Без семьи и наследников - Инна Тронина

Да чего так придавило? Не шевельнуться – будто камень в груди. Дышать трудно, и давление, конечно, подскочило. У него был дома тонометр со стетоскопом; чуть ли не каждый день измерял, контролировал. Надо бы проверить по возвращении, да лекарство принять…

– А меня Ольга спрашивает: «Ты чего обрилась, как в тюрьме? – тараторила одна из молодух. – Я ей толкую: «Парикмахерская сейчас по полсотни за стрижку берёт. Значит, я состоятельная, раз могу себе это позволить…»

– Состоятельные, наоборот, могут линию держать, а не раз на год болваниться, – заявила полная, ярко одетая дама, которая ехала рядом с Пономарёвым. – Комплексантки несчастные, лишь бы хвастаться!

Боком, по ходу автобуса, расположилась не старая ещё гражданка с острыми локтями и присохшим к позвоночнику животом. Чем-то она напоминала голодную чердачную кошку. Впрочем, женщина не комплексовала – напротив, считала себя очень стройной и пыталась привлечь внимание. У неё это очень долго не получалось, и нужно было придумать какой-то предлог.

– Садитесь, пожалуйста! – обратилась она мужчине лет сорока, который стоял рядом и читал книгу.

– Да что вы! Я ведь не старик, не инвалид, – изумился интеллигент в очках, с демократической бородкой.

– Не могу сидеть, когда мужчина стоит! – пролепетала худышка, вытаращив круглые глаза.

– Вы ставите меня в неудобное положение, – сообщил мужчина. – Пожалуйста, успокойтесь, мне скоро выходить.

Пономарёву стало совсем плохо. Он подумал, что это, наверное, от пива, которое он выпил около получаса назад в компании двух приятелей. С одним из них познакомился у ларька, неподалёку от дома. Тот сказал, что здесь не пиво, а ослиная моча трехнедельной давности. Пусть Григорий Тимофеевич придёт в субботу к нему в гости и отведает настоящего, баварского.

Мужик назвал себя Петей Куделиным. Он был очень внимательным, не зелёным – лет пятидесяти с лишним. Пономарёв, устав от квартирного одиночества, обрадовался появлению друга – тем более, с баварским пивом. Пивко-то, надо сказать, было неплохое, правда, с каким-то странным привкусом. Но Пономарёв не знал, какое оно, баварское, должно быть. Лучше, чем в ларьке, и на том, как говорится, спасибо…

Перед глазами вдруг стало черно. Дыхание резко перехватило. Пономарёв непроизвольно открыл рот и стал ловить им воздух, понимая, что ещё немного – и наступит конец. Жужжание голосов в салоне автобуса долетало будто бы издалека и становилось всё более невнятным. Пономарёв хотел расстегнуть ворот, но руки не слушались. Страха пока не было – только удивление. Да что же со мной? Неужели так перегрелся? К пиву ещё раки были – крупные, вкусные. Давно так хорошо не сидел с приятелями…

Второй мужик, которого Куделин представил как Анатолия, вдруг, спьяну, наверное, локтём перевернул прибор с солонкой и перечницей. Григорий Тимофеевич несколько раз чихнул, по медицинской привычке закрыл лицо чистейшим платком. А когда свернул платок, Анатолий подал ему новую, только что открытую банку.

– Выпей, Тимофеич. Может, и чих отстанет…

Он выпил залпом, о чём теперь пожалел. Пиво оказалось очень холодное, из морозилки. А чуть постояло на столе – и степлилось. Двадцать семь градусов на дворе, шутка ли?

На него в автобусной толчее ещё никто не обращал внимания. На одной из остановок в салон влетел слепень и уселся на ногу той самой худой женщине. Увидев насекомое, она истошно заорала.

– Ой-ой-ой! Слепень! Мамочки-и-и!

– Сейчас мы его прикончим!

Интеллигент с бородкой достал из сумки газету и хлопнул по тонкой ноге женщины. Наполовину зашибленный слепень отлетел в сторону попал в туфлю соседки Пономарёва.

– Вы что, с ума сошли? – Она наклонилась, пытаясь в тесноте достать насекомое из подследника. – Соображать надо, а не просто перед дурами выпендриваться!

– Пардон! Пардон, мадам!

Мужчина был красный, как рак, которого недавно съел задыхающийся, посиневший толстяк.

– Сейчас я его достану, погодите…

– Нет уж, спасибо, я сама достану! – огрызнулся эффектная дама с расцвеченной «перьями» укладкой. – Да замолчите вы, ненормальная! Слепня она не видела, аристократка! – Это уже относилось к худышке.

Пономарёв уже ничего не слышал. Яркий, искристый, похожий на электросварку свет вспыхнул перед глазами. Дёргаясь, изрыгая из себя пиво с раками, он упал в освободившийся проход, прямо на девочку, которая лизала мороженое. Та испуганно отскочила, а потом присела на корточки.

– Ой, дяденька, что с вами?

– Человеку плохо, товарищи! Человеку плохо…

– Водителю постучите, пусть остановит!

