Утро после «Happy End» - Татьяна Веденская

Хотя я не верю, что он об этом не думал. Нет. Просто не грузил. А Динка получала дивиденды со своего инвестиционного портфеля. Это был ее путь. Да, в этот раз мы ехали в разных составах. Мы только и делали, что теряли. Она – получала. Но я совершенно ей не завидовала. У нас с нею были разные цели.

Глава 4

О всякой всячине

Беременность – марафон в девять месяцев, где ты каждую минуту рискуешь сойти с дистанции. Весь маршрут делится на сектора – триместры, каждый из которых имеет свои характерные черты. В первом триместре ты одновременно боишься и того, что родишь, и того, что родить не сможешь. Одна часть мозга – рациональная (наверное, это мужская часть) – талдычит, что ребенок – страшная ответственность и обуза. Его нужно будет любить, делать с ним уроки, переживать за ссадины. И так хочется избежать всей этой мутоты. А вторая часть мозга, видимо, несущая в себе алогичное женское начало, всей своей нерациональной сутью цепляется за происходящие внутренние процессы и заставляет вас сжать кулаки. Только бы доносить. Любой ценой. Господи, сохрани.

Ко второму триместру становится понятно, что можно уже особенно и не дергаться. Город будет, саду цвесть. Именно во втором триместре вы имеете шанс узнать пол ребенка. У меня, как показало УЗИ, ожидался мальчик.

Когда тетя-доктор мне походя объявила:

«Мальчишка. Девяносто девять процентов!» – я сначала разрыдалась от счастья, а потом вдруг отчетливо осознала, что там действительно не расстройство желудка, не странная утренняя тошнота, не гормональное нарушение. Там человек. И теперь все будет иначе. В любом случае.

– А как он вообще? – спрашивал Костя, нервно покусывая ногти.

Я изумленно смотрела, как аккуратист Костя грызет ногти, не замечая ничего вокруг. Он увязался за мной не только в консультацию, но и в кабинет, где стоял монитор.

– А вот, смотрите сами! – добродушно улыбалась врач. Ей явно не впервой было наблюдать бьющихся в истерике папаш.

– Что? Что смотреть? Я ничего не вижу! Его там нет? – волновался Костик.

– Никуда он не денется. Бежать ему некуда, – смеялась я. Было дико приятно чувствовать себя центром всеобщего внимания и всеобщего волнения.

– Вот. Видите, носик?

– Носик! – ахнул Константин так, словно наличие у ребенка носика делало его избранным.

– А вот ручка, – продолжала докторша.

– У него все в порядке?

– Конечно! Все прекрасно. Пальчики все на месте, губка в порядке. Крупный мальчишка. По сроку восемнадцать, а по ножке все двадцать недель, – «порадовала» нас медицина.

– А почему? – нахмурилась я.

– Да просто богатырь. Мужчина, – вздохнула докторша, отключила аппаратуру и стерла салфеткой с моего живота (еще не слишком-то выпирающего) липкую дрянь.

Костя восторженно вывел меня в коридор. А вот я его восторгов не разделяла. Меня вдруг все стало раздражать. Чем больше он рассказывал мне о том, как он счастлив, тем мрачнее становилась я. Всего того, чего в Косте никогда не было и чего мне так в нем недоставало, теперь хватало с лихвой. Я говорю про нежность, про заботу и внимание, про нежные поцелуи по утрам, взволнованное «как ты себя чувствуешь?» на ночь. Наверное, единственное, чего нам, видимо, не хватало все эти годы, чтобы по-настоящему сблизиться, так это как раз ребенка. Может быть, если бы он появился в свое время, не было бы всей этой дурацкой истории с Денисом. Однако что выросло – то выросло. В смысле, история с Денисом была, и теперь я с ужасом смотрела, как Костя целует мой живот. Меня не оставляла мысль, что, возможно, это ребенок Дениса. Именно из-за этого я чуть не расплакалась в коридоре узиста. Только чудом мне удалось сдержать слезы и доскакать до Дудиковой. Где я все-таки разревелась.

– Да с чего ты взяла! – горячилась Динка, когда я, вымотанная безоговорочным обожанием супруга, рыдала у нее на диване.

– Костя – невысокий, даже скорее низкий. У него тонкие черты, а ребенок – богатырь. Даже больше, чем на свой возраст, – всхлипывала я.

– Какой у него может быть возраст, если он еще не родился?! – озадаченно уставилась на меня подруга.

– Восемнадцать недель, – важно пояснила я. – А крупный он в Дениса. И у него наверняка будут такие же синие глаза, как у него. И тогда я сойду с ума. Ты не представляешь, как мне страшно, что Костя обо всем догадается. Скажет: и в кого это у нас такой синеглазый амбал?

– Скажешь, что в тебя, – сжала губы Динка. – Ты-то у нас, слава богу, не карлик! Хватит нюни разводить. И себя накручивать.

– Я не выдержу! А вдруг он его не полюбит? Вдруг почувствует, что он – не его.

– Выдержишь. Ради ребенка. А Костя у тебя золото. Он уже его любит, – строгим голосом вещала она.

– Это же еще хуже, – рыдала я.

Весь ужас ситуации был в том, что Костя оказался из той редкой группы мужчин, почти вымершей на сегодняшний день, которые действительно хотят детей. Современные мужчины живут сегодняшним днем, избегая мало-мальского призрака ответственности. Дети в таком контексте представляют собой проблему. И даже больше. Как правило, все звучит как «это твоя проблема, дорогая». Изредка мужчины оказываются припертыми к стенке. ДНК-тесты, товарищеские суды, шантаж состоят на службе у забеременевшей женской половины человечества. Некоторых ловят за руку, некоторым не позволяет воспитание, они не бросают своих женщин. Но при этом у них такое героическое выражение лица, что сразу становится понятно, чего им стоит оставаться отцами. В целом дети перестали представлять собой ценность. Само по себе это очень странно, потому что дети – как раз то, что ни один мужчина не сможет купить за деньги или заполучить, используя служебное положение. Однако, видимо, количество женщин, готовых немедленно осчастливить потомством подходящего кандидата, зашкаливает. Ввиду всего вышесказанного, Константин с его неописуемой радостью от надвигающегося отцовства, с его готовностью отдать последнее (чего раньше за ним совершенно не водилось) и нежностью, с которой он смотрел на меня, – был похож на вымершего динозавра. Я не уверена, что на свете есть еще такой. И он – мой муж. От этого факта у меня срывает крышу. Мне хочется уснуть, а проснувшись, забыть навсегда имя Денис. Мне так хочется верить в то, что этот ребенок – его, моего ископаемого мужа. Но этого у меня не получается. И я реву, а Динка отправляет меня взашей.

– Всех слез, что ты пролила по разнообразным поводам за эти двадцать недель, хватило бы, чтобы засолить большую форель, – смеялась она надо мной.

– Тебе хорошо, а у меня совесть! – защищалась я.

– Совесть у нормальной женщины отпадает как рудимент годам к двадцати. А тебе уже, слава господу, за тридцать.