Алекс - Пьер Леметр

— По мне, — ответил Камиль, — так очень похоже на то.

Они были знакомы уже почти двадцать лет, уважали друг друга и не имели друг от друга тайн. Можно сказать, Ле-Гуэн — это Камиль, сменивший оперативную работу на кабинетную, а Камиль — Ле-Гуэн, отказавшийся от начальственного кресла. Все, что разделяет этих двух людей, — это две иерархические ступеньки и восемьдесят килограммов живого веса. И тридцать сантиметров роста. Иными словами, внешняя разница настолько огромна, что доходит до карикатурности. Ле-Гуэн не так уж высок, но Камиль — почти карлик: при росте метр сорок пять он вынужден смотреть на мир снизу вверх, словно тринадцатилетний подросток. Этим он обязан матери, Мод Верховен, художнице, чьи картины украшают собой каталоги многих музеев по всему миру. Она была великая художница — и заядлая курильщица. Сигаретный дым создавал вокруг нее нечто вроде постоянного ореола, и вообразить ее вне пределов этого мутно-голубоватого облака невозможно. Такой наследственности Камиль был обязан двумя наиболее примечательными факторами своей биографии — выдающимся талантом художника и гипотрофией, ставшей следствием огромных доз никотина, полученных еще во внутриутробный период. Последнее обстоятельство и сделало из него человека ростом метр сорок пять.

Он почти никогда не встречал людей, на которых мог бы смотреть сверху вниз. Зато наоборот… Такой рост — не только физический недостаток: в двадцать лет это еще и невыносимое унижение, в тридцать — проклятие, но с самого начала понятно, что это судьба. То есть такая вещь, говоря о которой волей-неволей используешь высокий стиль.

Благодаря Ирэн рост Камиля стал его силой. Ирэн побуждала его к внутреннему росту. Никогда, ни прежде, ни после, Камиль не чувствовал ничего подобного. Он пытался. Но без Ирэн ему не хватало даже слов.

Ле-Гуэн, в противоположность Камилю, был монументален. Никто точно не знал, сколько он весит, — он никогда этого не говорил. Кто-то считал, что сто двадцать килограммов, кто-то — сто тридцать, кто-то заходил еще дальше, но это не имело никакого значения: так или иначе, Ле-Гуэн был громаден, обвисшие от гипертрофии кожи щеки делали его похожим на хомяка, — но вместе с тем у него светлые глаза, в которых читается живой ум, и, хотя никто не мог этого объяснить, а мужчины не хотели даже признавать, почти все женщины находили комиссара весьма привлекательным. Поди разберись почему.

Камиль выслушал вопли начальника, ничуть ими не впечатленный, — за много лет он к ним привык. Он спокойно положил трубку, потом снова поднял ее и набрал номер Ле-Гуэна.

— Вот что, Жан. Я возьму это дело. Но ты передашь его Морелю сразу же, как только он вернется, потому что… — Он попытался обуздать эмоции и продолжал, чеканя каждый слог, отчего его бесстрастный тон казался почти угрожающим: — Я не хочу им заниматься!

Камиль Верховен почти никогда не кричал. Во всяком случае, делал это редко. Он и без того пользовался авторитетом. Он был маленьким, хрупким, лысым, но все знали: Камиль — человек-кремень. Ле-Гуэн и тот предпочитал с ним не спорить. Злые языки поговаривали, что в этой парочке Камиль — тот, кто носит брюки. Никто над этим не смеялся.

Камиль положил трубку.

— Черт!..

В самом деле, что за невезение! Надо же было случиться похищению, хотя подобные вещи происходят далеко не каждый день — здесь все-таки не Мексика, — причем именно в тот момент, когда он не на задании и не в отпуске. Камиль стукнул кулаком по столу — не слишком сильно, поскольку во всем знал меру. Ему претила несдержанность — и в себе, и в других.

Время поджимало. Он поднялся, схватил пальто и шляпу и быстро спустился по ступенькам. Несмотря на хрупкое телосложение, шаги у него тяжелые. Однако до смерти жены у него была легкая походка. Ирэн часто говорила ему: «Ты скачешь, как воробей! Мне все время кажется, что ты сейчас взлетишь!» Но она умерла четыре года назад.

Перед ним затормозил автомобиль. Камиль сел.

— Прости, забыл, как тебя зовут, — обратился он к водителю.

