История Словакии - Александр Авенариус

Оживление русско — словацких связей принесли эпоха просвещения и зарождение интеллигенции. Именно представители последней заложили с конца XVIII — начала XIX веков основы взаимного познания обоих народов. Распространение образованности, рост интереса к отечественной истории и изучению словацкого языка пробуждали национальное самосознание словацкого народа. Зародилось славяноведение как наука, ставившая тогда своей основной задачей изучение особенностей развития славянских народов и свойственных им общих черт. В России в 1835 г. в университетах Санкт-Петербурга, Москвы, Казани и Харькова были образованы кафедры славяноведения, что отвечало общественным запросам, обозначавшимся тогда словом «славянолюбие». Начались интенсивные поездки русских ученых по славянским странам (хотя они имели место и раньше), публикация путевых заметок и научных отчетов, появилась соответствующая научная литература. Завязывались личные связи, представлявшие взаимный интерес и сопровождавшиеся оживленной перепиской и обменом мнениями.

К словацким землям, а также к истории и культуре словацкого народа в России также проявлялось большое внимание. Особый интерес вызвали зародившиеся именно в словацкой среде идеи славянской взаимности, которые были впервые высказаны Яном Геркелем, а затем воспеты Яном Колларом в лирико-эпической поэме «Дочь Славы» (опубликована в 1824 г.). Сам факт принадлежности словацкого народа к многочисленной группе других славянских народов, к «славянскому миру», был действенным стимулом в процессе его национальной самоидентификации. Эти же идеи были развиты Я. Колларом в его книге, вышедшей в 1836г. под названием «О литературной взаимности между племенами и наречиями славянскими». Она была переведена в следующем году на немецкий, а впоследствии и на другие языки. Его идеи вышли далеко за словацкие пределы, стали достоянием и источником вдохновения для многих других культурных и политических деятелей славянских народов, но в то же время возбудили опасения среди венгерских и германских политиков, усмотревших в них угрозу своим замыслам.

Мало известен факт, что сам термин «панславизм» родился на словацкой почве, вернее — в ходе словацко-венгерской полемики в начале 40-х годов XIX столетия. История его такова. Понятие «панславизм» впервые было употреблено («изобретено») словацким ученым Яном Геркелем в трактате о «славянском языке»[1], который был утопической попыткой создать искусственный «всеславянскийязык». Его резко критиковал П. Шафарик, охарактеризовавший книгу как несостоятельную[2]. Сам Геркель применял слово «панславизм» только к области лингвистики и не вкладывал в него никакого политического содержания. Последнее появилось позднее, на фоне усилившейся антироссийской пропаганды в западноевропейских странах, особенно в Англии и Франции, а с конца 30- начала 40-х годов XIX века и в германских землях. По времени это совпало с усилением мадьяризаторской политики в Венгерском королевстве, в ходе которой стремление словацкого народа к развитию своего языка было охарактеризовано как стремление к образованию единой славянской нации во главе с Россией. Так появилась ложная альтернатива — либо мадьяризация, либо потеря свободы и подчинение России. В таком именно смысле этот термин был впервые употреблен в статье К. Крамарчика «Чешско-славянские герои панславизма в Левоче», опубликованной в венгерском журнале «Таршалкодо» 14 ноября 1840 г.[3]Он сразу же вызвал шумную полемику и стал боевым лозунгом в борьбе против словацкого национального движения.

Поскольку аналогичные обвинения были выдвинуты и в адрес ведущих деятелей чешского национального движения, борьба вышла за пределы Венгерского королевства и привлекла внимание австрийских правящих кругов и германского общественного мнения. Появившиеся статьи в германской прессе, сопровождавшиеся дальнейшими домыслами и вымыслами, вынудили Ф. Палацкого и П.И. Шафарика выступить в начале 1841 г, с опровержениями обвинений в их адрес. Однако это только подлило масла в огонь и способствовало распространению данного термина. Заложенная в нем тенденциозность, где сознательно смешивались воедино стремления славянских народов к развитию своей культуры и подозрения в захватнических планах России, делали его удобным инструментом для различных политических спекуляций. Особое распространение он получил в немецкой прессе пангерманского толка накануне революции 1848 г., а также в последующие десятилетия, особенно в годы германской «мировой политики». Использовали его впоследствии и гитлеровцы. Он до настоящего времени бытует в русофобской прессе на Западе и в тех странах, где имеются такие течения. Именно такая живучесть заставила нас обратить внимание на место и обстоятельства его происхождения. Для российских читателей это представляет несомненный интерес.

