил, что фонарь в пути будет только мешать, вынул из него огарок, потушил и сунул за пазуху вместе с кремнем и кресалом: отсюда в случае чего удобней будет доставать, чем из порточного кармана.

Сначала он пополз направо, потом ощутил, что труба как бы поднимается вверх. Ползти туда, ни за что не цепляясь, было трудно. Он все же не таракан. Не лучше ли попробовать по левому рукаву двинуться?

Ну что ж, возвращаться приходилось ногами вперед. Ганька подумал, что похож на покойника, который сам себя на кладбище тащит, и ухмыльнулся. Кабы знал, что не первый он, кому этот способ передвижения подобные мысли навеял, может, не стал бы усмехаться.

Ну что ж, полз он и полз, обливаясь потом и тяжело дыша, не решаясь засветить свой огарочек, потому что боялся задохнуться вовсе, да к тому ж в деревянной, потрескивающей от сухости трубе палить свечи мог только самоубийца-грешник, а Ганька пока еще не намеревался сводить счеты с жизнью.

Полз он, значит, и полз, как вдруг ноги его, которые, напомним, опережали туловище, провалились в какую-то дыру. Ганька с трудом удержался, повис, размышляя, стоит ли спрыгнуть. Может, до земли аршин, а может, и несколько саженей. Неохота было бы свалиться с переломанными ногами… Куда?

Наверное, в подвал. Вполз он, прикинул Ганька, в тайный ход на конюшне. Отверстие было на уровне земли. Теперь ход понизился. Значит, Ганька должен очутиться в подвале. Может статься, в том самом, куда заточили двух молодых господ, Славина и Перепечина?

Ганька уже почти не сомневался в том, что оба они удрали через тот пролом в стене конюшни. Значит, знали про ход заранее. Но почему об этом не предупредил атамана Семен? Предатель! А может, не знал о тайном пролазе? Да быть этого не может, чтобы он и Ефимьевна ничего не знали!

Надо скорей вернуться в конюшню. Забрать Ульяшу — и бежать с нею… если она еще не сбежала с кем-то другим, конечно!

Ганьку словно огнем опалило от этой мысли. Торопливо начал подтягиваться, чтобы снова влезть в трубу и ползти обратно, как вдруг… как вдруг что-то сковало его ноги и сильно дернуло… Он сорвался и полетел вниз!

– Нету здесь ничего! — Ульяша устало опустилась на пол посреди стопок пыльных книг и кучи пыльных бумаг, которые они с Фенечкой извлекли из старого шкафа, а заодно из массивного сундука, выдвинутого посреди кабинета.