— Александр, патр…

Водитель прикусил язык. Все подчиненные знали, что Камиль терпеть не может обращения «патрон». Он говорил, что оно отдает медицинским телесериалом. Такого рода отзывы были ему свойственны. Он не чуждался резкости, и порой его заносило. От природы у него был твердый характер, а с возрастом и особенно с началом вдовства он стал мрачноват и раздражителен. Уже Ирэн это замечала: «Дорогой, почему ты так часто сердишься?» — спрашивала она. С высоты — если можно так выразиться — своих метра сорока пяти Камиль с наигранным удивлением отвечал: «Да, в самом деле, с чего бы?.. Для этого ведь нет никаких причин…» Вспыльчивый и сдержанный, резкий и дипломатичный — он мог быть и тем и другим, так что лишь очень немногие люди могли понять его при первом же знакомстве. И оценить по достоинству. На роль «души общества» он явно не подходил. По правде говоря, он и сам себе не очень-то нравился.

С тех пор как Камиль почти три года назад вернулся к работе, он брал себе стажеров без всякого разбора — это был настоящий подарок для руководителей служб, которые не хотели особенно себя утруждать. Что до него самого, он не хотел создавать постоянную команду после того, как распалась прежняя.

Он покосился на Александра. Этому типу подошло бы любое другое имя, только не такое величественное. Но в любом случае он достаточно велик, чтобы превосходить Камиля на четыре головы — что, впрочем, совсем несложно… К тому же он рванул с места, не дожидаясь приказа, что свидетельствовало о бодрости и хорошей реакции.

Машина летела стрелой — видно было, что Александр любит и умеет водить. Даже GPS-навигатор, казалось, с трудом успевает опередить его, и то на какие-то доли секунды. Он явно хотел произвести впечатление на шефа. Выла сирена, машина оставляла позади улицы, перекрестки, бульвары, ноги Камиля болтались в двадцати сантиметрах над полом, правая рука сжимала ремень безопасности. Не прошло и пятнадцати минут, как они прибыли на место. Было полдесятого вечера. Не слишком поздно, однако Париж уже выглядел спящим и мирным — совсем не похожим на город, где похищают женщин. «Женщина, — сказал свидетель, вызвавший полицию. Он впал в шок и явно не собирался оттуда выходить. — Ее похитили прямо у меня на глазах!» Что ж, такое и в самом деле увидишь не каждый день.

— Останови здесь, — сказал Камиль.

Он вышел из машины, поправил шляпу. Водитель поехал дальше. Полицейское ограждение виднелось примерно в пятидесяти метрах впереди. Это расстояние Камиль прошел пешком. Когда хватало времени, он всегда предпочитал сначала посмотреть на место преступления издалека. Таков был его метод. Первый взгляд мог принести большую пользу, поскольку был панорамным, тогда как после уже возникали отдельные детали, разрозненные факты, они без конца множились, не оставляя возможности отойти и посмотреть на общую картину. Такова была официальная причина, которую Камиль привел сам себе, чтобы выйти из машины за сто метров от того места, где его ждали. Другая, истинная, заключалась в том, что он просто не хотел туда идти.

Приближаясь к полицейским машинам, чьи включенные мигалки бросали резкие всполохи на фасады домов, он пытался понять, что ему предстоит.

Его сердце неровно, лихорадочно колотилось.

Ему и вправду было физически плохо. Он отдал бы десять лет жизни за то, чтобы оказаться сейчас где-нибудь в другом месте.

Но как ни старался Камиль идти помедленнее, наконец он все же оказался у цели.

Произошло почти то же самое, что и в тот раз, четыре года назад. Улица, на которой он тогда жил, немного напоминала эту. Ирэн не оказалось дома. Она должна была со дня на день родить — они уже знали, что мальчика, — и ее, скорее всего, отвезли в роддом. Камиль метался по городу, сбивался с ног, искал, — чего только он не сделал в ту ночь, чтобы ее найти… Он выбился из сил, но все оказалось напрасным. А потом она умерла… Его жизнь превратилась в кошмар в один миг, очень похожий на этот. Поэтому сейчас у него неровно колотилось сердце и шумело в ушах. Чувство вины, которое он считал угасшим, вернулось вновь. Он испытывал усиливающуюся тошноту. Внутренние голоса спорили между собой: один побуждал к бегству, другой — к противостоянию. Грудь сдавливало, как в тисках. Камилю показалось, что еще немного — и он упадет. Но вместо этого он слегка отодвинул заградительный барьер, чтобы зайти внутрь охраняемого периметра. Стоявший в оцеплении полицейский, не приближаясь, слегка махнул ему рукой в знак приветствия. Если с майором Верховеном были лично знакомы не все сотрудники полиции, то, по крайней мере, заочно его знали все. Еще бы, он стал почти легендой — и неудивительно, при таком-то росте… и с такой-то историей…

— Ах, это вы?

— Ты разочарован…

Луи тут же бурно замахал руками, точно крыльями: