Пруссия без легенд - Себастьян Хаффнер

И все же сам Бисмарк сделал более, чем кто-либо другой, чтобы Пруссия "кончилась" — не вследствие политической несостоятельности или неудач, а напротив (и в этом парадокс) — вследствие чрезмерного успеха. Он привел Пруссию на такую высоту, где она на длительный срок дышать не могла. Основанием Империи, которое превратило Пруссию в господствующую силу Германии, а Германию — в господствующую силу Европы, возможно он отчасти чересчур пришпорил Германию — об этом можно спорить; но бесспорно, что Пруссии он при этом привил смертельный микроб. В объединенной Германии Пруссия неизбежно мало-помалу теряла свою самостоятельность, свою идентичность и в конечном счете — свое существование. Она стала избыточной, аномалией в строительстве Империи; и в конце она стала жертвой потерпевшей крах немецкой мировой политики — политики, которую Пруссия в качестве Пруссии никогда не вела и даже не желала вести.

Историк Вальтер Буссманн отзывается так: "Когда Бисмарк объединился с национальной идеей, одной из движущих сил столетия, то он желал быть полезным прусскому государству, но в объективном смысле он одновременно служил делу национального государства — стремлениям своих политических противников". Можно сформулировать это еще острее: союз между прусской государственной идеей и немецкой национальной идеей был союзом между огнем и водой; и если дело выглядело так, будто сильный огонь мог превратить воду в пар, то в конце концов огонь был затушен водой. Основание Империи Бисмарком для современников выглядело как величайший триумф Пруссии; в конечном итоге это оказалось началом конца Пруссии. Тем не менее, конец не сделал триумф несостоявшимся. Мало какие из государств перешли к концу своего существования столь почетно, как Пруссия Бисмарка.

Пруссия Бисмарка — это пишется и читается так, будто является само собой разумеющимся; но будет хорошо, если при произнесении этих слов на мгновение приостановиться и удивиться. Это правда: Бисмарк действительно самостоятельно определял политику Пруссии с того момента, как стал премьер-министром — и что за политика это была! Но как же это стало возможно? Бисмарк ведь вовсе не был прусским правителем. Политические решения в Пруссии всегда принимались королями: Фридрихом Вильгельмом I и Фридрихом Великим совсем единолично; их преемниками с привлечением в определенной степени министров и советников. Но чтобы простой министр в течение лет и десятилетий определял прусскую политику, как если бы он был королем — уже в 1865 году английский министр иностранных дел Кларендон язвительно говорил о "короле Бисмарке I", — такого в Пруссии еще не бывало. Ни разу не было такого даже во времена наибольшего блеска Гарденберга — 1810–1815 годы, — чтобы совершенно лишенный мужества, подавленный, и вообще из всей династии самый нерешительный король [57] предоставил своему канцлеру свободы действий более, чем обычно.

Но Вильгельм I, король Бисмарка на всю жизнь, был гораздо более сильным властелином, чем Фридрих Вильгельм III, хотя титул "Великий", которым его внуки пытались наградить его посмертно, тем не менее никогда не пристал к нему. Но среди прусских королей он несомненно принадлежит к первому ряду. Можно назвать его вторым королем-солдатом Пруссии: душой и телом он был настоящим солдатом, опытным кадровым офицером. Благодаря ему была проведена войсковая реформа в Пруссии, без которой возможно войны Бисмарка прошли бы гораздо менее удачно и не столь гладко. В такой же степени личной заслугой короля является назначение на должность невзрачного, однако выдающегося и способного начальника Генерального Штаба Мольтке. Наконец, подчинение командования войсками Генеральному Штабу — это исключительно прусский рецепт успеха, который был введен при Вильгельме I, и он еще долго был передовым в военном деле. И кроме своей в целом более чем выдающейся военной компетентности Вильгельм I обладал еще крепким здравым смыслом, большим политическим жизненным опытом — когда он стал королем, ему было 64 года, — и сильным монархическим чувством собственного достоинства. Он был чем угодно, но только не призрачным королем, и что в таком случае он все же в течение всего своего неожиданно долгого правления (умер он лишь в 1888 году в возрасте 90 лет) будет стоять в тени своего гениального премьер-министра, а позже имперского канцлера — об этом он не думал и не гадал. Между Вильгельмом I и Бисмарком вовсе не было естественного сродства и человеческой симпатии. Еще незадолго до того, как он в час величайшей нужды сделал Бисмарка главным министром, король подчеркнул, что этот человек производит на него зловещее впечатление и наполняет его внутренним отвращением; а Бисмарк со своей стороны никогда не переставал говорить о нервном истощении, которое является результатом вечной борьбы с королем и вокруг короля.

