Очарованный остров. Новые сказки об Италии (сборник) - Виктор Ерофеев

Избрав Капри в 1904 году в качестве земли обетованной для души и тела, Дуглас не скрывал своих несчетных «грешков» и признавался, что «единственным пристойным событием моей жизни было появление на свет. Остальное не подлежало огласке». По свидетельству очевидцев, Дугласа окружал некий древнегреческий ореол; его отличали изысканные манеры и врожденное достоинство. Именно с решимостью античного стоика восьмидесятичетырехлетний классик принял в 1952 году летальную дозу люминала, чтобы покончить с непредвиденной бедностью, на редкость холодной зимой и одиночеством немощного литератора.

Возвращаясь к вопросу о том, кто же из писателей смог приблизиться к решению уравнения с одним неизвестным под названием «Капри», мы по обыкновению склоняемся к носителям исконной культуры и исконного языка. «Местные» то ли сообразили вовремя залепить уши медвяным воском по примеру спутников Одиссея, то ли припасли такую лиру, которая, как лира Орфея, заглушала чудесноголосых сирен. Сами жители острова в шутку предлагают бить по рукам или по крайней мере штрафовать тех, кто собирается в который раз описывать каприйское благолепие. Если же отбросить фигуры речи, все, безусловно, упрется в меру таланта. Талант Альберто Савинио, музыканта и композитора, писателя и художника, младшего брата Джорджо Де Кирико, неохватен и по сей день до конца не осознан в Италии. Его перу принадлежат несколько романов и сборников рассказов, эссе и мемуаров; его живописные работы хранятся в крупнейших музеях и частных коллекциях. В 1926 году Савинио написал не изданную при жизни автора книжицу о Капри – «Капри», строки которой кажутся струйками парного воздуха в лимонных рощах острова, искрами зыбкого света, тающего на закатной волне, сочной прозеленью весенних горных трав, затейливыми изгибами улочек и троп, прочерченных в представлении Савинио смычком мадьярской скрипки. Их вырезали из каприйского пейзажа волшебные ножнички писателя и бережно выложили в печатной форме типографского набора. Подлинную свободу Савинио видит в непринужденной игре ума. Через нее человеку дано пристать к берегам высшего разума, достичь пределов чистого духа, установить равновесие между реальностью и воображением:

Некогда Капри был не чем иным, как единым, огромным гранитным массивом. Затем соблазны моря и неба подточили остров, точно сладчайшая из отрав. И вот массив обмяк и понемногу уступил. Так выглубилась эта плодороднейшая долина, над которой властвуют с одной стороны отроги Соларо, а с другой – гора Тиберия.

Посредине свидетелями изначальной горной природы острова из глубин долины вздымаются конические жерла Сан-Микеле и Кастильоне.

Но достаточно ли этой минутной уступки скалистой глыбы, чтобы оправдать ту податливую славу, которую Капри снискал себе по всему свету, вплоть до самой Патагонии и Лапландии?

Нет. Лишь в этой низине Капри предстает перед нами в облике женщины. Дальше, покуда хватает глаз, особенно же в непроницаемой бронзовой обшивке острова, Капри сохраняет свой исконный мужской нрав, грубый и воинственный.

С легкой руки впечатлительных литераторов небесно-голубой миф Капри, заповеданный Гомером и Аполлонием Родосским, подхватят оборотливые предтечи массового туризма, подмешав в него лазурной экзотики и разбавив его розовым гламуром нашего времени. Однако лубок и пошлость – триумфаторы не одного итальянского города-музея – счастливым образом не захлестнули Капри, хотя и не миновали его: чего стоит одно только название премии «Золотой Тиберий», врученной княжне Ирэн Голицын, иконе итальянской моды середины прошлого века, за коллекцию ночных (!) купальных костюмов в духе ку-клукс-клановских плащей (трудно даже представить себе, какую расправу учинил бы над лунными купальщиками сам император). Вместо вала грубоватой безвкусицы на остров накатила и омывает его по сей день волна космополитизма, сделав Капри одним из своих экстратерриториальных полюсов. Римских императоров сменяют (не в хронологическом порядке) арабские шейхи, голливудские звезды, промышленные магнаты, низвергнутые короли, первые леди, последние денди – наследники прерафаэлитов и Бодлера, вычурные аристократы (маркиза Казати Стампа прогуливалась по острову с гепардом на поводке), художественная богема – в зависимости от калибра ее перечень может уместиться на нескольких страницах-скрижалях или разрастись до масштабов телефонного справочника; нездешние бунтари всех мастей, из русских – от Германа Лопатина и Георгия Плеханова до Владимира Ульянова-Ленина, прозванного рыбаками Синьор Дринь-Дринь: этим звуком Ильич сопровождал ловлю рыбы с пальца – леской без удилища, и Анатолия Луначарского: он похоронил на особом, не католическом, кладбище Капри своего полугодовалого первенца, крестника Горького, и сам «отпел» его, прочитав над гробом… стихи из «Литургии красоты» К.Бальмонта. Лишь нога главного итальянского воина-объединителя Джузеппе Гарибальди, исходившего Италию вдоль и поперек, ни разу не ступала на Капри. Это обстоятельство до сих пор является необъяснимым топографическим курьезом, который подтверждает, что у Капри собственная история. Ну а полчища пиратов и сарацин, совершавших набеги на остров в XV–XVII веках, сменяют скопища туристов, круглогодично взирающих на сказочный мир Капри «с видом недоверчивых идиотов» (без Марка Твена снова не обойтись. Отзывы «великого пролетарского писателя» лучше и вовсе не приводить или сократить до такого откровения: «Вижу русских экскурсантов – стада баранов, овец и свиней. Удивительно беззаботны и – глупы, до убийственной тоски»).

