Полный нокаут (ЛП) - Мади Скайла

— Покажи ему, насколько ты опасен. Ты сильнее его во всех отношениях, и я хочу, чтобы ты это доказал.

Я сжимаю клетку и приближаю свое лицо к ее лицу. Наши губы едва касаются, и если бы моя кровь уже не кипела и не мчалась по моим венам, то я уверен, что она бы собралась в моем члене, делая его твердым, и все бы это увидели.

— Ты хочешь, чтобы я причинил ему боль? — спрашиваю я, отчаянно желая, чтобы она кивнула.

Вместо этого она качает головой, и я чувствую, как в моей груди растет протест. Никто не может помешать мне поставить Дона на место, даже Оливия.

— Я хочу, чтобы ты уничтожил его, — шепчет она.

Что ж, будь я проклят. Я никогда не думал, что доживу до того дня, когда Оливия будет поощрять меня выбивать дерьмо из кого-то. Думаю, что повлиял на нее во многих отношениях. Я цепляюсь пальцем за звено клетки, едва успевая поймать воротник ее рубашки с надписью «СЕТ». Я тяну ее вперед, преодолевая крошечное расстояние между нашими губами. Провожу языком по ее нижней губе, но она отказывается открывать рот для меня. Она слишком застенчива, чтобы целоваться перед камерами, как мило. Я втягиваю ее нижнюю губу в рот и прикусываю.

Как и планировал, она со вздохом открывает рот и позволяет мне сделать несколько быстрых и голодных движений языком. О отстраняется, тяжело дыша.

— Выиграешь для меня?

Я улыбаюсь ей.

— С удовольствием.

Я встречаю Дона с новой жаждой, той же жаждой, которая заставила меня работать усерднее и дать Оливии все, что она когда-либо хотела. Мне все равно, как по-идиотски я звучу. Я не могу притворяться равнодушным, когда дело касается ее, никогда не мог. Я приму все комментарии типа «подкаблучник» и «я могу видеть твою вагину» с широкой улыбкой на лице.

Не прошло и секунды, как раздался гонг. Я выхожу из своего угла и оказываюсь в центре ринга. Дон протягивает мне руку, ожидая рукопожатия, его ладонь широкая. Он, твою мать, сошел с ума, если думает, что я собираюсь прикоснуться к нему чем-то, кроме своих кулаков. Я не испытываю к нему никакого уважения, и он не заслуживает его с моей стороны. Ему повезло, что я не сломал его гребаное запястье прямо в эту секунду. Я стискиваю зубы, когда он убирает руку и улыбается мне, обнажая свою красную каппу. Бросаюсь вперед, размахиваясь со всей силы и метя в живот. Он отшатывается назад, совершенно ошеломленный моей внезапной атакой. У меня не было лучшего плана, кроме как уничтожить его. Чем больше я его бью (и когда я говорю бить, я имею в виду бить кулаками в живот), тем больше понимаю, что он больше не двигается. Его тело перестало реагировать на мои руки. Я бью его снова и снова, но не получаю никакого удовольствия.

Только гнев. Я останавливаюсь, совершенно запыхавшись, и оглядываю клетку. Арена пуста. Мы одни. Я поворачиваюсь к Дону, он ушел, и фигура, заменившая его — это лицо, которое я презираю так же сильно.

— Папа?

Я смотрю на его реалистичную фигуру: высокий, крепкий, с седеющими волосами и угловатыми чертами лица… Он кажется здоровым, совсем не похожим на того болезненно-худого человека, которого я видел на смертном одре.

— Где все? — спрашивает он, почти улыбаясь и указывая на пустые места.

Я хмурюсь, оглядывая заброшенную арену. Здесь ничего нет… даже мусора.

— Они были здесь секунду назад.

— Но теперь они ушли. Что ты сделал, чтобы отпугнуть их?

Я делаю шаг к нему, но останавливаюсь на полпути, когда Дон появляется из воздуха и бьет меня прямо в рот, прежде чем снова исчезнуть. Я отшатываюсь назад, сжимая рот, когда боль пронзает мою челюсть. Я не чувствую вкуса своей крови, но чувствую, как она сочится у меня изо рта. Плюю и смотрю, как красная жидкость падает на чистый коврик. Я ненавижу истекать кровью.

— Ты пришел, чтобы мучить меня? — огрызаюсь я. Жар заливает меня, наполняя грудь яростью, которая точно не понравится отцу, когда разорвется и согнет меня пополам.