Не следует упускать из вида эту постоянную борьбу при оценке деятельности Бисмарка. Она более, чем все иное объясняет важную тенденцию в политике Бисмарка как раз в первые богатые событиями и драматические восемь лет — в годы основания империи. Часто говорили о "бонапартизме" Бисмарка и в его политике между 1862 и 1871 годами находили наполеоновские черты. Несправедливо: Бисмарк ведь не был узурпатором и никогда не в мыслях у него не было поставить себя на место легитимного короля; "Революцию в Пруссии делают только короли", — сказал он как-то при случае. Но одно общее у него действительно было с Бонапартом: как и он, Бисмарк постоянно находился под давлением успеха — хотя и не шла речь о нелегитимном троне, как у того, но тем не менее о его собственном положении. Ведь король мог в любой момент отстранить его от должности — как это позже действительно сделал Вильгельм II, — а уж во врагах, работавших над его свержением (в том числе в тесном окружении короля), как и в конкурентах, полагавших, что могут делать его работу лучше него и охотно занявших бы место Бисмарка, никогда не было недостатка. Он постоянно должен был делать себя незаменимым; для этого ему нужны были постоянные кризисы (ведь на переправе коней не меняют) и постоянные успехи (ведь успешного министра не так легко увольняют). Это с одной стороны объясняет воинственность, с которой Бисмарк в его первые годы правления прямо-таки искал и обострял кризисы, а с другой стороны "осторожность часовщика" (удачное выражение биографа Бисмарка Людвига Райнерса), с которой он снова и снова поступал при решении своих задач. Но это объясняет еще кое-что важное: а именно навязчивое стремление к успеху, которое вынуждало Бисмарка не только пренебрегать принципами и быть неразборчивым в своих средствах, но и даже менять свои цели, в зависимости от того, какая из них обещала ему самый быстрый и самый гарантированный успех.

Сам Бисмарк в старости, когда работал над легендой о себе, представлял иногда это так, будто с самого начала был нацелен на основание Империи, а триумфальную сцену провозглашения кайзера в Версальском замке на всех своих прямых и окольных путях всегда держал так сказать перед внутренним взором как неколебимую конечную цель. Не может быть ничего более ложного. "Однообразие в делах никогда не было моей чертой", — говорил он сам. Какие цели он ставил в данный момент для прусской политики, зависело для него всегда от того, что в данный момент обещало успех. Например, ссылаясь на войну с Данией в 1864 году, в одной из речей он обстоятельно высказался так: "Я постоянно держался той точки зрения, что персональная уния (между Данией и Шлезвиг-Гольштейном) была лучше, чем то что существовало, что самостоятельный правитель был лучше, чем персональная уния, и что объединение с прусским государством было лучше, чем самостоятельный правитель. Что из этого было достижимо, на это могли бы ответить единственно лишь события". Точно так же было и в войне с Австрией и с Германией в 1866 и в войне с Францией в 1870 году: постановка цели каждый раз зависела от ее достижимости, а не наоборот. Можно прямо-таки назвать это секретом успехов Бисмарка: кто каждый раз ставит в качестве цели достижимое, тот может быть вполне спокоен, что он всегда достигнет своей цели. Разумеется, при этом существует опасность, что достигнутое в конце концов может оказаться не стоящим того, чтобы к нему стремиться. Что же касается основания Германской империи, то существует достаточно свидетельств того, что Бисмарк сам долго сомневался, стоящая ли это задача для Пруссии, и еще интереснее, чем её история, это меры, принимавшиеся Пруссией против опасностей, которые она содержала для Пруссии и которые он вполне видел. Но пришло время кратко представить историю прусского основания Империи Бисмарком, то есть историю Пруссии в чрезвычайно драматические годы с 1862 по 1871.

Своему назначению на должность прусского премьер-министра в сентябре 1862 года Бисмарк был обязан тяжелому конституционному конфликту, произошедшему между королем и парламентом из-за уже упомянутой военной реформы, которую начал продвигать сам король. Это была ситуация, подобная той, что двумя столетиями ранее в Англии привела к большой гражданской войне и в конце концов стоила королю Карлу I головы: король и парламент сражались за верховное право распоряжаться вооруженными силами. Ни одна из сторон не желала уступать. Вильгельм I, брошенный своими министрами на произвол судьбы, устрашаемый своей семьей ужасными картинами обезглавливания английского короля Карла I, намеревался уже отречься от престола, когда ему был предложен в качестве спасителя Бисмарк, ранее завоевавший известность своими речами как твердый монархический реакционер.