Автор вдохновенной книги о Капри, неаполитанский писатель Раффаэле Ла Каприа, в имя которого попросту вписано название этого острова, сокрушается о повальной «лазурногротизации» Капри. Вездесущие катера и яхты с туристами и купальщиками на борту – эти, по его мнению, банные шайки или биде мощностью в сто лошадиных сил – давно уже прокрались в самые потаенные бухты, затоны и ущелья Капри. Писатель сравнивает бесцеремонное вторжение в девственную оболочку острова с медицинским осмотром новобранцев, включающим в себя непрошеную разведку надежных тылов неоперившихся защитников отечества. Еще в конце XIX века, когда остров ежедневно посещало не более какой-то сотни туристов, Андре Жид называл Капри невыносимым и нарочито отдавал предпочтение Неаполю. Генри Джеймс при виде очередного приступа Лазурного грота бесчисленными лодчонками восклицает в книге очерков «Итальянские часы»: «Как восхитительно было бы, если бы волна накрыла все эти ялики с грузом туристов и они навеки исчезли бы внутри пещеры».

Нелегко уехать с Капри, когда ты уже там, замечает Пегги Гуггенхайм. Островная замкнутость ведет по закону компенсации к внутреннему раскрепощению. «Капри служил приютом для тех, кто хотел спрятаться от людских глаз и в то же время быть на виду, – вспоминает Ирэн Голицын. – На Капри было дозволено то, что не поощрялось в лицемерном Риме, где хоть и бурлила сладкая жизнь, но был запрещен развод, а адюльтер являлся уголовно наказуемым преступлением». Ограниченность пространства вызывает желание разомкнуть сдерживающий круг поведенческих правил. Обособленность подталкивает к встрече. Многие каприйские «отшельники» редко где так охотно сходились с другими людьми, как здесь. Разлитая вокруг водная стихия создает ощущение неподвижного движения. На Капри тебя неощутимо покидает чувство ответственности за свои поступки (не говоря уже о чужих), и от этого на душе становится заметно легче. Сойдя с трапа корабля, ты словно поднимаешься на сцену, где уже не первый день и век идет непрекращающаяся человеческая комедия или опера-буфф. Главную площадь «уездного», по выражению Василия Розанова, городка Капри, славную Пьяццетту, носящую имя второго короля Италии Умберто I, Бунин окрестил «оперной»: по ней, как по сцене, шествует в гудящей толпе его господин из Сан-Франциско. Приятнее всего, что в этой нескончаемой постановке тебе немедленно находится роль, к тому же роль из первых. Кажется, что тебя-то в пьесе и недоставало. Пришельцам на Капри только рады. Возможно, коренные каприйцы (филологически выверенное, но совершенно забытое и в Италии название местных жителей – капританцы) сами ведут свой род от нерестившихся на острове русалок. Во всяком случае, правомерность такой антропоморфной гипотезы тебя ничуть не смущает.

В этой обрамленной гранитом клумбе-бонбоньерке произрастает самая буйная флора южных широт. «Бальзамический воздух» Капри, пронизанный солнечными лучами, морским бризом и красками молочая, вязеля, бугенвиллеи, анемона, нарцисса, белокрыльника, асфоделя, шафрана, белого и розового ладанника; наполненный нотами жасмина, акации, мимозы, ириса, лилии, резеды, цикламена, лаванды, вереска, повилики, мирта, кедра, мускуса, мха; пропитанный ароматами персика, эвкалипта, лимона, жимолости, майорана, руты, бергамота, розмарина, душицы, лавра, земляничного дерева, цветочного ясеня, каштана и пинии, еще в Средние века благодаря стараниям картезианских монахов перешел в жидкое состояние неподражаемых каприйских благовоний.