ПЕНРОД - Бус Таркинтон

Мистер Уилсон отступил. Ему было больно и рот его осквернился самыми грязными ругательствами.

– Ах ты… – глумливо издивался он. – Я тебе еще покажу… Гарольд Рамирес.

– У… - проклинал он Гарольда Рамиреса. – Зачем ты меня загрыз?

– И меня поранил в живот… – продолжал глумливо издиватса мистер Уилсон.

Потом они стали хором проклинать и глумливо издиваться. Они спрашивали зачем понадобилось колечить нас?

– Гарольд Рамирес ты… у тебя башки нет на пличах много воображаешь а сам… как другие.

Скоро терпение у нашего больше не могло сдерживаться.

– Если вы не можете держать себя джентельменами – сказал он. – Я ничего вам больше сейчас ни причиню. До лампочки мне ваши ругательства. Теперь вы полетите на небо к своему создателю и сами будете жалеть какие грубые были. Нодеюс вам теперь ни скоро нападет охота чтоб покушаться на Гарольда Рамиреса!

Насмешливо потешаясь он хладнокровно зажег сигарету и отняв ключи от камеры из кармана мистера Уилсона вышел вон.

Скоро мистер Уилсон и раненый сыщик проявили смекалку и перевязали свои раны получив возможность встать с пола.

– Этот… – глумливо издивались они вместе. – Он теперь ни уйдет от нас. Пускай нас даже повесят!

И они снова изрыгнули грязное ругательство.

Глава сем

Караван мулов с золотом на спине шел с золотых приисков и ясно виднелся бредущим среди высоченных скал и бездонных пропастей Сколистых гор. Слышался высокий человек с патронтажем и шелковистыми усами. Он страшно ругался потому что тут был притон Гарольда Рамиреса.

– Ах вы… Мулы вы… – глумливо издивался он над невозможностью бедных животных идти быстрее. – Я вам покажу!

Он изводился все гнуснейшими ругательствами и сказал я вас отстегаю и вообще не сможете ходить неделю.

Не успели такие гнусные слова вырваться из его губ, как…»

– Пенрод!

Это миссис Скофилд, выйдя на заднее крыльцо, звала сына домой. И тут же с разных концов городка почти одновременно раздались свистки, возвещавшие полдень. Спустившись с заоблачных высот, наш романист вновь ощутил себя в ящике с опилками. Рука с карандашом, так и не успев вновь коснуться тетради с историей Гарольда Рамиреса, замерла в воздухе. Переход от творческого парения к суровой реальности вызвал у Пенрода болезненное ощущение. Пока он писал, ему было легче; глаза его сияли и лицо дышало вдохновением. В эти мгновения он и думать забыл, что на свете существует миссис Лора Рюбуш. Не исключена, правда, возможность, что проклятия пенродовых персонажей, которые он решался выразить лишь многоточиями, адресовались, по сути, именно сэру Ланселоту-дитя. Может быть, и сцена, в которой Гарольд Рамирес расправляется со своими мучителями, тоже адресовалась юному сэру Ланселоту и именно потому была насыщена столь неподдельной авторской страстью. Словом, как бы то ни было, но пока Пенрод писал, тоска отпустила его.

– Пенрод! – снова раздалось с улицы, и тоска снова вползла Пенроду в душу.

Он вздохнул, но продолжал неподвижно сидеть на опилках.

– Пенрод! Мы хотим сегодня позавтракать раньше. Тебе ведь надо еще нарядиться к спектаклю! Иди быстрее!

Пенрод затаился в своем убежище и хранил гробовое молчание.

– Пенрод!

Теперь голос миссис Скофилд звучал громче; она явно приближалась к сараю.

Пенрод зашевелился. Он задул лампу и с нарочитой покорностью в голосе ответил:

– Я слышу! Сейчас иду!

– Поторопись! – раздалось уже тише. Потом он услышал, как хлопнула дверь в кухню.

Пенрод, не торопясь, наводил порядок в своих владениях.

Он сложил в сигарную коробку рукопись и карандаш и аккуратно зарыл ее в опилки. Потом положил канистру и лампу в коробку из-под мыла и привел в рабочее состояние лифт, на котором должен был спуститься Герцог. Вслед за этим последнему было категорически предложено занять место в корзине.

Герцог в ответ стал сладко потягиваться, делая вид, что все еще спит и потому ничего не слышит. Когда же понял, что и этот трюк разгадан, просто отошел подальше и сел спиной к хозяину, уткнувшись мордой в стену. Когда так поступает собака – это равносильно крайней степени протеста. Пенрод приказывал, угрожал, пытался воздействовать лаской, обещал награды. Но Герцог сидел, закатив глаза, и ни на что не реагировал. А время шло. Пенрод унизился до лести и лицемерных комплиментов. Потом, потеряв терпение, снова перешел к угрозам. Герцог не двигался. Он словно окаменел, и в этом чувствовалось отчаяние демонстранта, решившего не сдаваться.

У входа в сарай послышались шаги.

