История нравов - Эдуард Фукс

Какой бы откровенности и смелости ни достигала женская мода в обнажении груди, ей ни в чем не уступала в этом та особенность мужской моды, которая отличает Ренессанс от всяких других эпох. Здесь речь идет о том, что немцы называют Latz[1], а французы braquette[2]. Эта подробность придает мужской моде Возрождения в наших глазах поистине чудовищный характер…

Чувственному характеру эпохи Ренессанса как нельзя более отвечала та черта, что как женщина, так и мужчина открыто обнаруживали то, чему их век придавал наибольшую ценность. Никто не находил странным, что мужчина и женщина такими грубоватыми средствами действовали один на чувства другого. Мужчины и женщины вовсе не оставались равнодушными к этим возбудителям, а приводились ими в постоянное волнение. Литература Ренессанса богата доказательствами того, что чувства мужчины воспламенялись глубоко обнаженной грудью женщины, что эта часть тела всегда прежде всего увлекает и соблазняет его.

Глава 2

Любовь и брак

Половая любовь в эпоху Ренессанса носила прямо вулканический характер и проявлялась обыкновенно как вырвавшаяся из плена стихийная сила, подчиняв¬шая себе все, пенясь и шумя, правда, порой и не без грубой жестокости. А так как каждая стихийная сила, проявляясь, обнаруживает свой конечный закон, то в области любви основным принципом была производительность. И это не подлежит сомнению: мужчина хотел прежде всего оплодотворять, женщина быть оплодотворенной.

Благодаря этому любовь получила в эпоху Ренессанса такой же героический оттенок, как и идеал физической красоты. Повышенная половая деятельность стала в глазах обоих полов явлением нормальным, дающим право на уважение. Совершенным в глазах эпохи был только тот мужчина, который, кроме вышеуказанных физических достоинств, отличался никогда не потухавшими желаниями, совершенной женщиной — только та, которая вплоть до самого зрелого возраста жаждала любви мужчины.

Многочисленные документы наглядно иллюстрируют чувственный характер любви и брака в эпоху Ренессанса: нравы, обычаи, общие и правовые воззрения, отражающиеся в своеобразных пословицах, поговорках, действиях, и в особенности литература и искусство, в которых половые отношения обычно становятся лейтмотивом.

В этом отношении в высшей степени характерны обычаи, связанные с бракосочетанием, обычаи, санкционировавшие брак: освящение брачного ложа священником — или епископом и архиепископом, когда в брак вступали люди княжеского происхождения, — и затем доживший до наших дней обычай публичного разделения ложа.

Когда священник освящал брачное ложе, он имел, конечно, в виду не место отдыха после дневных трудов, а «мастерскую любви». Дабы на ней покоилось благоволение Божие, дабы из нее выходили желанные продолжатели рода и наследники — вот для чего освящалось оно священником. Ложе как «мастерская любви» играет далее главную роль в правовых нормах, на которых покоился брак, о чем свидетельствует вышеуказанный обычай публичного его разделения: жених и невеста вместе ложились в постель в присутствии свидетелей. В большинстве стран брак считался заключенным, когда жених и невеста «накрылись одним одеялом». «Взойдешь на постель и право свое приобретешь» — гласит древняя немецкая поговорка. Чтобы в этом не было сомнения, обычай совершался публично. Он сохранялся почти во всех европейских странах и почти у всех классов до начала XVII в.

Собственно германский по своему происхождению, этот обычай совершался самым разнообразным образом, официально, с большой торжественностью, в серьезном религиозном тоне, в присутствии священника, освящавшего ложе, но и юмористически. Общеизвестна форма, в которую этот обычай вылился при княжеских дворах. Так как в этой среде брак носил чисто условный характер, будучи обычно своего рода политическим договором, в силу которого одно государство передавало другому известную территорию или права на власть, олицетворенные в образе невесты, то молодые могли и не видеться до брака: ведь личная склонность не входила как фактор в решение арифметической задачи. Сделка завершалась публичным разделением ложа, причем сам жених мог и отсутствовать, его роль мог взять на себя уполномоченный посланник, которому было поручено устройство сделки. Он ложился спокойно на парадное ложе рядом со «счастливой» невестой как официальный заместитель своего господина, и дело считалось сделанным, т. е. брак считался юридически заключенным.

