Возвращение Эмануэла - Клаудиу Агиар

В какой-то момент я даже попятился от ужаса. Фигура была столь ужасающей, что невольно напомнила о нелепом предрассудке, будто бы тень дьявола так же реальна, как и тень человека, который ее видит, и что тот, кто встретился с дьяволом, остается с ним навсегда. Я был жутко напуган, и это помогло ускорить шаг. Ноги, казалось, сами несли вперед. Я боялся вновь столкнуться со странным калекой, ковыляющим на одной ноге или прыгающим за моей спиной. Все это вызвало в памяти ужас, сопоставимый с тем, который наводил Кайпора или Зумби, охотившийся за неграми, преследуемыми в бразильских землях в давно ушедшие времена.

После того как автомобиль, двигавшийся во встречном направлении, проезжал мимо, свет фар уменьшался и голова призрака или чудовища начинала быстро отделяться. Свет сменялся мглой и картина напоминала бесконечные бабушкины рассказы об Отрубленной голове. Встречу с ней люди воспринимали как хорошее предзнаменование и упорно ждали. Несчастный обезглавленный, а им мог стать любой, выхваченный из толпы, выставлялся на всеобщее обозрение как добровольная жертва, принесенная в доказательство любви к ближнему. Его пролитая кровь объединяла остальных вокруг своего вождя. У этой истории были варианты. Часто она видоизменялась, но в конце бабушка всегда возвращалась к Туту-Марамбайя, чтобы завершить эту запутанную и поучительную историю, произнося: «Уходи, Туту, мальчик уже спит». И я действительно спал, как тогда, на руках у бабушки, так и теперь, на этой дороге.

Сила, тащившая вперед, то прибывала, то убывала, и от нее зависело, насколько ноги и глаза подчинялись мне. Временами приходилось останавливаться, чтобы сообразить, куда идти. Поглощенный этой упорной борьбой — между сном и явью, — вдали я увидел зарю, поднимавшуюся к вершинам деревьев. Она не была похожа на свет автомобильных фар, потому что освещала окружающее пространство с той же решимостью, с какой я шагал. Этого было достаточно, чтобы вернуть меня к жизни, полностью вымотанного в течение этой роковой ночи. Я даже не осмеливался больше закрывать глаза, чтобы не вспоминать о ней.

Солнце вставало далеко на горизонте. Его неутомимое движение не шло ни в какое сравнение с моим. Вскоре оно залило своим яростным светом все вокруг. Ни единой пяди земли не удалось скрыться от его благоволения. Это зрелище рождения света захватывало. Сколько лет я не наслаждался подобным спектаклем? Ничего сопоставимого не приходило в голову. Получив новый заряд бодрости, я восстановил утраченный темп, чтобы, как только день окончательно наступит, уверенным голосом попросить кого-нибудь из едущих попутно подвезти меня.

Все воспринималось более радужно. Автострада была просторной. Для транспорта в каждом из двух направлений предназначалось несколько полос. Между ними — широкая разделительная полоса. На ней — трава и редкие, аккуратно высаженные цветочки. Лес с обеих сторон по обочине рос беспорядочно и выглядел неухоженным.

Теперь я точно знал, где нахожусь. Я уже прошел Аружа и Сан-Жозе-дус-Кампус. Позади остались два маленьких и один большой город, заставлявший меня мучиться и вспоминать прошлое, от которого нельзя скрыться. Я стал искать километровые отметки, соображая, сколько времени потратил, чтобы оказаться здесь: десять или одиннадцать часов? Пройдено более пятидесяти километров. Когда я буду в Жакареи? Передо мной — бесконечная прямая линия. Впереди, на другой стороне, появился указательный столбик, плохо различимый на расстоянии.

Погода стояла ясная. Огненный шар поднимался над вершинами деревьев, затерявшихся посреди огромной кофейной плантации. Я ненадолго остановился, чтобы сверить километраж.

Сама мысль отдохнуть на обочине принесла такое же облегчение, какое испытывает человек, увидевший спасительный берег после кораблекрушения. Я лег. Ноги болели не так уж сильно. А вот голову никак не удавалось удобно устроить. После нескольких попыток подняться пришлось отказаться от этой затеи. Каждый раз мешало головокружение. Возможно, давал о себе знать пустой желудок или воздух, заполнявший живот, плюс жажда, накопившаяся за время пути. Лучше было оставаться в лежачем положении, пока организм не выработает вновь хотя бы немного энергии. Дотронувшись до правой ноги, я почувствовал наивное желание, чтобы головная боль спустилась туда. Попробовал согнуть другую ногу и убедился, что обе они еще слушаются. А значит, можно было пройти еще тридцать или сорок километров — именно такую цель я себе поставил.

