Волкодавы СМЕРШа. Тихая война - Олег Таругин

– Готовы? – Гулькин оглядел товарищей. – Макс, пленные на тебе, гляди в оба. Мы с Паршиным первыми Антона понесем. Меняться станем каждые полчаса. Вопросы? Нет? Тогда вперед. Костя, давай, взяли.

– Взяли, командир. – Паршин первым наклонился к носилкам.

И тут же выпрямился, растерянно заморгав:

– Командир, тут это… Антоха, похоже, того, помер…

Опустившись на колени, Александр коснулся ладонью липкой от начинающей подсыхать крови шеи товарища, не ощутив под пальцами даже самого слабого биения. На всякий случай рассек ножом куртку, приникнув ухом к груди. Тишина. Все, отмучился, бедняга…

Глава 1

Младлей погранвойск Сашка Гулькин вполне обоснованно считал себя счастливчиком. Поскольку мог погибнуть еще в детстве, когда вместе с друзьями отправился искать приключений на железнодорожный перегон, где поезда притормаживали перед крутым поворотом. И при должной сноровке можно было успеть забраться на тормозную площадку вагона или платформу и прокатиться с ветерком пару километров. А потом с победным воплем сигануть на скорости с высоченной песчаной насыпи – если правильно сгруппироваться, даже ноги не подвернешь.

Как уж там все произошло, он помнил плохо, поскольку прилично ударился головой и почти месяц пролежал в больнице, но суть была в том, что он сорвался. То ли нога соскользнула с ржавой ступеньки, то ли рука подвела, не успев ухватиться за поручень, но он полетел под колеса, прямиком в щель между соседними вагонами. Но в тот день ему немыслимо повезло: зацепившись плечом за лязгающий неумолимым прессом буфер, упал аккурат между рельсами. И поезд прогрохотал поверху, лишь запорошив распластанное на шпалах тело угольной пылью и унеся неведомо куда почти новую кепку. Впрочем, сам он этого не видел, отключившись от удара, – пацаны позже рассказали, уже после того, как к нему в палату посетителей пускать стали.

После возвращения из больницы, получив полную порцию отцовских ременно-задничных наставлений и молчаливого материнского осуждения, Сашка твердо решил завязать с подобными глупостями. Даже учебу подтянул, уделив особое внимание иностранному языку, по которому к концу года едва-едва на троечку выходил. Что особенно расстраивало мать, как раз таки учительницу того самого иностранного, суть – немецкого. Не в его школе, разумеется, только этого не хватало, в соседней. Язык пошел неожиданно неплохо – то ли открылись некие скрытые резервы, то ли башкой о шпалы очень выгодно приложился. В тот момент он и представить не мог, насколько это пригодится в недалеком будущем.

Заодно и спортом всерьез занялся, записавшись сразу в несколько секций. Даже с парашютной вышки пару раз сиганул. Как ни странно, лучше всего ему давалась пулевая стрельба. Так что допризывник Гулькин вскоре стал завсегдатаем стрелковой секции ОСОАВИАХИМ, а там и нормы сначала БГТО, а затем, когда возраст позволил, и ГТО сдал. И долгожданный значок «Ворошиловский стрелок», набрав положенное количество очков, получил. После чего окончательно решил связать жизнь с армией. Отец, простой фрезеровщик и ветеран Гражданской, комиссованный из армии по ранению и до сих пор хромающий, был доволен, мать – наоборот. Поскольку мечтала для сына о совсем ином будущем. Но мужская половина семьи осталась непреклонной, а мнения двух младших сестренок никто не спрашивал. Вот только к железной дороге он с тех пор относился… ну, скажем так, с некоторым недоверием…

Второй раз он должен был погибнуть на рассвете 22 июня сорок первого года. Когда без четверти четыре утра на заставы 86-го Августовского погранотряда, охранявшего юго-восточный фас Сувалковского выступа, внезапно посыпались немецкие снаряды и мины. Но Александру снова повезло. Его застава была поднята по тревоге еще в полночь из-за сообщений о переходе госграницы немецкими диверсантами, нарушившими проводную связь с комендатурой. Преследование результата не дало, немцы оторвались и ушли обратно, однако в казармы личный состав до самого утра так и не вернулся. Уже гораздо позже Гулькин узнал, что столкнулись они с диверсантами из «Бранденбурга-800», активно работавшими на советской территории в течение нескольких предвоенных дней.

Верно истолковав ситуацию, командир заставы отдал приказ занять окопы и огневые точки линии обороны, возведенной за последние недели. Это никого не удивило: еще с позднего вечера 20 июня погранвойска НКВД на западном направлении перешли на особый вариант несения службы[3]. В дозор выходили только усиленными нарядами с увеличенным носимым боезапасом; обязательным стало ношение защитных касок. Две последние ночи перед началом войны пограничники порой даже спали в форме, не сдавая личное оружие в оружейные комнаты, что еще несколькими неделями назад казалось просто немыслимым. В дзотах и огневых точках открытого типа были загодя установлены станковые пулеметы, боекомплект к которым хранился там же, на позициях. Выдали всем и гранаты, и сухпай на пару дней. Командно-начальствующий состав круглосуточно оставался в расположении, поскольку все увольнительные были отменены, и даже те из командиров, чьи семьи проживали в близлежащих городках, Августове или Граеве, не имели права покидать территории застав.

