Мулей - Эрленд Лу

Мне нравится, когда мужчины в отчаянии и плачут.

Ближе к ночи мы вскарабкались на трамплин Холменколлен, сели на площадке и стали смот­реть на фейерверки в городе, попробовали было заняться этим самым, но Кшиштоф был слишком пьян, оно, может, и к лучшему, короче, Новый год получился на славу. В мрачном взгляде на жизнь есть, как выяснилось, свой плюс: теперь меня го­раздо легче приятно поразить.

Из планов на новый год у меня только один: попробовать умереть. Ума не приложу, правда, как это сделать. Традиционные способы такая мура. Все эти повеситься, застрелиться и тому подобное. Фу, вульгарно и пошло. Лучше всего разбиться на самолете. Но они, к сожалению, грохаются не так часто. Разве что в Африку податься? Но это такая морока... Ладно, подумаю еще.

2 января

Вчера меня благословил сам премьер-министр. Он обратился ко мне с речью. Возможно, и к ос­тальным тоже, но я заметила только, что он гово­рит со мной. Он сказал, что я смогу преодолеть себя. Что каждого из нас ждет победа. Что де­ло именно в этом — не бояться, дерзать, мечтать и стараться создавать условия и обстоятельства, в которых мечты станут явью. В этом было что-то пугающее даже. Он как будто бы прочитал мои мысли и поддержал их от всего сердца. Он одоб­рил мое желание умереть. Правда, потом он долго нес какую-то белиберду про Ибсена.

3 января

Вчера и сегодня Кшиштоф меня избегает. Боит­ся встретиться со мной взглядом. Я спросила поче­му и поняла — ему стыдно, что пытался соблазнить меня в новогоднюю ночь. Боится, что я запишу его в насильники, обозлюсь и выгоню вон. Хоть плачь, хоть смейся. Бывают же такие милые! Я велела ему не волноваться и об этом не думать. Не знаю, как там у них в Польше, но мы в Норвегии, и за окном 2006 год. Здесь парни и девушки все время зани­маются добрачным сексом, фактически они именно до брака сексом и занимаются, и мне гораздо при­ятнее спать с ним, чем с этими богатенькими сын­ками в идиотских ушегрейках вместо шапок.

После моих слов Кшиштоф приободрился. И клал плитку до позднего вечера. Может, и сей­час еще продолжает. Немного странно, конечно, но не мне судить.

4 января

Констанция затащила меня на первую в этом го­ду репетицию театра ХГ. Через две недели премье­ра, а я почти согласилась участвовать в спектакле.

В общем, ничего сложного. Надо перед первым ак­том выйти на сцену и произнести несколько фраз, потом еще несколько фраз перед вторым и еще раз в самом конце. Я цементирую весь спектакль, ска­зал режиссер. По-моему, он назвал меня рассказчи­ком или что-то вроде. Мне все равно. Не помню да­же, как называется пьеса. Да и какая разница. Важ­но, как говорит Констанция, не сидеть в четырех стенах, а просто бывать с людьми или зверями.

10 января

Тяжелая неделя.

В школу не хожу.

Сижу дома и думаю, как все будет, когда меня не станет. Не могу решить, обязательно ли наво­дить порядок. Разобрать все и разложить по ко­робкам. Или пусть этим займутся уже другие? Но тогда они обнаружат кучу дорогих мне вещей, ни­чего для них не значащих. Письма. Фотографии. И отволокут их на помойку, а меня это не устраи­вает. Видно, придется распихивать все самой, но у меня нет сил, тошно даже думать об этом. Если б я оставалась жить, можно было бы сейчас все бросить как есть и разобрать через несколько лет, но я ж не остаюсь. Надо бы конечно освободить дом от вещей, потом продать его, а деньги отдать на что-нибудь доброе. Но и это выше моих сил. Похоже, оставлю все как есть. И пусть достанется дядям и тетям. Они, понятно, обрадуются. Если конечно у папы и у мамы не обнаружится детей, о которых они не рассказывали. А что? Я читала, что так бывает сплошь и рядом. С маминой сто­роны скорее всего нет, а вот с папиной... В любом случае, я этого не исключаю. Тем более что ме­ня это вообще не касается. Меня здесь не будет, значит, мне и слова давать не положено. Умирая, человек бесповоротно убирает себя из кадра. Ес­тественно, я походила по интернет-форумам са­моубийц. Думала, найду там единомышленников, но стало только противно. Многие младше меня, а причины, которые толкают их на смерть, абсо­лютно никакие. Они не дозрели до того, чтобы захотеть умереть по-настоящему. Или они ханд­рят, не пойми почему, или их бросила девушка, или им приспичило отомстить родителям, кото­рые их, видите ли, не понимают. Смерть — это же так романтично, в смерти есть величие, им кажет­ся, она может быть началом чего-то или даже мес­тью кому-то, эти сопляки ни черта не смыслят в том, с чем заигрались. Детский сад, штаны на лям­ках. И все время названивает Констанция, при­стает то с репетициями, то с коняшками и прочи­ми четвероногими (с коняшками сейчас помень­ше, что да, то да), и я говорю, что давно выучила свою роль, вру, конечно. Я попробовала почитать сценарий, но меня через три секунды одолела ску­ка, во всяком случае через шесть точно.