Революция 1848 г., охватившая ряд европейских государств, в том числе и Австрийскую империю с входившим в нее Венгерским королевством, получила в истории название «весны народов» и пробудила надежды словацких политических деятелей на обретение автономии на основе этнического признака. Но мадьярские революционеры игнорировали и отвергали такие требования, тогда как австрийские власти использовали их лишь в тактических целях и после поражения революции постарались поскорее забыть об их существовании. В таких условиях в середине XIX века развивалась деятельность Людовита Штура, другого выдающегося словацкого общественного и культурного деятеля. Он расходился с Я. Колларом в вопросах развития словацкого языка и литературы, но был горячим сторонником сотрудничества славянских народов, которое он рассматривал в рамках формулы «единство в многообразии». Именно Л. Штур способствовал кодификации словацкого литературного языка, что встречало одобрение со стороны таких виднейших российских славистов как И.И. Срезневский и О.М. Бодянский.

В 50-е годы XIX века И.И. Срезневский, который был тогда главным редактором академического журнала «Известия Отделения Русского языка и словесности», опубликовал ряд памятников словацкого народного творчества и популяризировал научные труды словацких ученых — Я. Коллара, П.Й. Шафарика, М. Гатталы и др. Л. Штур, с которым он был весьма дружен, еще ранее писал ему об этом замысле: «Всех нас, словаков, очень порадовало твое намерение издавать наши словацкие повести и рассказы, а также песни и предания жителей Татр. Ты хорошо сделаешь, если напишешь трактат об особенностях словацких говоров, так как ни у кого другого нет столь богатого опыта и такого богатого количества материалов»[4].

Но наибольшую известность Л. Штуру, особенно среди российской общественности, принес его трактат «Славянство и мир будущего». Он вызвал в свое время бурные споры и до сих пор вызывает научные дискуссии. Опубликован он был уже после преждевременной смерти автора (несчастный случай на охоте). Как удалось выяснить словацкому ученому В. Матуле, этот трактат был написан весной 1851 г. и ярко отразил глубокое разочарование Л. Штура (как и многих других представителей интеллигенции ряда славянских стран) неудачами революционного движения 1848—1849 гг. и крушением надежд на обретение автономии, с чем он связывал развитие словацкой культуры и политической жизни своего народа. Штур, который был известен как последовательный демократ и защитник словацкой национальной самобытности, выступил в этом трактате с явно панславистскими мыслями. Он призывал к интеграции славян под эгидой России, к принятию православия в качестве их общей религии и русского языка как общеславянского литературного языка. Трактат предназначался первоначально для загребской «всеславянской» газеты «Sudslawische Zeitung», редакция которой разделяла такие настроения. Но закрытие этой газеты помешало публикации трактата на ее страницах, и дело было отложено в долгий ящик. После смерти Штура в 1856 г. его соратники переслали его рукопись десять лет спустя в Москву, где она и вышла в переводе с немецкого языка как раз накануне Всероссийской этнографической выставки в Москве и Славянского съезда в Москве и Петербурге в мае — июне 1867 г. Это обстоятельство дало повод славянофильским течениям рассматривать трактат как один из программных документов съезда. Несомненно, что часть славянофильских кругов разделяла его взгляды. Однако более широкая общественность встретили его довольно критически.

Интересную оценку дал позднее этому противоречивому и спорному сочинению Л. Штура известный русский ученый А.Н. Пыпин, двоюродный брат известного русского революционера — демократа Н.Г. Чернышевского. Пыпин писал: «В его взгляде на Россию есть идеализация, есть незнание частностей, фактические ошибки; но это не помешало ему сделать и существенно верные замечания о русской внешней и внутренней политике — и указать, что в ней должно быть изменено, чтобы славянство могло довериться русскому союзу. Тем нашим шовинистам, которые в последние годы считали «расхолаживанием» всякое напоминание о наших внутренних нуждах и недостатках, было бы очень полезно вникнуть в приведенные сейчас слова Штура об этих предметах: они увидели бы, что для разумных славян даже с величайшей привязанностью к России, эти предметы составляют пункт величайшей важности, — такой, что без изменения в наших внутренних делах самый союз с Россией, столь крайне необходимый для славян, казался им невозможным»[5]. Взгляды Пыпина на проблемы славянских народов разделялись либеральными и демократическими слоями российского общества.