— Я пришел, чтобы привести тебя в чувство. Ты становишься слишком самонадеянным. У тебя высокооплачиваемая работа, большой дом, машины, даже красивая жена, но ни на секунду не думай, что они твои навсегда.

Боль пронзает мои почки, и меня отбрасывает в сторону. Я оглядываюсь… Но Дона больше нет. Мое дыхание гремит у меня в ушах, когда моя грудь начинает быстро подниматься и опускаться. Мой характер берет надо мной верх… Если я не буду осторожен, то в конце концов врежу собственному отцу в челюсть. Каким-то образом мне удавалось избегать этого большую часть своей жизни, но прямо сейчас он находится в опасной близости.

— Ты знаешь, — рычу я, мои внезапно обнаженные пальцы дергаются по бокам. — Я не так плох, как ты говоришь.

— Почему? Потому что она сказала тебе, что ты хорош?

Я медленно вдыхаю, пытаясь успокоиться. Это работает… Как минимум временно.

— Я хорош.

Папа откидывает голову назад и смеется.

— Мне неприятно говорить тебе об этом, мальчик, но она не в том положении, чтобы называть кого-то хорошим. — Я хмурюсь. — Ты думаешь, она такая? Хорошая? Возможно, когда-то она и была такой, до того, как ты запустил в нее свои грязные и испорченные когти.

Как ты, мать твою, смеешь! Все мое тело напрягается, мышцы едва не сводит судорогой, и я прыгаю вперед, прежде чем ударить собственного отца в челюсть. Удар отбрасывает его голову в сторону, но отец быстро приходит в себя. Я едва нанес ему ущерб… И это печальное осознание, когда ты обнаруживаешь, что больше расстроен тем, что не разбил губу своему отцу, чем тем, что психанул и ударил его. Я рычу, пока рык не обжигает мне горло, и пытаюсь снова. Тот же результат. Я хочу причинить ему боль, черт возьми! Я пытаюсь снова и снова, пока моя грудь не начинает гореть, а костяшки пальцев не начинают болеть. Терплю неудачу… Это все, что я всегда делаю, когда дело касается его. С тяжелым выдохом я падаю на колени у его ног.

— Что я тебе такого сделал?

Я тяжело дышу, качая головой.

Я никогда в жизни не чувствовал себя таким слабым, и звук моего собственного голоса, умоляющего его, разочаровывает меня.

— Ты существуешь, отравляешь людей и никого не уважаешь. Одно из трех, выбирай сам.

Я поднимаю на него взгляд.

— Я стал таким благодаря тебе. Я являюсь следствием твоей неспособности быть достойным родителем. — Мои губы начинают растягиваться шире, когда я смотрю на него. — Мама стала алкоголичкой, ты знал об этом? Она потеряла работу, потеряла все. Угадай, кто ей помог? — Я поднимаюсь на ноги и выпрямляюсь в полный рост. — Ты помнишь свою хорошую дочь Мэддисон? Да, ну, она раздевалась за наличные в Вегасе. Угадай, кто помог ей выбраться из этого? Что касается Оливии, то она застряла в тупиковых отношениях с парнем, который обращался с ней как с дерьмом. Хочешь попробовать угадать, кто помог ей выбраться и из этого тоже?

Папа пристально смотрит на меня, его карие глаза вонзаются в мою плоть, словно кинжалы.

— Правильно, старик. Я! Я помог ей и обращаюсь с ней как с гребаной королевой, каковой она и является. Конечно, ей нравится немного пошалить, но это не влияет на то, кем она является в глубине души. — Я качаю головой. — Что касается мамы и Мэдди, я был тем, кто восстановил нашу жизнь после того, как твоя смерть разорвала ее на части. Раз уж мы об этом заговорили, поскольку ты утверждаешь, что знаешь все о моей новой жизни, то спроси себя, сколько раз я навещал твою могилу? — Он бледнеет, и мысль о том, чтобы причинить ему такую же боль, какую он причинил мне, подстегивает меня. — Спроси себя, сколько раз я упоминал тебя в разговоре, кроме как для того, чтобы обосрать твою память?

Я жду его ответа. Ничего. Мои губы дергаются.

— Я так и думал.

Затем его рука поднимается, и он бьет меня по щеке, прежде чем я успеваю это заметить. Моя кожа горит, когда тепло распространяется по поверхности, но я не смею оторвать глаз от его разъяренного лица. Интересно, его лицо треснуло бы и развалилось на куски, если бы он улыбнулся? Я продолжаю пристально смотреть на него, когда он исчезает. Хорошо.