Русский полицейский рассказ (сборник) - Коллектив авторов

Тяжело идти человеку на верную смерть, но когда знаешь, что, может быть, будешь сегодня жив, а может быть, и нет, когда кругом тебя валятся от предательских пуль и бомб товарищи, когда из-за каждого угла, дерева, окошка, ночной тьмы на тебя глядит, осклабясь, безобразный призрак смерти, глядит и сегодня, и завтра, и так изо дня в день годы – то, право, и названия подыскать этому ужасу, этому постоянному умиранию нет возможности. Говорят, что люди, побывавшие раз-другой в бою, осваиваются с опасностью, что и понятно: там знаешь откуда и какая тебя смерть может ждать, а тут – полная случайность, подчас самая невероятная, нелепая, а в результате калечество или смерть»[12].

Свой последний бой русская полиция встретила на улицах Петрограда в феврале – марте 1917 года в противостоянии с озверевшей солдатской массой взбунтовавшегося гарнизона и тысяч уголовных преступников, нежданно обретших свободу и кинувшихся уничтожать тех, кто на протяжении долгого времени охранял законность и правопорядок в обществе. Мученическую смерть принимали полицейские, страшно погибали их семьи: «Врага нашли. Этот враг – городовой „фараон“. Да! Да, городовой, вчерашний еще деревенский парень, мирно идущий за сохой, потом бравый солдат, потом за восемнадцать рублей с полтиной в месяц днем и ночью не знавший покоя и под дождем и на морозе оберегавший нас от воров и разбойников и изредка бравший рублевую взятку…

Во дворе нашего дома жил околоточный; его дома толпа не нашла, только жену; ее убили, да кстати и двух ее ребят. Меньшего грудного – ударом каблука в темя»[13].

В последнее время отечественное искусство имеет тенденцию изображения дореволюционной России, это модно, с экранов, со страниц художественных произведений все чаще сходят растиражированные образы чинов российской полиции, однако эти персонажи, созданные современными деятелями культуры, имеют мало общего с реальными событиями, людьми, их делами, такие образы искажают роль и значение полицейской службы в государстве и обществе, продолжают культивировать стереотипы, сложившиеся в советскую эпоху. Это издание призвано если не разрушить их, то хотя бы существенно восполнить пробел в понимании этой стороны жизни русского общества.

Комментарии и словарь чинов и званий русской полиции позволят даже неискушенному в истории читателю познакомиться с тонкостями полицейской службы и представить яркие образы русских полицейских.

Издание этих произведений преследует собой цель познакомить всех людей, интересующихся различными аспектами истории нашей Родины, с жизнью чинов полиции дореволюционной России, принимая во внимание, что все изданное на эту тему подвергалось до недавнего времени постоянной идеологической обработке, которая зачастую лишала исследования в этой области объективности и правильного понимания происходивших событий.

Можно с уверенностью сказать, что эта книга порадует каждого, кто интересуется историей правоохранительных органов и любит русскую литературу. Надеемся, она поможет в непростом процессе восстановления исторической преемственности между чинами русской и сотрудниками вновь возрожденной российской полиции, ведь, как справедливо отмечал в начале XX в. русский философ Сергей Булгаков: «Если русское общество действительно еще живо и жизнеспособно, если оно таит в себе семена будущего, то эта жизнеспособность должна проявиться прежде всего и больше всего в готовности и способности учиться у истории. Ибо история не есть лишь хронология, отсчитывающая чередование событий, она есть жизненный опыт, опыт добра и зла, составляющий условие духовного роста…»[14]

Дмитрий Кудрявцев

Робер Очкур

М. В. Шевляков

Дореформенная полиция

Дореформенная полиция, по словам Путилина, была курьезна. Иван Дмитриевич знал ее хорошо, так как в ее составе и начал свою деятельность. Продолжительное время служил он квартальным в самом бойком «апраксинском» околотке и долго пребывал под начальством знаменитого Шерстобитова, когда-то наводившего страх и ужас вообще на обитателей своего участка, и в особенности на так называемый подпольный элемент. Шерстобитов пользовался славою искусного сыщика, и в уголовной хронике Петербурга недалекого прошлого имя его занимает видное место…

Нрав всякого полицейского прежних времен был необычайно крут. Точно нарочно, словно на подбор, полиция набиралась из людей грубых, деспотичных, жестоких и непременно тяжелых на руку. В квартале царил самосуд безапелляционный. От пристава до последнего будочника включительно всякий полицейский считал себя «властью» и на основании этого безнаказанно тяготел над обывательским затылком и карманом.

