Хождение за три моря - Алексей Лукьянов

“Время — это яйцо. Оно заключено в огромной скорлупе бытия. Однако человек, видоизменяя бытие, неминуемо рушит скорлупу и стремится из времени взболтать историю, забывая при этом, что история — это всего лишь пена времени, и мы живем в этих пузырьках, неминуемо принимая одно за другое. Нам бы остановиться и погрузиться во время, дать осесть пене истории, и тогда все станет ясным и понятным, как яичная скорлупа, да какое там — барахтаемся и продолжаем множить пузыри, суть которых — повторение одного и того же события…”

— Который час? — услышал Василий голос девочки. Никаким особенным тембром этот голос не обладал, внезапный вопрос не вывел Чокморова из состояния задумчивого созерцания мира, и он неспешно отложил в сторону карандаш, “Звезду” за прошлый год, в которой он записывал очередную свою мысль, аккуратно упаковал в стопку с незаконченными размышлениями, которая представляла из себя внушительных уже размеров кипу газет…

— Эй, вы меня слышите? — снова подала голос девочка.

Василий обернулся.

— У меня нет часов, девочка, — ответил он. — Здесь некуда спешить, время само знает, как и куда ему идти. Садись есть.

— А вы кто? — спросила девочка, слезая с топчана.

— Василий Чокморов, пастух, — ответил старик, а про себя подумал:

“Как суетливы мысли человека. Сначала он спрашивает о времени, потом о том, слышат ли его, и лишь в последнюю очередь интересуется, с кем он разговаривает”. — Разреши мне поприветствовать тебя в этом скромном жилище и извиниться за то, что меня не было дома в ту пору, когда тебе очень требовалась помощь. Тебя зовут…

— Гера, — ответила девочка. — Мухаметшина. То есть я не татарка, а немка, но муж у меня татарин… это я по мужу…

Василий не стал вслушиваться в дальнейшее ее бормотание, а просто бухнул ей в глубокую алюминиевую чашку добрую порцию пшенной каши с большими кусками сала, а в кружку налил крепкого чаю.

— Ешь, — сказал он и поставил на стол немудреный ужин.

Пока Гера уплетала кашу с сухарями вприкуску, заливая сей гастрономический изыск обжигающе горячим, пахнущим вениками чаем, изрядно сдобренным сахаром, Василий организовывал себе лежанку рядом с печкой. Набросал всяких шкур, всю эту меховую гору накрыл запасным байковым одеялом, рисунок на котором стерся, казалось, еще при Сталине, а укрыться решил пуховиком.

— Спасибо, очень вкусно, — поблагодарила девочка, докопавшись до алюминиевого дна. — Вы давно здесь?

— Пятьдесят лет скоро, — ответил не оборачиваясь старик. — Если ты поела, налей в чашку кипятку.

Гера взяла тяжелый чайник и наполнила чашку до половины.

— Вы меня не поняли, — сказала она. — Я долго так спала?

— Долго, — ответил Чокморов, — при мне целый день проспала, а до меня — не знаю. Ты куда плывешь-то?

Ответ на этот вопрос интересовал Геру гораздо больше, чем самого Чокморова.

— Ты, поди, с другого берега? — участливо осведомился Василий.

Гера не знала, с какого она берега. Старик воздержался от дальнейших вопросов и предложил располагаться на ночлег. Как только девочка заняла свое место на топчане, Василий задул керосиновую лампу, и комната утонула в июньском полумраке. Только мигание радиобуя через равные промежутки времени чуть-чуть освещало ту стену, у которой лежала девочка.

— Что это мигает? — чуть испуганно спросила девочка у пастуха.

— Радиобуй, — нехотя ответил Василий, подумав при этом: “Сейчас она спросит, откуда он здесь”.

— А я его вчера не видела, — глубокомысленно прошептала Гера. — Откуда он взялся?

— Сегодня на вертолете привезли, — зевнул Чокморов, самые худшие предположения которого не преминули подтвердиться.

Гера вскочила.

— Как? Был вертолет, а вы ничего не сказали? Меня могли увезти отсюда…

— А зачем же ты сюда приплыла? — невозмутимо ответил Василий.

— Да не хотела я сюда плыть! — вспыхнула Гера, и на мгновение (а может быть, просто померещилось?) изба озарилась бледно-голубым светом, словно где-то блеснула молния.

— А что ты хотела? — спросил старик. — Ко мне сюда каждое лето туристы приезжают, хиппи еще, откуда же мне знать, зачем ты сюда приехала…

— Когда снова будет вертолет? — после непродолжительной паузы спросила девочка.

— Через месяц, сказали. Ну, может, с опозданием на день-два, это как погода.