Когда головная боль усиливалась, казалось, что она перекатывается из одного места в другое, словно путешествуя по поврежденной зоне мозга. Чтобы выдержать эту пытку, я клал голову на маленький чемоданчик, служивший мне подушкой на холодной красноватой земле. Место, где я лежал, было предварительно расчищено моими ногами. Сверху меня укрывала тень, падавшая от векового дерева, росшего совсем недалеко от края шоссе.

После того как усталость в очередной раз не позволила встать и погреться в рассветных лучах солнца, я достал из чемоданчика старое одеяло и, быстро устроившись, скрестил руки на груди и закрыл глаза. На мгновение удалось позабыть обо всем, что произошло в предшествовавшие дни. Но не так просто избавиться от воспоминаний. Начали возвращаться места, увиденные в первые минуты поездки на автобусе из Сеара в Сан-Паулу, впечатления от первых дней, прожитых в огромном городе, подробности проживания в пансионе доны Женовевы. Казалось, что всем этим пронизан воздух, которым я дышал. Затем, однако, пришло ощущение, что образы, возникавшие в моем мозгу, были искаженными. Постепенно они стали угасать. Неспособный больше что-либо контролировать, я погрузился в спасительный сон.

Проснувшись, прежде чем вернуться на шоссе, я посмотрел на дерево и поблагодарил его, как будто оно было человеком. А ведь здесь, вдруг скользнула мысль, осталась часть меня самого. Там, где я лежал и беззаботно спал, царил покой, который, по сравнению с тем, что происходило на шоссе, можно было считать райским. Интересно, откуда взялось это, почти религиозное, чувство благодарности? Ведь все мы знаем, что дерево — всего лишь неподвижный ствол, укорененный в земле. Охваченный непривычным чувством, я попытался отогнать его от себя. И даже подумал, не было ли оно признаком слабости, проникающей через самую широкую дверь — дверь наших желаний. Это даже рассмешило, потому что, согласно пословице, у желания лицо еретика. Я же, наоборот, становился душевным и признательным, благодаря какой-то загадочной силе, толком не понимая, защищала ли она меня или лишь на какой-то момент превратила в часть того векового дерева.

Я чувствовал жалость к самому себе, вынужденному идти и идти. Все было ясно: чтобы выжить, человек должен пребывать в движении. Дерево же, напротив, углубляясь в толщу земли, должно было становиться все неподвижней. Понятно, что я стал по-другому видеть природу. Теперь мне нравилась сельская местность, и я начал забывать неугомонность больших городов. Снова посмотрев на могучее дерево, я увидел, что ветер дует сильнее, заставляя листочки на его верхушке шевелиться с каким-то неописуемым удовольствием. В тот же миг осознал, что если растения имеют названия, они, должно быть, и думают, и даже страдают так же, как и мы. Ствол, посаженный в землю, вызывающе прямой, уверенно исполняющий роль хозяина всех этих веток и ответвлений, символизирует радость долгой жизни, одаренной вечной молодостью, ежедневно отражающейся в наших взглядах. Если дерево и не способно ходить, то все же оно владеет силой, которой оно постоянно преодолевает невзгоды в течение своего существования.

С тех пор как я вновь отправился в путь, прошло уже много часов. Солнце, светившее прямо над головой, рождало странное ощущение. Казалось, что аккуратно сложенные каменистые уступы небольшого горного кряжа слышат мои шаги. Хорошо было видно, куда ступали ноги. Все дорожные указатели просматривались как на ладони. С каждым шагом крепло желание встретить людей. Хотелось посмотреть, как они на меня отреагируют. Ведь человек, идущий по шоссе в одиночку, может беседовать только с деревьями и камнями. Нет, я не сошел с ума. Я просто вынужден делать нечто необычное и должен забыть, что всего-навсего иду пешком в Сеара.

Подсчитав еще раз километраж, я вновь испытал страх, осознав невозможность добраться пешком до места назначения, находящегося в трех тысячах километров! Между тем у меня не было иного выхода. Добраться до далекой родины — либо оказаться в могиле. О смерти не хотелось думать даже в шутку. Вновь произвел подсчеты и вспомнил, что когда ехал на автобусе из Сеара в Сан-Паулу, кто-то сказал мне, что нам предстоит проехать три тысячи и двадцать четыре километра! Это означало, ни больше, ни меньше, что нужно шагать минимум еще два месяца при условии, если проходить по пятьдесят километров в день. А как это сделать, если чувствовал себя уставшим всего лишь после одной ночи пути?