Ройзман. Уральский Робин Гуд - Валерий Панюшкин

Вот только Гриша кашлял. Логично было думать, что у него туберкулез. Здесь на Урале у большинства наркоманов ВИЧ. Люди у которых ВИЧ, оканчивают в России не как в Америке, не саркомой Капоши, а туберкулезом. Логично было думать, что и у Гриши туберкулез.

Ройзман позвонил главному фтизиатру города и отправил Гришу на обследование. А в день обследования звонил уже сам Гриша:

– Евгений Вадимович, у меня нет туберкулеза.

– Ну слава богу!

– У меня рак, – и повесил трубку.

Потом Гриша вышел из клиники на улицу. И первым, кого он встретил, был старый его приятель, по той, прошлой жизни, когда Гриша употреблял наркотики. Каким-то античудом приятель этот был жив, несмотря на то, что продолжал колоться. И в тот день на пороге туберкулезной клиники у него были с собой наркотики. И он предложил Грише немедленно пойти куда-то и раскумариться вместе. Что уж было терять Грише, если все равно рак? Зачем воздерживаться от наркотиков, если все равно жизнь кончилась? Когда вам говорят, что у вас рак, вам становится страшно, и вы не знаете выхода. А Гриша знал выход – совершенное утоление всех печалей по крайней мере на четыре часа. А там видно будет. Найти еще, и еще четыре часа покоя и счастья. Добыть, украсть, четыре дозы продаешь, пятая твоя. Это был выход для человека, которому сказали, что у него рак.

Только на этот раз Гриша подумал, что вот перед ним стоит бес. Возможно, он так подумал, потому что батюшка Виктор много рассказывал ему про бесов. Про хитрые их искушения, в которых даже и уксусная вонь притона может быть вожделенной. А тут и хитрости не было. Вот стоишь на грани отчаяния, и подходит некто и предлагает тебе спасение на четыре часа – кто он? Бес!

Гриша побежал. Позвонил Ройзману и наполучал тысячу заданий. Пройти такое обследование, сякое обследование, кровь, УЗИ, КТ, биопсия… Показаться такому врачу, этакому врачу… Вместо иллюзии спасения на четыре часа – тысяча полезных действий, доступных человеку, которому сказали, что у него рак. Эту историю искушения Гриши бесом Ройзман, не верующий в бога, рассказывал мне еще до того, как Гриша вошел в церковь, поздоровался и стал ждать поодаль.

Мы допили чай, попрощались с батюшкой, и Гриша повел нас смотреть пасеку. Пчелы были злые, в сотах уже был мед. Гриша сказал мне, что в присутствии пчел нельзя курить. Я бросил сигарету. А Ройзман сказал:

– Надо хоть пару банок выгнать своего меда. Батюшке банку подарить.

Гриша кивнул. Это было простое, легко осуществимое и очевидно полезное задание. Мы шли к машине. Гриша чуть-чуть отстал и из-за спины сказал тихо:

– Евгений Вадимович, мне вроде получше становится.

– Конечно, получше, – отвечал Ройзман. – Должно становиться получше. Ты же лечишься, – мы прошли шаг, два, три, камешки скрипели под ногами. – А санки в сенях видел? Хорошие санки, старинные. Возьмите их с ребятами, отремонтируйте как следует. Только без гвоздей и без проволок. Из дерева вырежьте детали, которых не достает.

– Отремонтируем, Евгений Вадимович.

Это было еще одно простое и полезное задание, которое получил Гриша на тот случай, если опять явится бес. Бес явится искушать счастьем на четыре часа, а у тебя руки заняты, ты ремонтируешь санки.

– Да, Гриша, – сказал Ройзман, садясь в машину. – Арбузы тут захвати ребятам.

И мы уехали. У Ройзмана руки были заняты рулем, у меня – блокнотом для записей.

Глава вторая

Восстание

Простые и понятные действия, которые предлагалось совершить людям, собственно говоря, и прославили Ройзмана еще в сентябре 1999 года. Он был совсем молодой человек – тридцать пять лет. Красивый, крепкий и высокий – качество, которое почему-то особенно ценят женщины. Не то чтобы всерьез богатый, но вполне обеспеченный. Уральская страсть к кладоискательству успела уже обратиться у Ройзмана в весьма успешную ювелирную фирму. К тому же он коллекционировал невьянскую икону и дружил с художниками-авангардистами, время от времени устраивал выставки, то современной живописи, то икон. Следовательно, дружил и с журналистами, потому что в Екатеринбурге конца 90-х не было новостей, кроме криминальных разборок, концертов местных рок-групп и выставок. Криминальные разборки устраивали все, концерты – много кто, выставки – только Ройзман. У него была запутанная личная жизнь, две женщины, между которыми непонятно было как разорваться и которые – не дружили, нет, – но относились друг к другу с сочувствием, дескать вот ведь и ее, бедняжку, угораздило полюбить этого парня. А этот парень довольно много времени проводил ни с той, ни с этой. На работе, в спортивном зале, в кафе с товарищами. У его товарищей тоже была запутанная личная жизнь.