11 января

Сегодня общалась с психогейром. Его борода еще отросла. Он сказал, что я молодец, ему нра­вится, как аккуратно я посещаю наши встречи, это хороший знак, к тому же, отметил он, я выгляжу лучше, и это тоже его порадовало. Знал бы он! Сказал, уже давно заподозрил, что я подумываю о самоубийстве и даже хотел предпринять кое-ка­кие меры, как он выразился. Но я не сплоховала. Обвести его вокруг пальца оказалось поразитель­но легко, учитывая все эти его многотрудные ин­ституты и огромный опыт работы с такими, как я. Просто я сказала ему, что действительно поду­мывала покончить с жизнью, но чем дольше я прокручиваю в голове эту мысль, тем больше по­нимаю, что люблю жизнь.

Я же не дура. Оно мне надо, чтобы меня поса­дили под замок, если психогейр решит, что я пред­ставляю угрозу для самой себя.

15 января

Вчера была на репетиции. Премьера 20-го, то есть через пять дней. Все на взводе. Можно поду­мать, это в самом деле важно — как все пройдет. Они вообще не видят дальше своего носа. Если им хорошо, они радуются, идиотски и навязчиво, ко­гда они в панике, то тревожатся и суетятся — тоже ужасно глупо, и злятся по-дурацки, это очень раз­дражает. Наверное, они просто тупые. Вот и все. Они ничего не смыслят в жизни и считают себя бессмертными. Надо же, еще год назад я была та­кой же, как они.

Пока я торчала на сцене, вспоминая и доучи­вая последний кусок текста, мне в голову пришла одна мыслишка. Она нравится мне все больше и больше, при всей ее супердраматичности и в об­щем-то детскости. Я пока не скажу, что это за идея. Хочу еще немного ее обмозговать. Но она дьявольская.

16 января

Была на уроке вождения, испытала заодно приятное переживание или новый опыт, не знаю, как правильнее назвать. Инструктору показалось, что я рулю слишком нервно, что было правдой, ведь я как раз думала о том, до чего осталось че­тыре дня. Инструктор стал задавать мне разные вопросы, чтобы направить мои мысли в другую сторону, моя езда сразу выправилась, но приятным было совсем даже не это, а то, что я не прогово­рилась о случившемся. А разыграла все так, как будто бы моя прежняя жизнь так и идет своим чередом. И мой инструктор не заметил подвоха. Я рассказывала о маме, что она много лет сидела дома сперва с Томом, потом со мной, короче, ни­каких шансов применить свое блестящее образо­вание, а теперь задумала вдвоем с подружкой от­крыть мебельный магазин на Сант-Ханс-Хаугене, и они уже ведут переговоры с одной итальянской фирмой, которая недалеко от Рима, мебель будет очень дорогая, эксклюзив, столы, стулья и все про­чее, но мама уверена, что на это есть спрос, она прощупала почву, а папина фирма поможет им с начальным капиталом, я рассказывала о папе и о Томе, который год с небольшим назад закончил юридический и вот-вот начнет работать в папиной фирме, и о том, как здорово идут у папы дела, я назвала нескольких их клиентов, инструктор кивнул и присвистнул. Я вела машину на восемь с плюсом, как заправский водила, похоже, у вас очень крепкая и хорошая семья, сказал инструк­тор, а я ответила, что так оно и есть.

17 января

Я приняла решение. Сразу стало легче. И я уже занялась приготовлениями.

Сегодня купила в «Скандинавском альпинист­ском снаряжении» двадцать метров веревки. Самой-самой лучшей, по их словам. Легкая, проч­ная, чуть-чуть эластичная. Зеленая. У них были и другие цвета, но в зеленом есть что-то особенное, возможно, это из-за маминого платья. Зеленого. Оно было у нее всегда. И оно было самой мами­ной вещью, мама — это мама в зеленом платье. Продавец сказал, что веревку недавно привезли и что она может храниться долго, но не бесконечно. Я ответила, что это нестрашно, она понадобится мне на днях. Ну и все, больше ничего не сказала.

Я помню, что не так давно я писала, что рас­пространенные способы самоубийства противны мне своей вульгарностью. Но, представьте, вы­бранный мной вариант заставил меня изменить свое мнение. Ни много ни мало. Сама не ожидала.