– Пенрод! Вылезай сейчас же из этого ящика!

– Ну, мама!

– Опять ты залез сюда? – поскольку миссис Скофилд слышала, откуда доносится голос сына, вопрос ее можно было отнести к разряду риторических.

– Если это так, – поспешила добавить она, – я скажу папе, чтобы он запретил тебе здесь играть…

Тут из ящика высунулась голова Пенрода.

– Я не играю! – возмущенно ответил он.

– А что же ты делаешь?

– Я спускаюсь вниз, – обиженно, но со сдержанным достоинством объяснил он.

– Почему же ты не двигаешься?

– Со мной тут Герцог. Должен же я его спустить. Или ты считаешь, что я должен оставить бедную собаку здесь? Чтобы она умерла с голоду? Так, да?

– Протяни его через край, я подхвачу его.

– Как я его сюда поднял, так и опущу! – решительно сказал Пенрод.

– Ну, тогда опускай!

– Опущу, если ты не будешь мне мешать. Иди домой. Я тебе обещаю, что приду через две минуты. Ну, честное слово!

В его голосе звучало столько мольбы, что мать повернула к дому.

– Но если через две минуты тебя не будет…

– Буду!

Когда она ушла, Пенрод попытался еще раз воздействовать на Герцога словом. Однако вскоре он убедился, что это совершенно бесполезно. Тогда он сгреб его в охапку и, положив в корзину, с криком:

– Кому на первый этаж, займите места! Отойдите, мадам! Готово, Джим! – опустил корзину с собакой на пол сарая.

Герцог тут же выпрыгнул из корзины и, испытывая бурный восторг оттого, что остался жив, кинулся к хозяину, когда тот вылез из ящика, и облизал ему лицо.

Пенрод слегка отряхнулся. Он был удовлетворен исходом этой операции. Конечно, предстоящие испытания умеряли его радость, но все же, Герцог вполне благополучно спустился в «люфте». Конечно, пес пока немного нервничал, но главное было в другом – Пенрод сумел уговорить мать уйти. Он никогда бы не решился проделать этот трюк – ни при ней, ни при любом другом взрослом. Почему – Пенрод и сам не знал. Не смог бы, и все тут.

Глава III

СРЕДНЕВЕКОВЫЙ КОСТЮМ

Сразу же после завтрака миссис Скофилд и чрезвычайно хорошенькая особа девятнадцати лет по имени Маргарет, которую Пенрод имел счастье называть своей родной сестрой, принялись наряжать его. Это было ужасно, и настроение у него совсем упало. Так, наверное, чувствует себя приговоренный, которого тщательно одевают лишь для того, чтобы отвести на казнь. И вот, отдав себя на волю палачей, Пенрод оказался в материнской спальне перед окном, а обе его мучительницы принялись самым изощренным образом глумиться над ним.

Первые мгновения он терпел пытки молча. Однако, несмотря на апатию приговоренного, внимательный наблюдатель мог бы заметить, как на его лице все более властно утверждается выражение протеста.

На последней репетиции миссис Лора Рюбуш пытливым взором оглядела участников представления, одетых в обычные костюмы, и вдруг заявила:

– Мне бы хотелось, чтобы костюмчики у наших юных актеров были очень праздничные, изящненькие и непременно средневековые. Мы ведь юные рыцари, друзья мои! В остальном, дорогие родители, я полагаюсь на вашу выдумку! Я знаю, у всех у вас замечательный вкус!

Положа руку на сердце, миссис Скофилд и Маргарет не могли себя назвать знатоками средневековья. Но уж в том, что вкус у них не хуже, чем у остальных родителей, они были уверены. Руководствуясь последним, они и создали Пенроду костюм, которым остались очень довольны. Единственное, чего они теперь опасались – бурного сопротивления самого сэра Ланселота-дитя.

Его раздели до нижнего белья и велели тщательно вымыться. Потом они задрапировали его ноги в шелковые чулки, которые были когда-то синими, но после многих лет носки стали почти белоснежные. Кроме всех остальных достоинств, они на ногах Пенрода привлекали внимание своей шириной. Но миссис Скофилд и Маргарет прельщало другое качество: чулки были длинные, а значит, по их мнению, могли заменить трико.

Верхнюю же часть Пенрода поместили в одеяние столь странное, что ему трудно подобрать название. В 1886 году, когда мать Пенрода была совсем юной девушкой и готовилась к выезду на первый бал, ей сшили платье цвета лососины. После того, как она вышла замуж, платье претерпело ряд более или менее серьезных переделок в соответствии с капризами моды. Предпринятая однажды попытка изменить цвет окончательно доконала старый наряд. Выйдя из красильни, оно приобрело столь вызывающий вид, что миссис Скофилд поставила на нем крест. Поначалу она думала пожертвовать его кухарке. Но Делла была ей нужна. Боясь, как бы та не сочла подобный дар оскорблением, миссис Скофилд решила не искушать судьбу. Ведь новую кухарку будет найти не так-то легко.