Черт его знает... - Элизабет Питерс

– Понятно. Дальше?

– Генри, бедняжка! – звонко расхохоталась Элли. – Да не расстраивайся ты так! Сейчас мне больше ничего в голову не приходит, но, если вспомню, сразу же скажу. Да, кстати, давай договоримся – если ты затронешь неподходящую тему, я сделаю тебе знак, поведу бровью, как Мэг в «Маленьких женщинах», помнишь? Следи за мной – и все будет в порядке.

– Ладно, – угрюмо согласился Генри. – Но черт возьми, Элли, это же нелепица какая-то! Ты меня точно не мистифицируешь?

–Да я ни за что на свете не стала бы тебя мистифицировать, дорогой.

В голосе Элли появилась некая странная нотка. Последнее время этот весьма своеобразный тон звучал все чаще, но Генри не обращал на него никакого внимания. А зря.

Впрочем, пользуясь еще одной любимой цитатой самого Генри, – все, что ни делается, к лучшему...

– В таком случае тетушка Кейт мистифицирует тебя, дорогая. Тебе так не кажется?

– Вряд ли... – задумчиво отозвалась Элли. – Бывает, она подшучивает даже над тем, к чему сама относится очень серьезно. К тому же с совершенно невозмутимым лицом. Глядя на Кейт, никто не может понять, шутит она или нет.

– Да никто наверняка и не пытается. Кому это нужно? – процедил Генри.

– Напрасно ты так. Ее все любят, все! – пылко возразила Элли. – Боюсь, у тебя сложилось совершенно неверное впечатление. Кейт действительно со странностями, но это добрейший человек на земле! Если она кого и не выносит, так лишь надутых, чванливых снобов...

Элли смущенно замолкла, устремив немигающий взгляд на дорогу. Генри был доволен тем, что его уроки дают результат, – невеста вняла советам не отвлекаться за рулем. Однако последние слова Элли определенно нанесли удар по его самолюбию.

– Своеобразная личность эта тетушка Кейт. – Генри предпочел не останавливаться на сомнительной фразе насчет «надутых снобов». – Совсем не похожа на твою маму. Вот уж кто мне по душе. Замечательная женщина! Знает себе цену, в облаках не витает...

– Да-да, – прервала его Элли. – Кейт другая. Помню, однажды она мне сказала... Первые сорок лет жизни, говорит, я только и делала, что подстраивалась под мнения других. Ну и хватит. Полжизни – более чем достаточно! Знаешь, она очень искренний человек... на свой лад, конечно, но ее можно понять. Кейт не притворяется, не пытается подделаться под кого бы то ни было... О-о, чуть не забыла: как раз сейчас у нее период неприятия Фрейда, так что упаси тебя господи хоть заикнуться о своем психоаналитике. И умоляю, ни слова в поддержку монотеизма!

Генри нашелся не сразу.

– Ч-чего? – выдавил он наконец.

– Монотеизма, – терпеливо, как ребенку, повторила Элли. – В прошлом году Кейт пришла к выводу, что монотеизм – ну единобожие, понимаешь? – причинил человечеству массу страданий. Все эти погромы, церковные гонения, религиозные войны... Словом, теперь Кейт и слышать не желает...

Генри удрученно покачал головой.

– Она тебя все-таки мистифицирует, детка.

Чуть слышный, но отчетливый скрежет донесся до него со стороны Элли. Встревожившись, Генри наклонился к приборной доске:

– Нужно бы проверить машину. Что-то скрипит.

– Машина ни при чем, – буркнула Элли.

Сложившийся образ будущей родственницы привел Генри в немалое замешательство, но он быстро утешился, припомнив несомненные достоинства Кейт: обширное поместье в Виргинии, коллекция старинных драгоценностей, солидный капитал в ценных бумагах. Однако как ни старался Генри вернуть самообладание, все его усилия пошли прахом, едва Элли свернула с шоссе на отвратительную проселочную дорогу, вскоре превратившуюся в узкую, ухабистую колею с ядовитым плющом по обе стороны.

Генри стукнулся макушкой о крышу машины и что-то нечленораздельно простонал.

– Тетя Кейт любит уединение, – небрежно пояснила Элли, но скорость сбавила.

Генри окончательно пал духом. Уединение? Жизненный опыт подсказывал, что уединения можно достичь двумя способами. Мощные стены, охрана, сторожевые собаки, ворота на запоре – это все для имущих. А разбитые дороги и колючие заросли вопиют о нищете.

Пресловутая разбитая дорога тянулась с добрую милю, и к концу пути Генри внутренне подготовился к самому худшему. Вот сейчас за стеной чертова кустарника покажется скособоченная хибара и со сгнившего крыльца навстречу им спустится полубезумная колченогая старая карга с ввалившимся ртом. Заросли и впрямь расступились. И у Генри в буквальном смысле глаза вылезли из орбит.