Товарищами в Екатеринбурге называются люди, которых не просто знаешь лично, не просто знаком с их женами и детьми, но еще и с родителями. Это много что меняет в отношениях. Потому что если, например, товарищ садится в тюрьму, ты не можешь просто отвернуться и забыть о нем. Ты каждый день встречаешься в булочной с его матерью и в спортивном зале с его отцом: «Здравствуйте, давайте я вам сумки поднесу. Ну, как там Дюша? Отпускают-то его когда?» Именно поэтому тюрьма на Урале куда менее пугает людей, чем в центральной России.

Товарищи Ройзмана были то, что называлось в 90-е годы «бизнесмены» – смесь предпринимателей и бандитов в той или иной пропорции. Государство дышало на ладан, правоохранительные органы сами были не в ладах с законом, вокруг крупных советских заводов складывались собственные поначалу охранные, а потом и криминальные структуры. Они владели территориями, и всякое новое предприятие, появлявшееся на территории, тоже подгребали под себя. Так что нельзя было иметь бизнес, не договорившись с бандитами. Но чтобы договор не был унизительным, нельзя было просто от бандитов откупаться, надо было приставить их как-то к делу, поручить им охрану что ли или взять у них кредит за долю в прибыли. Встретив бандитов в кафе, лучше было говорить им «привет», пожимать руки и называть по имени, чем замирать в страхе. Сам Ройзман бандитом, кажется, не был. Но конечно же толковал с бандитами по бизнесу, в спортивном зале занимался рядом с бандитскими боевиками, а встретив серьезных бандитов – Трофу или Александра Хабарова, – здоровался уважительно, хотя бы из почтения к возрасту, им было за сорок. И Хабаров к тому же долгое время на Уралмаше неподалеку от дома, где вырос Ройзман, работал директором спортивной школы. Но сам Ройзман, кажется, бандитом не был.

А вот рыжий Дюша бандитом был. Он был бандитом и наркоманом и, похоже, именно наркотики не дали Андрею Кабанову сделать серьезную бандитскую карьеру. А когда в 94 году он переломался и бросил героин – это, а не криминальная карьера стало смыслом его жизни. Так бывает с наркоманами: избавившись от зависимости, они очень часто только о том и думают, чтобы избавить от зависимости весь мир. Некоторое время Дюша еще выполнял какие-то криминальные поручения, «грел» какие-то зоны, возил какие-то передачки то ли Деду Хасану, то ли от Деда Хасана (из его теперешних рассказов толком не поймешь), но все его мысли уже тогда заняты были не криминальным разделом рынков, а борьбой с наркотиками.

Даже оказавшись в тюрьме ненадолго, даже когда к нему в камеру пришел высокий милицейский чин, Дюша не стал говорить «по делу», а сказал: «Героин идет. Как вы будете его останавливать?» Высокий милицейский чин только махнул рукою. Дескать, героин – наркотик дорогой и никогда не станет массовым. И оказался неправ: не прошло и пяти лет, как героиновая фитюля, то есть доза для начинающего, стоила в Екатеринбурге всего сорок рублей – дешевле водки.

Вы спросите, что делал высокий милицейский чин в камере у рыжего Дюши? Я же говорю – пришел «поговорить по делу». Говорю же – правоохранительные органы сами были не в ладах с законом. В самом начале этой истории отдайте себе отчет в том, что милиция мало чем отличается от криминальной группировки – те же бандиты, только в погонах.

Летом 1999 года рыжий Дюша сидел целыми днями в кафе «Монетка» на Плотинке. Плотинка – так называется район Екатеринбурга, примыкающий к набережной и плотине на реке Исеть. В память о былых заслугах у Дюши были небольшие доли в нескольких предприятиях и необременительные должности. Ему не надо было работать, да он и не умел работать регулярно. Но трезвость и невыносимый избыток сил человека, бросившего наркотики, не давали Дюше покоя. По утрам он пробегал кросс десять километров, а потом шел в кафе. Именно в «Монетку», потому что вместо привычного бильярда там стоял теннисный стол. Дюша изнурял себя пинг-понгом, общался с людьми, заходившими пообедать, зазывал товарищей поиграть в пинг-понг, ждал вечера, когда даже и не игравшие в настольный теннис товарищи съезжались в «Монетку» поужинать.

Кафе в Екатеринбурге – это только одно название, что кафе. Московские кофе-туны и кофе-шопы не приживаются здесь. Никто не понимает, как это можно зайти в кафе просто на чашку кофе с мороженым. Раз уж зашел в кафе и сел за столик – надо как следует поесть. Если уж поел, надо поиграть в бильярд или вот в пинг-понг, поговорить с товарищами, выйти на улицу и посмотреть, какую один из них купил новую машину. Выходить к машинам в конце 90-х надо было еще и потому, что машины каждый день грабили, разбивали стекла и вытаскивали магнитолы. Грабили, как правило, наркоманы. Охранники ловили их, били смертным боем, но те все равно грабили. Так что лучше было стоять возле машин.