Ненадежный свидетель - Мария Скрипова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Думать? Насмешила. Запертому в четырех стенах, мне только и остается, что копаться у себя в голове. Дочь слишком верит в меня. И все же… Мы действительно подобрались близко, настолько, что они похитили Егора, чтобы убрать меня с дороги. Два вопроса: откуда они столько знают о моей семье, и что такого знаю я, что стал для этих тварей опасным свидетелем.
– Дай листок, пожалуйста, – прошу у дочки. Протягивает. Рядом ложится, пятки кверху, внимательно наблюдает. – Помогай, сама меня на это уговорила.
За пару часов работы на листке две колонки. Дионеи знают, что у Аленки есть сын. Значит, либо они следили за ней все это время, либо следили за мной. С учетом того, что эти твари могут принимать человеческий облик, это может быть кто-то из знакомых. Тот, кто в курсе результатов расследования. Информатор в участке? Мельник? Почему нет? Красивая, молодая девушка. Интересно, как давно Афанасьев с ней знаком? Эта женщина изначально вызвала во мне интерес, да и кулон-бабочка. Я уверен, что видел его раньше. Логичный вариант, складный. Александра в курсе каждого шага, что позволяет им опережать нас на два. И все же что-то не сходится. Она сама настаивала на моей помощи. Для чего ей упрятывать меня обратно?
Второй вариант крысы нравится мне куда больше за упущением адекватности личностно-оценочной позиции. Новый ухажер моей жены. Странный тип, неприятный. Он вполне мог бы сойти за таинственного незнакомца, с которым контактировала Одинцова. Финансовое состояние позволяет купить фальшивую личность, да и мое возвращение в психбольницу играет только на руку. Организовать похищение Егора ему было бы проще простого. Но… Слишком хорошо для правды. Фактов нет. Ревность мешает. Аленка – безумно красивая женщина, заботливая, нежная. Ангел. Мужчины всегда обращали на нее внимание, и Вячеслав не исключение. Приходится признать, любой другой на его месте оказался бы в этом списке. Дочка улыбается, сама вычеркивает. Давно мы так с ней не сидели…
Впрочем… Вариантов много. Это мог быть кто угодно. Сами полицейские, молоденькая девчонка-секретарь или уборщица. С этим пусть Афанасьев разбирается, его работа. Факт остается: за нами наблюдали. Мы сами, вольно или невольно, выдавали всю информацию похитителям.
Со второй колонкой сложнее. Если я что и знаю, то не помню этого. Единственное, что не выходит из мыслей, – детская площадка в березовой роще. Делаю пометку. Но что это дает? Полицейские с собаками вдоль и поперек исследовали каждый угол. Ничего. Голова начинает раскалываться, без таблеток было лучше. Эти препараты мешают думать, блокируя болезненные воспоминания.
– Григорий Константинович, – зовет психиатр. Я и не заметил, когда он зашел. Бумагу прятать поздно, внимательно изучает. Сосредоточен, как и всегда. – Поделитесь, что это?
– Это для дела, – вздыхаю я. А вот и весь прогресс коту под хвост. Недоволен будет. – Здесь некоторые предположения. Мне нужно встретиться с Афанасьевым. Я понимаю, что после того, что я устроил, меня не выпустят, но мне действительно нужно с ним поговорить.
– Боюсь, это невозможно. Мы с вами уже обсуждали, игра в детектива не идет вам на пользу, как и следствию. Вы сами решили вернуться, никто не заставлял вас устраивать стрельбу в полицейском участке, разве не так? Почему сейчас вы изменили свое мнение?
– Павел Степанович, я не прошу, чтобы вы меня выпустили. Один звонок. – Мерзкое чувство вновь ощущать себя заключенным. И как я позволил опять запереть себя здесь? Вспомнил, Аленка с Егором. Об этом док и спрашивает. Ловко переменил тему. – Я здесь из-за жены, чтобы им ничего не угрожало. Но это действительно важно.
– Григорий, у нас с вами только наметился небольшой прогресс. Ваша жена приходит каждый день. За очень долгое время детские рисунки в этой комнате не от Люси, а от вашего нового маленького друга, Егора. Мне казалось, эти пару дней вы действительно были счастливы. Я ошибался? – пожимает плечами Павел Степанович. – Что поменялось сейчас? Дочь? Она убеждает вас в том, что вы обязаны продолжать поиски?