Ярко-зеленая, ухоженная лужайка; великолепные, в два обхвата, деревья; две гигантские магнолии, точно безмолвные стражи, высятся по бокам узорных ворот... Краем глаза Генри успел заметить английский садик за аккуратно подстриженной самшитовой изгородью – и автомобиль, прошелестев колесами по гравийной дорожке, замер перед домом.

Особняк темно-красного кирпича явно относился к восемнадцатому веку, но за два столетия центральная его часть обросла бесчисленными пристройками и флигелями. Полмиллиона долларов – решил Генри, окинув взглядом великолепие окрестностей и причудливый рисунок простирающихся чуть ли не до самого горизонта шиферных крыш. Нет, пожалуй, даже тысяч шестьсот пятьдесят...

Западное крыло здания открывалось верандой, тоже увенчанной шиферным сводом. Просторная, широкая, с изящной мебелью на гнутых ножках и яркими мягкими сиденьями, эта веранда казалась идеальным местом для отдыха теплым летним вечером... Вот только в данный момент здесь царил беспорядок, особенно заметный в сравнении с радующей глаз чистотой лужайки. Стулья, пуфики и миниатюрные столики были свалены беспорядочной кучей на одном конце веранды.

Последние секунды перед встречей Генри использовал с толком, попытавшись быстренько внести коррективы в портрет тетушки Кейт. Итак, преклонных лет дама, немного эксцентричная, возможно даже впавшая в легкий маразм... но в целом – премилая старушка. Да-да, премилая!.. После беглого знакомства с поместьем Генри упорствовал бы в своем определении, окажись Кейт хоть ярой поклонницей каннибализма, хоть Медузой-горгоной.

Ни во дворе, ни на веранде пока не было видно ни души; ведущая с веранды в дом дверь плотно закрыта. Но в тот самый миг, когда Элли, выбравшись из машины, шагнула к крыльцу, дверь с треском распахнулась и на веранду, как черт из табакерки, выскочило нечто извивающееся. «Нечто» яростно размахивало руками и выделывало кренделя ногами, да с такой скоростью, что Генри не смог сразу определить ни пол, ни возраст странного создания. Пожалуй, ребенок – решил он после нескольких секунд наблюдения за безумными телодвижениями вертлявой фигуры. Худенькое тельце, серебристо-золотые взлохмаченные кудри и одежда – джинсы с рубахой навыпуск – все свидетельствовало в пользу его предположения. Ну, если и не ребенок, то девочка-подросток...

Нелепое создание яростно отплясывало. Нужно отдать Генри должное – он догадался об этом мгновением раньше, чем из дома вырвалась какофония звуков. Генри застыл на месте каменным истуканом, с отвалившейся челюстью и остекленевшими глазами. Действо тем временем продолжалось. Фигура смерчем пронеслась по веранде, а в проеме двери показалось еще одно существо, сотрясавшееся в том же диком танце, разве что с чуть меньшим энтузиазмом. Коротенькая, едва доходящая до коленей, юбочка в складку и футболка ядовито-пурпурного цвета, как ни странно, составляли наряд мужчины, к тому же мужчины далеко не первой молодости. Длинные волосы взметнулись на очередном па, образовав вокруг багрового лица серебристый ореол.

Мелодия оборвалась на чудовищно низкой, страдальческой ноте, сильно напоминавшей предсмертный рев павшей коровы. Мужчина рухнул в ближайшее кресло, обессиленно вытянул тощие ноги и, задыхаясь, прижал ладонь к груди. А его партнерша без малейших признаков усталости развернулась и стремительно соскочила с крыльца.

Только теперь Генри смог как следует рассмотреть странное создание и вынужден был признать свою ошибку. И детство, и даже юность энергичной дамы остались в далеком прошлом. В коротких кудрях серебра оказалось куда больше, чем золота; узкое личико с заостренным подбородком избороздили морщины. Впрочем, время оказалось бессильно перед печатью природы, щедрой рукой рассыпавшей веснушки по когда-то гладкой коже. Тонкие черты лица женщины казались бы непримечательными, даже блеклыми, если бы не изумительные глаза того синего оттенка, который художники называют кобальтом, а ювелиры – сапфировой синью. Глубоко посаженные, чуть затуманенные, эти глаза все равно соперничали искрящимся блеском с громадными, в обрамлении бриллиантовых капелек, сапфирами в ушах дамы. Серьги с драгоценными камнями размером с крупную фасолину плохо сочетались с нарядом – потертыми джинсами, заношенными белыми сандалетами и выцветшей мужской рубахой.