Возвращение блудного сына - Владимир Соколовский

Рявкал оркестр, и уносились жалкие, наивные слова через окно на улицу. Кто-то ругался и морщился, кто-то замедлял шаги и слушал — ибо многим, многим ведомо великое горе любви, постигшее несчастную девчонку, — оно всегда понятно человеку, как невнятно бы ни было поведано.

И по камушкам, по кир-пичикамРазлетелося счастье мое-оо!..И по ка-мушкам…

Кашин разглядывал Машу: она пусто смотрела в потолок, обмакивая иногда платком глаза. Подбежал официант — отмахнулась. Тот выпрямился, осклабился: «Слушш…» — но, лишь смолк оркестр, уже тащил, виляя задом, поднос: полграфина вина, балычок, икорка. Она сразу налила рюмку, выпила и стала рассеянно жевать бутерброд.

Шло время, а Маша все сидела одна. Подсаживающихся к ней или приглашающих на танец она отвергала коротко и энергично.

Вечер, шум и смрад обдавали агента угрозыска. За стол к нему привалились трое юных, худосочных, белесых, похожих друг на друга — видимо, из конторских. Пламенея угрями, они пили водку с пивом, слабогрудо выкрикивали: «П-па диким са-тепям За-абайкалья-аа…» — куражились над официантом и наконец, ослабев, засобирались к девицам. Особенно неприятен был один из них: он все время бегал в уборную и, возвращаясь, подозрительно вглядывался в Семена. Сипел, нарочито сгущая голос, в подражание начальству: «Нет, ты пага-ди! Йя тебе сделаю-ю…» И лез к нему со своим пивом и нечистым лицом. Не опасайся Кашин скандала, он давно бы выбросил из ресторана всю тройку да еще перетряхнул бы ее на улице. Но тут приходилось сидеть тихо, криво улыбаться и даже подхихикивать на скверные анекдоты конторщиков.

На какое-то время внимание отвлеклось Витенькой — он вдруг возник рядом и начал кружить вокруг стола с видом таинственным и значительным, подмигивая и запинаясь за кресла. Кашин хотел встать и подойти, однако Гольянцев, приложив к губам палец, долго шипел в его сторону, а затем исчез.

«Заблажил. Опять напился…» — с тоской подумал Семен.

В одиннадцать Маша подозвала официанта. Не спуская с нее глаз, агент рванулся к пьяному, крадущемуся из-за какого-то столика к эстраде баянисту, схватил его за руку, зло бормотнул:

— Доведут тебя шуточки, алкоголик. Где Черкиз — ну?!

— Че… Черкиз? А… А-а… — Витенька заулыбался, расцвел, посунулся целоваться — Кашин еле увернулся. — Не… Нету Черкиза. Дела, видать. Да ты его, никак, хватать собрался? Один? Не надо. — Он затряс пальцем. — Разве ж такой, как он, появится здесь без охраны? А одному тебе — пустое дело, и клочков по заулочкам не найдут-с… — Гольянцев уже не казался пьяным, хоть и покачивался взад-вперед и тыкал больно кулаком в грудь собеседника.

— Да хоть бы увидеть, увидеть его, — простонал Семен.

— Увидеть? Нет, не знаю. Не обещал. Насчет Машеньки разговор был, помню-с. Да вот и она, невозможная! Прельстила бесталанную головушку-у! — неожиданно завопил баянист, повернувшись к Маше и простирая в ее сторону руки.

На них заоглядывались. И Маша, посмотрев в их сторону, презрительно усмехнулась. Кашин скрипнул зубами, отпрянул от Гольянцева и двинулся к выходу.

Она вышла сразу вслед за ним. Внимательно поглядела по сторонам (Семен нырнул за угол) и пошла вниз по улице. Агент перешел на другую сторону и осторожно пошагал следом. Когда с освещенных центральных кварталов она свернула в боковые, глухие и темные, агент растерялся: не дай бог упустить ее, такая будет незадача. Лихорадочно работал мозг, перебирая варианты. Раньше свою схему поведения Кашин строил примерно так: если Маша не встретится с Черкизом в ресторане, идти за ней до дому и, выяснив, где живет, установить наблюдение. Однако в таком плане были и недостатки: Черкиз мог не пойти на контакт с Машей в ближайшее время, а оно стоило дорого. И Семен решил рискнуть: хоть риск был и велик, очень велик, но удача сулила многое…

28

Он ускорил шаг, хоть и шел, как прежде, сторожко и крадучись. Так! Так! Так! — приближался стук каблуков. Зашуршало вблизи платье; шаги замедлились и стихли — она остановилась. Встал и Кашин. Не доходя до нее метров пяти, задыхаясь, спросил:

— Вы ведь Маша, да? Маша Тарасова?

— А тебе-то что? Ну, подходи, подходи… — В темноте он углядел, как девушка раскрыла ридикюль и сунула туда руку.

— Извините, прошу вас. Наверно, странным может показаться: темно, глухая улица, вдруг мужчина окликает…

— А ты подойди, подойди, — нервно пела Маша, — а то я тебя по голосу никак не признáю.