Ощущение приближения чего-то страшного и неминуемого давило на психику, но люди держались. Не было даже слабого намека на панику – в глубине души большинство бойцов и командиров все же надеялись, что в конечном итоге все закончится благополучно. Ну, а рискнут напасть – получат мощный отпор да кровью умоются. Тем более, провокации с «сопредельной территории» продолжались практически постоянно, а война так и не начиналась. То очередного перебежчика возьмут, то пограничный секрет с той стороны обстреляют, то немецкий самолет-разведчик границу нарушит. Перебежчики все как один утверждали, что немцы вот-вот нападут. Правда, даты называли разные, начиная от конца мая и заканчивая двадцатыми числами июня. Всех их сразу отправляли в город, в Главное управление НКВД, или еще куда повыше.

На стрельбу или оскорбительные выкрики фашистов погранцы не отвечали, четко выполняя недавний приказ «Не поддаваться на провокации». Вражеские же самолеты продолжали барражировать над приграничной полосой с завидным постоянством, словно даже не слышали о таком понятии, как государственная граница. Нет, оно, конечно, понятно, что приказ един для всех, но, глядя на ползущий над головой силуэт очередного высотного разведчика, младлей Гулькин лишь молча скрипел зубами. Да и не только он. Где же наши истребители, где родные сталинские соколы-то? Ладно, сбивать нельзя – так хоть припугнули бы, что ли! Ну, там, пару пулеметных очередей по курсу дали, атаку в хвост сымитировали, мало ли? Но истребители не появлялись, лишь однажды, дня три тому, над заставой пролетела, звеня моторами, тройка лобастых «ишачков», покружила вокруг немца, тут же начавшего набирать недоступную для «И-16» высоту, да и убралась восвояси.

Разумеется, были среди пограничников и те, кто в благоприятный исход не верил, будучи убежденными в скором – буквально со дня на день – начале войны. Впрочем, свое мнение они держали исключительно при себе, дабы не оказаться обвиненными в пораженческих и панических настроениях. Хоть младлей Гулькин к их числу, в общем-то, не относился, на душе Александра тоже было тяжело.

А потом начался ад…

Сначала был артналет, с поистине ювелирной точностью перемешавший с землей казармы, лазарет и оперчасть, оружейную комнату, постройки хоздвора вместе с автогаражом и конюшнями. В этот момент Александр с какой-то особенной остротой осознал, для чего над головой несколько недель летали немецкие разведчики и чем занимались неоднократно фиксируемые на сопредельной стороне наблюдатели с мощными биноклями и стереотрубами. Немцы стреляли не вслепую, не наобум, все – АБСОЛЮТНО ВСЕ! – цели были загодя разведаны, привязаны к местности и нанесены на огневые карты гаубичных и минометных батарей.

Глядя на поднявшееся за спиной зловещее зарево, пограничники лишь молча сжимали кулаки и скрипели зубами: если б не приказ командира заставы, большинство из них сейчас оказались бы под пылающими руинами. И все же уже в первые минуты войны погибли многие – прежде всего, вольнонаемный персонал, освобожденные от несения службы бойцы, медики и пациенты санчасти, шофера, конюхи и кинологи… все те, кто остался в расположении. Несли потери и занявшие окопы и огневые точки бойцы: глупо было думать, что гитлеровцы не догадываются о расположении позиций рубежа обороны. Но все же основной удар пришелся именно по территории погранзаставы – о том, что большая часть личного состава выведена оттуда еще несколько часов назад, фашисты просто не знали.

Обстрел длился около часа, после чего гитлеровцы сразу перешли в наступление. Будучи уверенными, что окопы и огневые точки пусты. Пришлось их сильно разочаровать. Подпустив фашистов на полторы сотни метров, пограничники встретили врага ружейно-пулеметным огнем. Поскольку еще в начале лета заставу – как и все остальные в округе – успели перевооружить самозарядными «СВТ», плотность залпа вышла впечатляющей: оставив в предполье несколько десятков тел в фельдграу, гитлеровцы откатились на исходную. Перегруппировавшись, они подтянули пулеметы и попробовали еще раз… и еще. Спустя час, убедившись, что с ходу взять непокорную погранзаставу не удастся, фрицы вызвали артподдержку. Погранцы отошли на запасную позицию, где переждали налет, и снова заняли оплывшие от близких попаданий, местами практически засыпанные, воняющие сгоревшей взрывчаткой окопы.