– Пожилой мужчина, сомлел в духоте…

– Ох, и рвёт его сильно! Давление, наверное, очень высокое!

– Вы ему голову поднимите. И на лоб что-нибудь холодное…

На толстых губах пожилого пассажира выступила обильная пена. Он громко захрипел, а потом обмяк. Шофёр остановил автобус и вызвал «скорую». Девушка в чёрной майке, со светлыми пушистыми волосами, пыталась напоить Пономарёва минеральной водой из бутылки. Несколько человек, включая и бородатого, обмахивали его газетами.

Через пятнадцать минут по Будапештской улице примчался РАФ с красными крестами, и на его крыше уже крутилась мигалка. Около автобуса «скорую» встречала возбуждённая толпа. Из кабины выскочил молодой мужчина с белёсыми усиками и в очках со светлой оправой. Он легко вскочил в автобус и наклонился над Пономарёвым, у которого изо рта лилась вода.

– Сюда, сюда, доктор! Давление, наверное, у мужчины зашкалило. Он сидел вот на этом месте, тяжело дышал. А потом упал как-то сразу, потерял сознание. Надо было раньше внимание обратить, но он не просил о помощи.

– Тише, успокойтесь, не мешайте!

Врач присел на корточки, взял влажную толстую руку Пономарёва с выколотой фигурной буквой «Г». Он поднял веко, пощупал шею и, тяжело вздохнув, стянул с головы белую шапочку, одновременно кладя руку покойника ему на грудь.

В салоне автобуса воцарилась тишина, какая всегда бывает на том месте, где только что умер человек. Несмотря на то, что вокруг стояло много народу, не колыхался воздух, и вроде бы даже перестали свистеть над проспектом стрижи. Мужчины сняли кепки и бейсболки, женщины жалобно заморгали глазами. Все взгляды устремились к врачу, который, промокнув шапочкой лицо, выглянув из автобуса.

– Вась, носилки давай! – крикнул он шофёру.

– Что там? – проворчал крепкий мужчина и нехотя выбрался из-за баранки.

– Известно что – летальный исход. В морг, стало быть, ему теперь дорога, – скучным голосом сказал врач.

Именно сейчас, очнувшись от потрясения, пассажиры заговорили наперебой, не слушая друг друга. Кто-то из них плакал, кто-то тяжело вздыхал. А Григорий Тимофеевич кучей лежал в проходе, смотрел полуприкрытыми глазами через потолочный люк на небо. И многие присутствующие здесь, верили, что туда только что отлетела его душа…

Вера Александровна Абоянцева вернулась домой ровно в десять часов вечера. Светлое тепло, какое бывает только в Петербурге и только в июне, здорово запутало её со временем. Солнце стояло почти над самой крышей дома, лучи пронизывали молодую листву деревьев насквозь, а в воздухе струились ароматы многочисленных цветов. Тем не менее, через два часа должна была наступить полночь.

Абоянцева развязала стянутые на талии рукава светлой полотняной куртки, встряхнула её и повесила на крючок. Скинула баретки, ногой задвинула их в угол, подняла с пола рюкзак и прошла в комнату. Восточная сторона сейчас была наиболее тёмной, но всё равно в вечернем воздухе словно рассеялась алмазная пыль, которая заставляла стены светиться. Абоянцева толкнула раму, и у самого её лица чёрным сполохом мелькнул стриж.

Вера Александровна вернулась к дивану и села, свесив крупные мужские руки между колен, обтянутых пыльными джинсами. Под полосатым нитяным джемпером с короткими рукавами прорисовывались торчащие лопатки, сутулая спина. Абоянцева смотрела туда, в окно, на сияющий вечер, за которым должна была прийти пленительная белая ночь. Только в это время года Вере Александровне не было тоскливо, и пропадал страх перед нависшей над ней опасностью.

Абоянцева приехала из Комарово, от подруги, которая много лет подряд предоставляла ей бесплатную дачу в лучшем месте Карельского перешейка. А вот нынче отказалась, – впервые в жизни. Всё-таки Комарово, охотников на комнаты много, а денег нет; приходится сдавать каждую клетушку. Абоянцева покивала, для виду соглашаясь, а сама не на шутку разозлилась.

Рушился её жизненный уклад – всё стало дорого, подруги часто к себе не звали. Да и самой принимать их накладно. Так можно размотать все пачки денег, которые ещё валялись в ящике стола. Подарки теперь тоже не копеечные, и поэтому поддержание имиджа влетит в круглую сумму. Теперь уже не до филантропии, самой бы уцелеть.

Напевая песню Новеллы Матвеевой «Девушка из харчевни», Абоянцева встала и бездумно прошлась по комнате. Потом замолкла, покусала выцветшие губы. Она внимательно оглядывала наполовину содранные обои и покрытые пожелтевшими газетами вёдра с извёсткой. Десять лет назад затеяла ремонт, и до сих пор не смогла закончить. А по нынешним ценам – и думать нечего. Один рулон обоев стоит столько, сколько раньше – ремонт квартиры «под ключ».