– Она хочет, чтобы я спас Нику, – признаюсь я. Дочка взгляд отвела, смотреть на меня не может. Неужели у меня настолько примитивная симптоматика, что док читает меня, как открытую книгу. – Вот же! Я сам этого хочу, так? Вы говорили, что Люська – лишь образ, который транслирует мои собственные мысли и переживания. – Док кивает. Полное опустошение. Я, как хорек в клетке, мечусь из стороны в сторону. Мне стоит самому определиться, во что я верю. – Я не хочу ее потерять.
– Потерять Люсю? – мягко спрашивает он. – Поэтому вы продолжаете сопротивляться лечению? Боитесь, что образ вашей девочки исчезнет? Вы, Алена Игоревна, Егор и призрак Люси не смогут сосуществовать совместно. Человек с вашим уровнем интеллекта не может этого не понимать.
Логично. Что, если док прав? Во сне вместо Ники была моя дочь. Я пытался ее спасти, но безуспешно. Она уже была мертва. Если предположить, что мой разум сам пытается убрать Люсю из подсознания, образно проецируя кошмары, то становится понятно желание вернуться к расследованию. Просто попытка реанимировать образ галчонка в голове, подкрепляя бредовыми идеями. Но меня действительно пытались убрать с дистанции, похищение мальчика и записка в руках жены тому подтверждение. Как и пустой гроб нашей малышки. Не понимаю. Не выходит понять! Как же я устал от всего этого!
– Григорий, давайте поступим так. Я передам записку следователю. Роман Михайлович – хороший детектив, он сам решит, полезна она для дела или нет. Но на этом мы с вами закроем тему расследования и помощи следствию. Сфокусируемся на том, чтобы вы смогли отпустить Люсю и жить дальше. Согласны?
– Да, согласен, – киваю я, протягивая сложенный вдвое листок. Не смотрит, в карман сунул. За долгих пять лет Павел Степанович чего только от меня не наслушался, еще одна писулька вряд ли чем удивит. Но не скрою, приятно. Не стал совать нос не в свое дело, хотя бы при мне. – Отдыхайте, Григорий Константинович, хорошего вам дня.
Поворачиваю голову на дочку, как только док выходит из палаты. Надулась, на кровать с ногами в самый угол забралась. Закрытая поза, защитная, я ее разочаровал. Снова.
– Предатель! – выдает малышка, взгляд ни разу не подняла.
Не хочу отвечать, слишком устал. От таблеток постоянно хочется спать. Глаза слипаются, мне нужно прилечь. Разговор с дочерью подождет до вечера. А пока тихий час. Больным положено.
Очередные кошмары. На этот раз все спутано, сумбурно. Нет четкой картинки. Разное время, образы, меняющиеся локации. Резкий звук вырывает из пучины неконтролируемого безумия. Не понял, почему разбито стекло? В палате погром, одежда раскидана, пол рваной бумагой усыпан и два перевернутых стула по разным углам.
– Люся, что ты наделала? – Перевожу взгляд на дочь. В середине палаты стоит, на меня зверьком смотрит. Щеки, как после мороза, раскраснелись, волосики растрепанные. С поличным поймана, на месте преступления. – Галчонок, зачем? Меня в изолятор запрут…
– Ты же хотел от меня избавиться. Я помогаю, – грозно отвечает она. Взгляд уверенный, кулачки сжаты. Не жалеет о том, что сделала. Только сейчас понимаю, откуда бумага. Ее альбом… Все рисунки за пять лет клочками раскиданы по комнате. Нет! К такому я не готов! Ведь берег каждую ее картинку, даты ставил, подписывал. Все уничтожено, до последнего рисунка.
– Глупышка моя маленькая. – Мне бы злиться, да не могу. У самого слезы на глазах. Ничего, отсижу в изоляторе, не впервой. Картинок она еще нарисует. Ничего страшного не случилось. Сам себе не верю. Предчувствие паршивое. – Я не хочу от тебя избавиться, это не так. И никогда не будет так.
– Неправда! Ты хочешь быть с мамой и Егором. Мне там места нет! – Отвернулась, губы кусает. Она всегда так делала, когда сказать не могла. Но сейчас собирается, ладошку на щетину небритую кладет. – Прости, папочка. Я сама помогу