Чокморов чувствовал, что сейчас может произойти нечто страшное, например, начнется новое наводнение и избушку смоет. Этот ребенок, который разговаривает, как взрослый, таил в себе некую угрозу.

— А рации у вас нет? — с надеждой в голосе вновь прервала тишину Гера.

— Зачем она мне? — удивился Василий. — Все равно я ей пользоваться не умею. Да и стадо у меня небольшое, сам справляюсь.

Больше не было произнесено ни слова.

Генрих Вальтерович Шульц — человек новой формации. Знали бы вы, как он стал мэром Поздняева, вы бы кипятком уписались от подобной предприимчивости и находчивости, по крайней мере именно такими словами описывал папа Генриха Вальтеровича, Вальтер Теодорович, карьеру своего единственного сына.

Генрих был владельцем маленькой производительной фирмы. Производила эта фирма моющие средства, не “Тайд”, разумеется, но не хуже

“Лотоса”, и очень недорогие.

И вот грянула предвыборная кампания. Должны были выбрать главу городской администрации. Ох, и матерые волки вышли на политическую арену: прежний мэр, рядом с ним глава металлопрокатного завода, им в затылок дышал правозащитник почти областного масштаба, и в холку — Вальтерович, как ласково его называли владельцы местных мелкооптовых баз. Собственно, именно они и толкнули Генриха на эту авантюру, плюс торгаши с поздняевских рынков.

Сам Генрих к этой затее отнесся поначалу резко негативно.

— Да вы что! — тонким голосом заговорил он. — Меня один Шевелев только авторитетом своим задавит, а что там про пээмпэзэ говорить?

— Вальтерович, не кисни, — увещевали его мелкооптовики, — ты их свалишь, стопудово. Ты можешь.

Вообще-то жилка интригана и пройдохи в Генрихе была, но это все уходило в бизнес. Пожалуй, Шульц мог бы и в местные магнаты выбиться, да уж больно свирепа была поздняевская мафия: драла три шкуры с любого мало-мальски прибыльного предприятия.

— Вот мэром станешь — и прищучишь этих отморозков, — заявила партия, интересы которой должен был представлять Шульц в кресле мэра.

Легко сказать — прищучишь. А как в мэры-то выбиваться?

И тут осенила Генриха счастливая мысль — мелкооптовая распродажа.

И понеслось. Город наводнился тетрадками, ручками, портфелями, папками, брелоками и прочей дребеденью с изображением Генриха и слоганом, непробиваемым в своей тупости: “Шульц, мы с тобой”. Цены на мелкооптовых базах и городских рынках упали в полтора раза. Всем известный стиральный порошок “Алиби” с изображением добродушной шульцевой физиономии с глубокими залысинами вообще подешевел в два раза, и объемы производства фирмы Генриха выросли в соответствующих пропорциях.

Мафия вместе с Китаевым, вышеупомянутым правозащитником, впала в ступор. Поступления в общак возросли. Китаев поначалу пытался втолковать братве, что рейтинг его самого начал падать, но смотрящий, Гена Кожедуб, ему на это ответил:

— Брателла, что больше, два миллиона или один?

— Два, — удивленно проявил свои познания в математике адвокат.

— Так чё ты предлагаешь, чтобы пацаны вместо двух лимонов один получали?

Между тем частная полиграфическая фирма уже выпустила цветной красивый перекидной календарь с видами на поздняевские Sehenvurdichkeiten, сиречь достопримечательности, и толкнула в народ. На каждом виде в том или ином ракурсе присутствовал Шульц, и надписи гласили: “Шульц с Крестовоздвиженским собором” или “Шульц на набережной Каляевки”. На титульном листе календаря был сам Шульц крупным планом на фоне архитектурного ядра города со слоганом: “Я с вами. Шульц”.

На выборах Генрих Вальтерович выиграл со следующими результатами: Шульц — 67 процентов голосов, прежний мэр Шевелев — 18,5 процента, директор металлопрокатного Зорин — 10,5 процента, а Китаев, соответственно, — 4 процента. Вот тут-то мафия и призадумалась.

Излишне было бы сказать, что за время предвыборной кампании, длившейся без малого месяц, Шульц не только не потратил тех трехсот тысяч рублей, больше которых тратить на предвыборную агитацию избирательная комиссия строго-настрого запретила, но даже заработал такую кучу денег, дав заодно заработать и коллегам, что теперь мог расширить свое производство до фабрики.

Заняв пост главы города, Шульц скорехонько вышел на областной отдел по борьбе с организованной преступностью и с чистой совестью сдал всю мафию обоповцам. Разумеется, все прошло не так гладко и не совсем бескровно, но все-таки… Опосля грандиозной зачистки строгий Шульц вызвал к себе руководителей силовых ведомств города да как заорет: