Насмешливое вожделение - Драго Янчар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поэтому, когда следующим вечером он нещадно названивал, она не взяла трубку. Она ни с кем не хотела разговаривать. Ни с Питером, ни с этим человеком, который, то бродит по окрестностям с профессором Блауманном, то с каким-то психом, соседом по дому, то сидит в сомнительной компании. Ни с кем.
Все это Грегор Градник прокручивал в голове, пока безрезультатно набирал ее номер. Из дома, из уличного автомата. Из бара «Ригби», где торчал следующей ночью с Мартином, бросая монеты в музыкальный автомат и кубики льда его псу. О чем она все-таки думала, он так никогда и не узнал. То, что происходило в ее душе, выразить словами было невозможно.
Он сидел рядом с широко открытой дверью, откуда было видно окно на другой стороне улицы. Рыхлый мужчина с татуировкой на плече обнимал светловолосую женщину. Ее локти упирались в его торс, а голову она откидывала назад, так что спутанные волосы ходили ходуном. Потом Стелла положила голову ему на плечо, убрала локти и несколько раз стукнула его кулаком по спине. Ковальский разевал рот от смеха, правда, как он смеется, слышно не было. Все зубы у него еще были целы, но он слегка располнел и волосы поредели.
Глава пятнадцатая
СОВЕРШЕННО ОСОБЕННЫЙ ПОРОШОК
1
О том, что Гамбо в своей норе еще жив, он мог судить по тому, что оставленное под дверью молоко исчезало. Его почтовый ящик распух от рекламных буклетов и справочников в яркой упаковке. Очевидно, после провала Школы креативного смеха он работал над новым бизнес-проектом.
Только смеха Луизы что-то не было слышно. Однажды утром он увидел, как она выносила из квартиры пакет, полный пустых бутылок. Она была заплакана, глаза опять печальные, тушь растеклась и размазалась по щекам. Грустно ему улыбнулась.
Курс креативного письма приближался к завершению. Молодые писатели обрели уверенность в себе. Экспертиза восклицательных знаков их больше не интересовала. Фред Блауманн знал этот этап: теперь их нужно отпустить. Дать им высказаться. Они безжалостно кромсали свои тексты. Души, облеченные в слова, изливались с кончиков перьев. Стилистические обороты, анализ, чистый лист бумаги как вызов, его надо заполнить словами. Дать прочитать другим. Если потребуется, проговорить о написанном всю ночь. Грегор Градник смотрел на них, слушал. На какое-то мгновение его сердце кольнула зависть, мелькнуло воспоминание. На миг — о том времени, когда он и сам был таким. Теперь он больше не такой. Теперь он сидел в библиотеке и безвольно переворачивал страницы. Переписывал какие-то стихи, которые трубадуры некогда чеканили под балконами:
О, Боже, я был так восхищен…
когда ветер ударил в ее окно,
и она, быть может, меня узнала.
Спокойной ночи, сказала она.
И сам Бог знает, что я
Был великим лордом в ту ночь[14].
Переписал, положил в конверт и вместе с безвкусной «валентинкой» метнул на испанский балкон. Туда, где держал свою историческую речь и блевал профессор Попеску. Грегор, случалось, подворовывал что-нибудь у современных поэтов… о ночных мерзостях… давай пойдем, ты и я… по полупустым улицам, засыпанным опилками…
Около девяти утра, наконец, раздался звонок.
«Спасибо за утренний привет».
«Он был ночным».
«Это ты тоже списал?!»
«Как всегда».
«Все равно, спасибо. Я оценила».
«Явно недостаточно».
«Я ужасно занята. Извини».
Она была очень занята. Она взяла паузу. Близился Нью-Йорк, встреча с Питером была все ближе. Седовласый судья хотел, чтобы она все время была рядом.
2
Теперь, когда не нужно было больше готовиться, когда эта креативная штука в университете шла сама по себе: душа — перо — слово, он целые утра проводил на берегу, наблюдая за пароходами с туристами и за тяжелыми танкерами, которые питали нутро откормленного континента.
Что-то меня беспокоит, — написал он Анне, — что-то происходит вокруг. Может быть, это связано с тобой, хотел он добавить, с полным отсутствием твоего голоса, волос, тела. Мне кажется, я принимаю за твой голос какой-то другой голос. После этих месяцев все стало иллюзорным. Он хотел добавить что-то важное о ней, а не о себе. — Не могу писать. Библиотека стала для меня ужасным местом, клеткой. Буквы, как муравьи. Я существую только для того, чтобы пнуть компьютер, обрушить книжную полку, уронить поднос с едой на землю, все в таком же роде. Но это все равно не о ней. Он медленно разорвал открытку, смешал обрывки слов в кучку и бросил в бурую воду.
С неповоротливого речного парохода донеслись трубные звуки, похожие на звуки органа. Паровой орган, кто вообще о таком слышал? Он напоминал один народный инструмент, когда полые стебли тростника связывают вместе — тростянку. Как вы думаете, кто вообще слышал о тростянке? Ну что, Америка? Тростянка. Звуки органа как-то по-шарманочьи плыли над крышами Французского квартала, привлекая утренних уличных бездельников. В «Café du Monde» был установлен телескоп, вокруг которого толпились и галдели посетители. Он никогда не смотрел в него. Пятна на Солнце, извержения вулканической энергии Солнца, пузыри на его поверхности, которые отсюда выглядят как веснушки. Они влияют на приливы и отливы. И на людей тоже. На магнитные поля Земли, магнитные вихри на Северном и Южном полюсах. Вот, Господи, видишь, как человек о себе много воображает, какой он всезнайка, что за вещи его интересуют. Полюса, которые притягивают и отталкивают одновременно. Вот почему стрелка на приборной панели иногда раскачивается. Вот почему магнитная стрелка компаса порой странно содрогается, а потом человек не понимает, что же на самом деле произошло однажды ночью. И что вообще все это значит?
3
«С молоком? Café au lait?»
Гамбо научил ее не только смеяться. Широкой улыбке Школы креативного смеха. Он научил ее и французскому. Луиза снова работает в «Café du Monde». И снова смеется. Иногда, правда, плачет. Иногда из ее комнаты доносятся крики. Смех и слезы у нее чередуются, как солнце и ливни в Новом Орлеане. Белые тапочки, белые носочки чуть выше щиколоток, миниатюрные икры, круглые и слегка красноватые коленные чашечки, бедра, полуприкрытые красной юбкой,