Менее известны часто грубоватые, не лишенные юмористического оттенка обычаи, бывшие в ходу у простонародья и даже до сих пор окончательно не исчезнувшие. Для характеристики последних приведем один обычай, существующий в Верхнем Пфальце. «Как только телега с приданым невесты останавливается перед домом молодых, жених снимает двуспальную кровать, положенную на самом верху, и относит ее в спальню, потом в присутствии всех кладет в постель невесту, ложится рядом и целует ее».

Если в таких обычаях мы имеем дело с символической характеристикой деторождения как главной и последней цели брака, то, с другой стороны, существует ряд воззрений и обычаев, имеющих в виду непосредственно половой акт как ежедневную «брачную пищу», ради которой вступают в брак, «так как без нее не может обойтись ни здоровый мужчина, ни здоровая женщина».

Мы сказали выше, что эпоха Ренессанса отличалась здоровьем, а первое требование покоящейся на здоровом фундаменте физиологии любви заключается в том, что мужчине и женщине, как только они достигают половой зрелости, предоставляется право осуществления своих половых функций. Это воззрение было в самом деле общепризнанным в эпоху Ренессанса и выражается в целом ряде поговорок, и притом так же наивно, как и грубо. О мужчинах говорится: «Если парни хотят расти и толстеть, то им не следует долго поститься». И то же самое провозглашается как право девушек: «Если девица испытывает голод, не следует долго ждать, а нужно ее скорее выдать замуж за молодого парня…»

Естественно, непринужденное отношение Ренессанса к явлениям жизни часто мотивировало раннее выполнение юношами и девушками половой функции теми же или схожими аргументами, которые Боккаччо вложил в уста одной дамы: «Законы природы важнее всего. Природа ничто не создала даром и снабдила нас благородными органами не для того, чтобы мы ими пренебрегали, а для того, чтобы мы ими пользовались».

Самой убедительной причиной в глазах женщин Ренессанса последовать совету дамы Боккаччо была мысль, что в противном случае «легко заболеть истерией, погубившей уже не одну прекрасную женщину», и что «лучшее средство против нее — брак с сильным и хорошо сложенным мужчиной».

При таком настроении любовная тоска мужчин и женщин Ренессанса носила, естественно, очень конкретный характер. Мужчина отнюдь не мечтает о равноправной подруге, рука об руку с которой он устремится навстречу высокой цели жизни, девушка также мало тоскует об освободителе и воспитателе ее души. Оба думают только об исполнении физического акта. Этим вполне определенным желанием исчерпывается вся их любовь.

Девушка этой эпохи не может дождаться, когда созреет для любви. В одном стихотворении Нейдхарта фон Рейенталя, изображающем деревенскую любовь, мать и дочь беседуют о праве последней на любовь. Шестнадцатилетняя дочка настаивает на том, что ее тело уже давно созрело для любви, мать держится другого мнения, однако дочь знает прошлое матери: «Вам же было только 12 лет, когда вы перестали быть девушкой». Мать сдается: «Ну хорошо, возьми себе любовников сколько хочешь». Дочь не довольствуется этим разрешением, она хочет, чтобы ей не мешали, и тут выясняется, почему мать находила дочь еще слишком юной для любви.

«Я бы охотно это сделала, если бы вы сами не отнимали у меня из-под носа мужчин. Черт бы вас побрал! Есть же у вас муж, на что вам еще другие мужчины?» Мать, видя, что ее обличили, соглашается на все: «Ну хорошо, дочка. Только смотри молчи. Будешь ли ты любить много или мало, я ничего не буду иметь против, хотя бы тебе пришлось качать на руках младенца. Но и ты не болтай, когда увидишь, что я отдаюсь любви».

Эта взаимная зависть женщин, особенно зависть матери к дочери, имеющей больше шансов на любовь, — довольно распространенный мотив в литературе эпохи. Наиболее классическим примером в этом отношении является нюрнбергская масленичная пьеса «Вдова и ее дочь на праздновании Масленицы», специально трактующая об этой зависти, притом в самом грубом тоне. По господствующему обычаю, вопрос отдается на разрешение судилища, которое, выслушав обе стороны, должно высказаться, кто из них, мать или дочь, имеет право первой выйти замуж. Мать мотивирует свое право первенства тем, что она молодая похотливая вдова и не может жить без мужчины, так как привыкла к «мужскому мясу», тогда как дочь ссылается на то чувство сладострастия, которое испытывает, когда батрак ее обнимает и целует. После того как все десять судей высказали свое мнение, мораль пьесы сводится к тому, что мать и дочь имеют одинаково большие права, так как «ночной голод мучает и женщин и девиц».