— Красотою вашею пленившись, — вдруг ни с того ни с сего залгал Кашин. — Красотой вашею пленившись, еще в ресторане, позволил себе следовать за вами на достаточном удалении, дабы не спугнуть резвого Купидона (боже мой, боже мой, какую дичь я плету!) О, Карабосса! Ради бога, зажмурьте эти ангельские глазки; они прожигают кафтан мой до самого сердца; я не снесу их пламени.

— Иди сюда! — донеслось из темноты.

Он сделал два шага и остановился.

— Ручку-то выньте из ридикюля. А то неудобно может получиться.

— Спички есть у тебя?

— Нет, — удивленно ответил агент и для убедительности похлопал себя по карманам.

Она бросила коробку — та упала к ногам Кашина и откатилась в сторону. Он поднял ее.

— Освети лицо.

Вспыхнула спичка, другая; Маша напряженно всматривалась. Затем спросила:

— Это ты с Витькой-музыкантом на меня в ресторане глазел?

— Ага. — Кашин поежился, не узнав своего голоса: какой-то тоскливый, виноватый, противный.

— Зачем же?

— Э… Мне… Купидон… — завертелся Семен и вдруг, облившись с головы до пяток холодным потом, брякнул: — Имеем сведения, что вы, гражданка Тарасова, состоите в любовницах уголовного бандита Черкиза! — и дернулся к ней.

Рука ее снова прильнула к ридикюлю. Агент застыл.

— Вон оно в чем дело… — Кашин слышал ее дыхание. Иногда оно сбивалось, и слова тогда выходили прерывистые, бессвязные. — Ты… ты, значит, вот кто такой, ухарь-купец, удалой молодец. Будь ты проклят вместе со своим Черкизом, надоели, сволочи! — Она всхлипнула. — Стой, говорю! Ну, чего надо?

— Не извольте беспокоиться, гражданка Тарасова. Была бы возможность, я бы к вам не обратился. А так получилось, что нет возможности.

Она помолчала и спросила:

— Откуда ты взял, что моя фамилия Тарасова? Вот выдумал, надо же.

— Тот самый Витька-музыкант сказал, баянист Гольянцев.

— Ну, запивашка. Много он знает, вы его больше слушайте! Вот придумал, дурачок.

— Если дочь, почему же придумал? — растерялся Семен. — Конечно, в случае последующего брака…

— Не болтай! Не было никакого брака. И фамилия моя всю жизнь не Тарасова, а Лебедяева — понял, ты, Купидон?

— Эх, совсем запутался я! — Заскреб в затылке агент. Выиграв время, он почувствовал себя увереннее, свободнее. В ней тоже исчезла прежняя настороженность. — Лебедяева, значит…

— Ладно, хватит! Чего тебе надо? И документ показывай, почему я тебе должна верить?

— Тогда я подойду.

— Ну, подойди, что ли.

Кашин приблизился к Маше и протянул удостоверение. Светил спичкой, пока она читала.

Отдав документ, Лебедяева вздохнула:

— Час от часу не легче. Значит, Черкиза ищете? Застит он вам свет-то, соколики.

— Ясно, застит, — тяжело засопел Кашин. — Таких парней, друзей моих, убивает! А ты с ним крутишь. Такая же, видно. Постыдилась бы.

— Ну, ты! Нашел с кем про стыд разговаривать. Молчи, молчи…

В конце переулка послышалась колотушка. Почти одновременно выскочила из вязкого, душного мрака собачья свора и забесновалась вокруг них. Семен нагнулся — собаки отскочили, но через мгновение вынырнули снова, и лай их сделался еще более яростным. Он взял Машу за локоть:

— Пошли.

Шли по переулку: Лебедяева — впереди, Кашин — сзади, ногами отбиваясь от наседающих собак. Когда колотушка поравнялась с ними, послышался дребезжащий старческий голос:

— Ну-ко стоять! Хто тут ходит, безобразничает?! Давать мне ответ!

«Храбрый дед», — подумал с уважением Кашин и, подойдя к низенькой, облаченной в какой-то белый хитон фигуре, сказал:

— Гуляем, понимаешь ли, с барышней, никого не задеваем, никому не мешаем.

— А почему в энтом месте? Взяли моду — в темноте жаться. Идите в центр, там и жмитесь, сколь охота, а тутока и до греха рукой подать! — продолжал бушевать дед.

Агент нагнулся к нему и сказал негромко, но внушительно:

— Ты бы, дедуся, лучше с собачками распорядился — не ровен час барышню искусают. Быстро, быстро, я не шучу.

Тот постоял мгновение, потряс седыми патлами, что-то соображая, и вдруг, подняв палку, ринулся в кучу рвущихся к ногам Кашина собак. Они исчезли с удаляющимся воем; исчез и старик, кашляя и ругаясь, стукая колотушкой.

Семен окликнул Машу и услыхал из темноты:

— Спасибо, кавалер. Собаки, да еще ночью… ух, боюсь! — Она передернула плечами. — Что ж, проводи, если так. Видно, что из угрозыска, отчаянный!