На первых порах своей службы Путилин проявил было гуманное обращение с посетителями «полицейского дома», но своевременно был предупрежден начальством, внушительно заметившим ему:

– Бей, ежели не хочешь быть битым!

Новичок недоумевал, но, будучи в небольшом чине, протестовать не осмеливался.

«Начальство» так мотивировало необходимость кулачной расправы:

– Кулак – это вожжи. Распусти их – и лошади выйдут из повиновения. Отмени сегодня кулак – и завтра тебя будет бить первый встречный. Нас только потому и боятся, что мы можем всякому в любое время рыло на сторону свернуть, а не будь этой привилегии – в грош бы нас не стали ценить, тогда как теперь ценят целковыми…

Последняя фраза имеет глубокий смысл. Действительно, в старину обыватели делали оценку полиции денежными знаками. Взяточничество было развито до крайних пределов. Взятки брались открыто, бесцеремонно и почти официально. Без «приношения» никто не смел появляться в квартале, зная заранее, что даром ему ничего не сделают. Относительно приношений предусмотрительные полицейские придерживались такого мнения:

– Копи денежку на черный день. Служба шаткая, положение скверное, доверия никакого. Уволят, и – пропал, коли не будет сбережений. Ведь после полицейской службы никакой другой не найдешь, поэтому благовременно и следует запасаться тем, «чем люди живы бывают»…

В этом сказывается весь полицейский с неизбежным «черным днем». Свою службу он не осмеливался называть беспорочной и поэтому никогда не рассчитывал на долгоденствие своего мундира. Он ежедневно ожидал увольнения, темным пятном ложившегося на всю его жизнь. У отставного полицейского уже не могло быть никакой служебной перспективы. Для него все потеряно; ему не поручат никакой должности, не дадут никакого заработка, инстинктивно опасаясь его. И не потому всюду отказывались от услуг отставного полисмена, чтобы хоть поздно, но отплатить ему за все, что претерпевалось от него, а потому, что все трепетали пред его «опытом», пред его «крючкотворством». Всякий рассуждал так:

– От такого «искусившегося» человека можно ожидать всего.

Вот какова была репутация всего состава дореформенной полиции, о которой, слава Богу, остались лишь только смутные воспоминания.

Путилин уморительно рассказывал, как в старое время в квартале производился обыск вора, пойманного с поличным.

Являются понятые, потерпевший.

– Ах ты, негодяй! – грозно набрасывается на мошенника некий пристав N. – Воровать?! Я тебя в остроге сгною!.. В Сибирь законопачу! Каторжной работой замучу! Я тебе покажу!!! Эй, сторожа, – обыскать его.

Ловкие и привычные держиморды с опереточным рвением накидываются на преступника и начинают шарить в его карманах, но после тщательного обыска у заведомого вора не находится ничего. Сторожа успевают искусно перегрузить из его карманов в свои все, что могло бы послужить уликой.

Потерпевший удивленно пожимает плечами, вор же принимает победоносный вид.

Пристав выдерживает томительную паузу, уничтожающим взглядом смеривает с головы до ног потерпевшего и спрашивает его, отчеканивая каждое слово:

– Вы продолжаете поддерживать обвинение?

– Конечно… но странно… куда он успел спрятать… я видел собственными глазами…

– Гм… но мне еще страннее, как вы решаетесь обзывать поносным именем того, который перед правосудием оказывается невиновным?

– Но ведь я собственными…

– Ах, что вы меня уверяете! – нетерпеливо перебивает пристав оторопевшего заявителя. – Мало ли что может показаться! Вон мне тоже показалось, что ваше заявление правдоподобно… Я вам должен заметить раз навсегда, что в моем околотке воровства не существует… Однако я должен снять с вас показания и обнаружить на всякий случай вашу личность. Потрудитесь пройти ко мне в кабинет.

В кабинете разговор был другого рода.

– Ты оклеветал невинного человека, – мгновенно переменял тон пристав. – Он тебе этого не простит! Ты надругался над его честью и за это жестоко поплатишься…